Тенденции социальной дифференциации городского пространства ( на примере жилой застройки г. Москва)

I Глава. Теоретико-методологические подходы к изучению городского пространства
1.1. Город как объект научного изучения

Тенденции социальной дифференциации городского пространства ( на примере жилой застройки г. Москва)

В отличие от отечественной социологии, западная социология давно и активно разрабатывает проблему сегрегации и, в частности, трудовой тендерной сегрегации. В этой области известны имена таких ученых, как Беллер, Билби, Блау, Чарльз, Коттер, Ингланд, Хаким, Якобе, Рескин, Рубери, Стрейтс, Тэм, Уотте, Уортон28.
Можно отметить то обстоятельство, что саратовские ученые в известной мере уделяют внимание вопросам, смежным с сегрегационной проблематикой - тендерные отношения, поколенческая организация, пространство города, труд, образование, религиозность, неравенство. В этих направлениях, в частности, работают Н.В. Шахматова, В.Б. Устьянцев, Т.И.Трубицына, О.Ю. Красильников, В.И. Дорофеев, Н.И. Шевченко, В.А.Зубков, А.Н. Кочетов, Е.Р. Смирнова, Б.А. Деготь и др29. Вместе с тем, несмотря на наличие работ, в той или иной степени касающихся проблематики сегрегации, ныне практически нет исследований, монографий, посвященных непосредственно трудовой тендерной сегрегации.
Существуют разные подходы к изучению городской сегрегации и в соответствии с этим разные трактовки понятия сегрегации. В дипломной работе сегрегация понимается одновременно как результат социальных препятствий в выборе места жительства и как социальная иерархия городских пространств, заключающаяся в неравномерном распределении общественных благ30.
Проблема сегрегации и локализации бедности особенно актуальна сейчас в средних городах, где чрезвычайно сужены возможности для смены работы, получения дополнительных приработков, занятия бизнесом. Наибольшие трудности выпадают на долю монопрофильных городов: кризис единственного градообразующего предприятия способствует «сжиманию» города. Население, лишившись работы, уезжает, городская среда деградирует. Обычный для российских городов слободской характер расселения усиливает сегрегацию. В категорию риска в первую очередь попадают менее образованные и менее квалифицированные работники советских поколений, всю жизнь проработавшие на одном предприятии. Как пишет Л.Гордон, «психология и ценности кадровых работников, прежде облегчавшие им жизнь, становятся препятствием их адаптации в новых условиях»31.
Макс Вебер решающим признаком города называл наличие того, что горожане «в своем большинстве живут не земледельческим трудом, а торговлей и промышленностью»32. Поэтому феномен содержания в городе огорода рядом с домом не раз привлекал внимание исследователей. Появление огорода в городе в процессе урбанизации - явление вполне объяснимое. Это может происходить как за счет поглощения городом сельской территории, так и за счет поведения мигрантов из деревни. Последние «имеют меньше способности к ассимиляции и пытаются создать по переезде в город комфортный мир, подобный оставленному ими в деревне»33. Однако в советской действительности появление огородов можно объяснить, скорее, не воссозданием «крестьянского мира», а вынужденной для большинства населения стратегией выживания. По мере превращения «деревни» в «городскую рабочую окраину», с повышением благоустройства района происходит вытеснение подсобных хозяйств.
Эта практика характерная для мира бедности, в котором, по словам П. Бурдье, «нехватка времени столь слабая, а нехватка материальных благ столь сильная», что «ему ничего не остается иного кроме как тратить свое время без счету, транжирить время, ибо только оно лишь и имеется в изобилии»34. Как показало исследование, огород чаще всего держат одинокие старики, многодетные семьи, которые этим огородом живут. Считается, что именно огород не дает оказаться своим хозяевам за чертой бедности. Это иная практика, отличная от «дачной», более благополучной, более изученной и озвученной, что соответствует высказыванию У. Бека о том, что «новая бедность затаивается в молчании и растет в нем»35.
Обратимся к определению города, сделанному М.Вебером: «С точки зрения социологической, город представляет собой селение, т.е. жительство в тесно друг к другу примыкающих домах, составляющих настолько обширное населенное место, что взаимное личное знакомство жителей друг с другом, отличающее соседскую связь, в нем отсутствует»36. С этой точки зрения, «деревня в городе» - это феномен консервации патриархального образа жизни, который вызывает ностальгию у тех, кто этот район покинул.
