Поэтическое творчество Дениса Давыдова (рассматриваем как поэта)

Введение
Поэтическое творчество Дениса Давыдова
Заключение
Библиография

Поэтическое творчество Дениса Давыдова (рассматриваем как поэта)

Томящих жизнь мою жестоко и безбожно.
Я вас люблю, – не оттого, что вы
Прекрасней всех, что стан ваш негой дышит,
Уста роскошствуют и взор Востоком пышет,
Что вы – поэзия от ног до головы!
Я вас люблю без страха, опасенья
Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы, –
Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья...
Я вас люблю затем, что это – вы!
На право вас любить не прибегу к пашпорту
Иссохших завистью жеманниц отставных:
Давно с почтением я умоляю их
Не заниматься мной и убираться к черту!
Да, Давыдов в эту поэтическую школу со временем попал, воспитался как лирик в круге Жуковского, Вяземского и литераторов "Арзамаса", а потом и в общении с Пушкиным, Баратынским и Языковым, во взаимном чтении стихотворений, советах, исправлениях (стихотворения его писались вовсе не на биваках,а в мирной домашней обстановке, рукописи несут на себе следы долгой и тщательной отделки), постоянном обмене письмами, дружескими посланиями в стихах и творческими мыслями. Но первые его элегии еще отзываются архаикой ушедшего столетия (откровенно неуклюжи, к другому жанру, даже к другому веку относятся строки типа "Но, ах, почто слезой ланита окропилась?" или "Спокойся, я бегу в пределы отдаленны!"), риторичны, полны штампов "легкой" поэзии в духе Парни, заменяющих самобытные образы.
От лирики молодого Карамзина, анакреонтических песен жизнелюбивого старца Державина и красочной эротической поэзии Батюшкова Давыдов очень долго и непрямым путем шел к таким поздним шедеврам любовной поэзии, как "Душенька" (1829), "Ей" (1833), "О, кто, скажи ты мне, кто ты:" (1834), "Романс" (1834), "Я вас люблю так, как любить вас должно:" (1834) и др. Пушкину многое нравилось в лирической поэзии Давыдова, и прежде всего ее творческая энергия, порывистость и страстность, но и немолодой поэт-гусар научился у автора "Евгения Онегина" гармонии образов и чувств в любовных посланиях. Великие элегики Жуковский и Баратынский помогли Давыдову избавиться от затейливой шутливой риторики XVIII века и заговорить о себе, своих чувствах на вдохновенном языке романтической автобиографии. Вот тогда-то он и стал замечательным поэтом пушкинской эпохи.
Какое же место занимает в поэзии Дениса Давыдова гусарская тема, знаменитый образ лихого рубаки и партизана? Ведь им написано менее сотни стихотворений (другой лейб-гусар, Лермонтов, за короткую жизнь сказал гораздо больше), нет ни одной "большой" романтической поэмы или повести в стихах (вроде лермонтовской "Тамбовской казначейши"), сатира и любовная лирика отвлекли на себя значительную долю внимания и времени. Гусарский образ стал у поэта сквозным, появлялся в дружеских и любовных посланиях, но собственно гусарских песен и стихотворений у Давыдова не так уж много. С 1804 года появляются эти лихие разгульные "залетные" послания, сначала связанные с именем знаменитого гусара Бурцова, гуляки, шалуна и пьяницы, едва умевшего читать. Но далее этот образ отделяется от реального Бурцова, нелепо погибшего в нетрезвом виде, и начинает жить самостоятельно, став центром поэтической автобиографии Давыдова.
Надо сразу сказать, что лирический герой имел мало общего со своим автором, который вовсе не был горьким пьяницей и безрассудным гулякой, отличался доверчивостью, впечатлительностью, нерешительностью, мягкостью и даже слезливостью. Кое-кто даже подвергал сомнению легендарную храбрость нашего гусара, и Баратынскому пришлось заступаться за него в стихах. Отечественная война 1812 года сделала давыдовского гусара-партизана народным любимцем. Апофеозом этого самостоятельного бытия лирического героя стал отрывок "Партизан" (1826), где поэт описывает самого себя со стороны, "в третьем лице", как совершенно отдельное историческое лицо, участника боевых действий близ пылающей Москвы. Нежная музыка элегических чувств сменилась здесь бурной и мужественной диалектикой романтических страстей. Поэт говорил: "Я генерал легкой кавалерии, т. е. существо никогда не стареющее; к тому же в моей пьесе страсть, а страсть во всех летах достойна сожаления, но простительна"8.