Особая сторона трактовки феномена «деревня в городе», как уже было сказано, - приписывание ему особых этических ценностей, когда город - это зло, соблазны, наркотики, а деревня с ее огородами олицетворяет собой трудолюбие, чувство ответственности, все то, что можно определить как честную бедность. В рассказах информантов наличие огорода при доме расценивалось как некий оберег, прививающий ценности, ушедшие из повседневной городской жизни. Учителя единственной школы подчеркивают трудолюбие своих детей, которые в отличие от городских имеют массу обязанностей по дому (имеется в виду частный дом без удобств), по огороду. Феномен «деревня в городе» при этом принимает иную форму вербализации - «не городской», «не город».
Понятие «не город» включает в себя и негативную оценку района, как неудобного, удаленного от центра, связанного с массой бытовых трудностей. Однако центральной при анализе сегрегации является дихотомия «свои - чужие». Первоначально эта дихотомия проговаривалась как «город - не город», хотя слишком большим упрощением было бы связать эту дихотомию с еще одной оппозицией «коренное население - мигранты» или «горожане - мигранты». Размышляя над сходным феноменом, К. Герасимова и С. Чуйкина ссылаются на П. Бурдье, отмечающего наличие у выходцев из беднейших слоев общества «вкуса к необходимости». «Этот вкус проявляется, когда исчезают структурные условия, обуславливающие скромные (не от хорошей жизни) потребности, и появляется возможность более разнообразного потребления. В таких ситуациях люди, имеющие определенную потребительскую диспозицию, отказываются от вновь появившихся возможностей»37.
Ив Графмейер, размышляя над проблемой сегрегации, отмечает, что изменение места жительства может стать причиной более или менее серьезного нарушения связей в жизни горожан, «поскольку они далеко не в одинаковой степени способны примириться с утратой своих старых связей, равно как и завязать отношения в новом соседском окружении»38.
Притягательность равенства в бедности описывает и Э. Гидденс: «Семья, живущая в небольшом доме в бедном районе, где большинство находятся в таких же условиях, будет чувствовать себя менее обездоленной, чем те, кто живет в таком же доме в богатом квартале, в котором большинство домов гораздо больше и богаче»39. Но в отличие от добровольности выбора богатых, бедные выбирают в условиях, не предполагающих выбора. Таким образом, «добровольность» сегрегации не меняет ее социальной сущности. Риски сегрегации в литературе принято относить к скрытым40. Употребление понятия «новая сегрегация» акцентирует внимание на том, что эти латентные риски становятся все более очевидными.
Актуальность исследования проблем большого города связана, прежде всего, с тем, что различные отрасли науки и дисциплины все чаще вынуждены обращать внимание на наличие или даже первостепенную важность социальных проблем, с которыми сталкиваются люди, живущие в большом городе.
Большинство экспериментов, касающихся особенностей жизни людей в городе, так или иначе, связаны с восприятием городского пространства и последствиями городского образа жизни, например, это: определение городских расстояний, оценка городских маршрутов, притягательность центра города, субъективность в отношении границ микрорайонов, классификация элементов на картах города, исследование таких «городских» состояний как «аномия», «отчуждение», «вовлеченность», «апатия», «городской стресс» и др.
Один город отличается от другого с различных точек зрения: исторической, географической (территориальной), экономической, в том числе и с социальной: каждый город формирует свой «стиль жизни», «стиль городского общения», городские традиции и т.п. Вместе с тем, существуют общие закономерности, которые могут быть учтены в каждом городе (например, закономерности социального районирования, основанные на предпочтениях жителями разных городских территорий; отношение горожан к расположению различных городских объектов; учет наиболее удобных для жителей с их точки зрения маршрутов передвижения и т.п.).
В этом ключе можно выделить два направления исследований. В первом случае город выступает как основной детерминирующий фактор социальных явлений (например, городское пространство и характер застройки влияет на особенности формирование образа города и т.п.). Второе направление рассматривает город как специфицирующий фактор социальных явлений (например, город порождает социальные особенности «питерских» или «московских» рабочих и т.п.).
Сегрегация как локализация неравенства - процесс не новый, она была и раньше. Но вместе с ней были попытки - пусть и не совсем удачные - регулировать пространственную неоднородность, плановым образом сглаживать существующую дифференциацию городов и регионов (как пример, попытка «ликвидации противоречий между городом и деревней»). Рыночный механизм регулирования экономики усугубляет дифференциацию. Появляются центры быстрого развития (чаще крупные города), а прежние «плановые» центры развития стабильно деградируют, поскольку рыночно невыгодны. Сжимающиеся города - пример такой сегрегации, когда целые территории становятся зонами бедствия, концентрируя в себе бедность, разрушающуюся городскую среду, экологические и социальные проблемы.
С одной стороны, можно наблюдать процесс сжимания города, теряющего вследствие радикальной экономической трансформации население и инфраструктуру. С другой стороны, акцент исследовательского интереса перемещается с процесса сегрегации «районов неуспешности» в стагнирующих городах на деградацию среды таких городов в целом. Различия в качестве жизни населения «успешных» и «неуспешных» городов быстро возрастают. Истоки новой сегрегации российского социального пространства, как показало исследование, в особенностях истории конкретных городов в последние десятилетия. Она, в первую очередь, связана с дефицитом ресурсов развития. Из латентных риски новой сегрегации становится настолько очевидными, что при сохранении существующих тенденций в перспективе можно будет говорить о сегрегации и более крупных территорий.
Как бы то ни было, но в городском пространстве одни социальные группы более или менее явно отделены от других, причем морфология их расселения в главных чертах отражает различия внутри самого общества, объективные социально-классовые отношения.
В основу анализа положены результаты исследования, проведенного летом 1993 года в одном из центральных районов столицы. Что касается теоретических построений, то автор опирался на работы французских социологов, где при всем многообразии концептуальных подходов и методических приемов познавательные горизонты проблематики заданы двумя главными предпосылками: во-первых, изучением социальных различий, неравенств, иерархий в специфически пространственном выражении и, во-вторых, их признанием как данности, не подлежащей сомнению в социологических картинах мира. В отечественной социологической литературе подобные работы отсутствуют. В моделях советского общества социальная дифференциация рассматривалась лишь как исторически преходящее явление и естественное следствие разделения труда. Исследования пространственной дифференциации были единичными41, а по Москве социально-территориальные различия изучались выборочно, причем не социологами, а географами42.
Выводы, к которым приходили авторы этих немногочисленных работ, вполне соответствовали общепринятым идеологическим клише: в капиталистическом городе в основе социальной неоднородности расселения лежит социальное неравенство, в социалистическом — главную роль играют демографические характеристики жителей, давность освоения территории, размещение мест приложения труда и т.п. Социологическая мифологизация социально-пространственных различий приводила к перевернутым представлениям о причинах престижности внутригородского расселения. Утверждалось, в частности, что преимущественное значение здесь имеют такие факторы, как «тип застройки, развитость сферы услуг, близость центра, ландшафтно-экологические условия»43.
Круг вопросов, находящихся в поле зрения французских социологов в 50-70-е годы, касался в основном того, каким образом экономическое и культурное расслоение проявляется через морфологию городского расселения и как углубляются противоречия социально-пространственного развития в результате вмешательства властей в обеспечение жилого фонда, социальной и транспортной инфраструктуры старых и новых урбанизированных территорий44.
За последнее десятилетие новые акценты в изучении городской социальной сегрегации привнесли труды П.Бурдье. По его утверждению, «в иерархизирован-ном обществе не существует пространства, которое не было бы иерархизировано... физическое пространство есть социальная конструкция и проекция социального пространства, социальная структура в объективированном состоянии, объективация и натурализация прошлых и настоящих социальных отношений»45.
К познавательной стратегии, предложенной Бурдье, обращаются М.Пэнсон и М.Пэнсон-Шарло, изучившие роль городской сегрегации в социальном воспроизводстве46. Они оперируют понятием престижного адреса, которое можно уподобить «идеальному типу»: символическая ценность местоположения в географическом пространстве города описывается в том чистом виде, в каком она выступает в отчетливо стратифицированном и жестко иерархизированном социальном мире. Исследователи анализировали жилищную практику социальных групп, занимающих самое видное положение в современном французском обществе, - парижской высшей аристократии и потомственной крупной буржуазии.
Выбор объекта обусловила исходная методологическая посылка: социальное воспроизводство и социальная сегрегация, в конечном счете, обретают смысл именно по отношению к господствующим классам, которые, как и остальные, едва ли могут избежать принуждения, заключенного в логике городской дифференциации. Для них, полностью свободных от экономических стеснений, специфика жестких ограничений в выборе места жительства состоит в императивах воспроизводства своей социальной позиции.
Чтобы считаться престижным, адрес должен, во-первых, использоваться в практике расселения социально господствующих слоев и, во-вторых, - отчуждаться в качестве символического блага от групп, социально подчиненных. При этих двух условиях координаты места жительства обретают символическую ценность, иначе говоря - силу различать, демонстрировать и вынуждать признавать социальное превосходство. Так адреса становятся составляющими символического капитала.