Образ этот возник до начала боевого пути Дениса Давыдова, и роль его вовсе не в описаниях войны, а в явлении новой темы и героя в русской поэзии. Ясно, что образ лихого усатого гусара-партизана с неизменной трубкой и стаканом пунша посреди бивака или в кровавой сече слишком живописен, намеренно стилизован и потому уже далек от реального бытия русских офицеров той эпохи, от обыденных опасностей и неустройства военного быта, общей неразберихи, плохого снабжения, воровства интендантов, грязи и ужаса тогдашних лазаретов, ежедневной встречи со смертью и жестокостью партизанской войны. Но в нем уже есть новые впечатления молодых офицеров, опыт войны отечественной и зарубежного похода, новое отношение к личности и ее переживаниям, временная свобода этой личности от тягостных скреп и условий военно-феодального государства, пусть выразившаяся в гусарском озорстве и молодечестве, пьянстве, дуэлях, волокитстве, бездумно-лихих налетах; появляются солдаты и казаки, крестьяне.
Литературная известность поэта-гусара, бездумного храбреца и безудержного гуляки, как-то слилась с партизанской славой Давыдова и превратилась в своеобразную легенду – пожалуй, оправданную с точки зрения чисто поэтической, но не выдерживающую проверки биографией Дениса Васильевича. Даже "сослуживец" характеризует литературные занятия Давыдова в эмоционально-приподнятом тоне:
"Большая часть стихов его пахнет биваком. Они были писаны на привалах, на дневках, между двух дежурств, между двух сражений, между двух войн; это пробные почерки пера, чинимого для писания рапортов... Стихи эти были завербованы в некоторые московские типографии тем же средством, как некогда вербовали разного рода бродяг в гусарские полки: за шумными трапезами, за веселыми пирами, среди буйного разгула"9.
За примерами далеко ходить не надо:
Стукнем чашу с чашей дружно,
Нынче пить еще досужно…
или
Ни полслова, дым столбом,
Ни полслова, все мертвецки
Пьют и преклонясь челом
Засыпают молодецки.
Или так:
Ради бога, трубку дай
Ставь бутылки перед нами,
Всех наездников сзывай
Закрученными усами…
Невольно складывается впечатление, что автор был неисправимым, бесшабашным гулякой. Однако на сей счет имеется объективное свидетельство Вяземского: "Не лишним будет заметить, что певец вина и веселых попоек в этом отношении несколько поэтизировал. Радушный и приятный собутыльник, он на самом деле был довольно скромен и трезв. Он не оправдывал собою нашей пословицы: пьян да умен, два угодья в нем. Умен он был, а пьяным не бывал"10. Столь же преувеличены были слухи о любовных победах Давыдова, хотя, как герой войны, человек обаятельный и остроумный, он в самом деле пользовался успехом у женщин (в него была влюблена, например, не слишком скрывая это, Ольга Сергеевна Пушкина).
Пушкин, лично познакомившийся с гусарским поэтом зимой 1818–1819 года в Петербурге, через всю жизнь пронес восторженное увлечение "Денисом-храбрецом". И даже всерьез утверждал, что именно Давыдову был обязан тем, что не поддался в молодости влиянию модных поэтов (Жуковского и Батюшкова) и "почувствовал возможность быть оригинальным".
Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники седые?
Деды, помню вас и я,
Испивающих ковшами
И сидящих вкруг огня
С красно-сизыми носами!
На затылке кивера
Доломаны до колена,
Сабли, ташки у бедра,
И диваном – кипа сена.
Трубки черные в зубах;
Все безмолвны, дым гуляет
На закрученных висках
И усы перебегает.
Ни полслова... Дым столбом...
Ни полслова... Все мертвецки
Пьют и, преклонясь челом,
Засыпают молодецки.
Но едва проглянет день,
Каждый по полю порхает;
Кивер зверски набекрень,
Ментик с вихрями играет.
Конь кипит под седоком,
Сабля свищет, враг валится.
Бой умолк, и вечерком
Снова ковшик шевелится.
А теперь что вижу? –
Страх! И гусары в модном свете,
В вицмундирах, в башмаках,
Вальсируют на паркете!
Говорят, умней они...
Но что слышим от любого?
Жомини да Жомини!