В основе разных форм отчуждения престижа адресов лежат две взаимодополняющие модели социально-пространственной сегрегации. Суть первой в том, что социальные низы просто вытесняются за пределы символически ценных пространств. По второй модели, те из них, кто все же обитает в этих пределах, лишены доступа ко всем локализованным здесь благам, которыми пользуются привилегированные слои: престижное жилище, престижные школы, клубы, магазины и т.п. В «богатых кварталах» Парижа, например, где самые просторные квартиры и самые высокие цены на недвижимость, наряду с представителями высших социальных слоев, живет и определенная доля лиц скромного происхождения и положения, что фиксируется статистикой переписей47. Однако, эти две категории практически не пересекаются в использовании пространств (жилых, общественных, административных), а их контакты ограничены отношениями «домашняя прислуга - хозяева», «служащий - патрон», «продавец - клиент» и т.п. Те, кто занимает в общественной иерархии низкие ступени, становятся как бы невидимыми в самых престижных кварталах и не влияют на их социальный образ, сложившийся в глазах парижан48.
Что касается центра Москвы (территория в черте Садового кольца), где до половины населения проживает в коммунальных квартирах49, но цены на недвижимость самые высокие, то этот район достиг пика престижности при гораздо большей, чем в Париже, дисперсии социальных слоев, более перемешанном социальном составе населения и расплывчатых социальных делениях пространства50 [12]. Здесь, ко всему прочему, живет не фиксируемая никакой статистикой, но, похоже, самая значительная, по сравнению с другими респектабельными столичными районами, часть низших социальных слоев, именуемая «лимитчиками». Можно предположить, что исключительно высокая репутация московского Центра определяется, по сути дела, теми отношениями социальной иерархии, которые воспроизводятся через употребление этого престижного пространства и локализованных в нем благ разными социальными группами.
Символический капитал, заключенный в адресе, оборачивается социальным гнетом над низшими классами, не по своей воле прикованными «жилплощадью» к Центру: «Престижное место, но мы ничего от этого не имеем. Я мечтаю выехать куда-нибудь на окраину. Нас тут буквально ничего не устраивает. Мы хотим жить по-человечески, чтобы была нормальная семейная жизнь, а для нас в этом плане ничего нет. Сколько здесь живем, столько и мучаемся. Мы отверженные, никому не нужные. Ни наши дети, ни мы». Этот фрагмент из интервью с семьей «лимитчиков» можно поставить эпиграфом к рассказу о полевом исследовании, проведенном в Центре Москвы.
Начиная с 60-х годов, в трансформациях социального состава населения данного района наметились две противоположные тенденции: «обуржуазивание» и «пролетаризация». Первую определило заселение в новые и реконструированные дома с отдельными квартирами тогдашнего советского истеблишмента - руководителей партийных, государственных и хозяйственных органов, элиты деятелей культуры и т.п., вторая же тенденция выражалась в смене состава обитателей коммунальных квартир. Часть живших здесь москвичей с возобновлением кооперативного жилищного строительства переехала в построенные на собственные средства квартиры, а в коммуналки стали поселять иногородних рабочих-мигрантов, которые оседали в Москве, пройдя через «лимит» и общежития. (Кстати, под общежития для них отводились также бывшие жилые дома с коммунальными квартирами в Центре.) Еще в начале 60-х годов социально разнородное население коммуналок (по происхождению, материальной обеспеченности, уровню образования, профессиональной принадлежности, статусу в должностной иерархии) делалось более гомогенным, причем сдвиг происходил в сторону низших общественных слоев.
Когда же рыночные регуляторы, легализованные с началом приватизации жилья в 1991 году, потеснили прежнюю распределительную систему, набрало темп и обуржуазивание Центра. Теперь это слово можно употреблять без кавычек.
Расселение коммуналок и реконструкция их для продажи (чем ныне занимаются многочисленные агентства недвижимости) в дополнение к обменам, происходившим в прежние годы, ускоряют социальную конверсию «пролетаризированного» жилого фонда. Из черты Садового кольца вымываются в первую очередь, наряду с люмпенизированными и деклассированными элементами разного рода, рабочая прослойка и интеллигенция, принадлежащая к самым малоимущим слоям. В Центре не просто продолжает прирастать фонд отдельных квартир.
Благодаря реабилитации обширных апартаментов в дореволюционных доходных домах (ранее при капитальном ремонте с перепланировкой они дробились и превращались исключительно в типовые жилплощади по нормам СНиП) здесь восстанавливается парк самых просторных жилищ подобно тому, что отличает сегодня «богатые» кварталы Парижа.