Роль Санкт-Петербурга в развитии культурных связей России с Германией.

ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА 1. ПРОСТРАНСТВО ПЕТЕРБУРГА КАК ИСТОРИЧЕСКОГО МЕЖКУЛЬТУРНОГО ЦЕНТРА
1.1 Петербург как сосредоточение культур в петровские времена
1.2. Первые немецкие поселенцы
1.3.Культурные центры Петербурга как значимый элемент культурного взаимодействия немецкой и российской культур
ГЛАВА 2. НЕМЕЦКИЕ КУЛЬТУРНЫЕ ЦЕНТРЫ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
2.1 Немецкие деятели в жизни Петербурга
2.2 Институт Гете в Санкт-Петербурге
2.3 Немецкое искусство в проекте Института Гете и Русского музея
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Роль Санкт-Петербурга в развитии культурных связей России с Германией.

ГЛАВА 2. НЕМЕЦКИЕ КУЛЬТУРНЫЕ ЦЕНТРЫ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
2.1 Немецкие деятели в жизни Петербурга
Между Россией и Германией существовали традиционно тесные ди­настические связи. Начало этому положил Петр I, который женил сво­его сына на принцессе Брауншвейгской, дочь выдал замуж за герцога Голштинского, а племянниц — за герцогов Курляндского и Мекленбургского.
С этого времени и на протяжении почти двух веков мелкие герман­ские королевства, герцогства и маркграфства поставляли женихов и невест для дома Романовых. Принцесса Ангальт-Цербстская София Фредерика Августа стала русской императрицей Екатериной II, царст­вование которой составило целую эпоху в истории России. Супругами всех последующих российских императоров, кроме Александра III, бы­ли немецкие принцессы. Породнившись с царской семьей, в Петербурге жили принцы Вюртембергские, Ольденбургские, герцоги Мекленбургские, Саксен-Кобургские...
В центре Петербурга высится прекрасно исполненный конный па­мятник Николаю I. Его можно рассматривать не только как произведе­ние искусства, но и как своеобразный символ родственных уз между российскими императорами и германскими суверенами. В верхней час­ти постамента изображены четыре женские фигуры, символизирующие монаршие добродетели, а по сути являющиеся скульптурными портре­тами супруги и трёх дочерей царя. Как известно, Николай I был женат на принцессе Прусской Шарлотте (императрица Александра Фёдоров­на), а своих дочерей — Марию, Ольгу и Александру выдал замуж за герцога Лейхтенбергского, принцев Вюртембергского и Гессен-Кассельского. (Автором конной статуи, кстати сказать, был барон П. Клодт, женские фигуры исполнил Р. Залеман, оба скульптора — петербургские немцы).
Неудивительно, что в царском окружении выходцы из Германии занимали не последнее место. (Отметим, что и придворные чины по­лучили во времена петровских реформ немецкие названия: постельни­чий стал обер-камергером, дворецкий — гофмаршалом, ловчий — обер-егермейстером и т. п.).
Ещё при Петре I начал своё восхождение сын вестфальского пасто­ра Генрих Иоганн Фридрих (Андрей Иванович) Остерман. Начитан­ный, образованный и исполнительный, он был личным секретарём Пет­ра I. Во время переговоров со шведами в Ништадте добился заключе­ния мира на таких выгодных для России условиях, каких не ожидал сам царь, на радостях пожаловавший Александра Ивановича барон­ским титулом. При Анне Иоанновне Остерман — уже граф и член кабинета министров, успешно руково­дивший внешней политикой России. К несчастью, гибкий ум и блестящие дипломатические способности соче­тались в этом человеке с беспринцип­ностью, лицемерием и коварством. В итоге крупный государственный дея­тель вошёл в историю с малопривле­кательным «имиджем» придворного интригана.
В мастерстве плести интриги мало уступал своему соотечественнику Бурхарт Христоф (Христофор Анто­нович) Миних, выходец из Ольденбурга. «Он служил «во всех угодных случаях» семи (!) русским госуда­рям, от Петра I до Екатерины II (это не считая Елизаветы Петровны, про­державшей его в ссылке все 20 лет своего царствования). Миних известен как военный и политический деятель, инженер и администратор. Но если как полководец он не стя­жал себе особых лавров, хотя и добился чина генерал-фельдмаршала, а как политик и царедворец действовал с переменным успехом, то на по­прище администратора и инженера заслуги его, особенно перед Петер­бургом, несомненны»1.
После того, как в 1728 году Петр II со своим двором вернулся в Мо­скву, бросив новую столицу, неизвестно, что стало бы с ней, не назначь юный царь её «главным начальником» Миниха. Действуя с присущими ему напором и энергией, главноначальствующий сумел с помощью уг­роз и посулов приостановить бегство из петровского «парадиза» купцов и ремесленников, продолжить строительство Петропавловской крепо­сти и даже начать возведение новых каменных зданий — Сампсониевского собора, кирхи св. Петра и других.
Искусство Миниха — потомственного и высокопрофессионального инженера — пригодилось, когда он руководил строительством жизнен­но важного для Петербурга Ладожского канала, сооружением в столи­це подъёмных мостов, расчисткой русла речки Мьи (Мойки) и осуше­нием огромных заболоченных территорий. Он составил проект (прав­да, не осуществлённый) защиты города от наводнений, учредил Сухопутный шляхетский корпус и был первым его директором, а в 1737 году возглавил деятельность Комиссии о Санкт-Петербургском строении, которая стала вехой в гра­достроении столицы. Лишь послед­нее назначение Б. X. Миниха выгля­дит курьёзом: Екатерина II сделала престарелого фельдмаршала — ему было уже под восемьдесят — гене­рал-губернатором Сибири... с остав­лением его в Петербурге.
За Остерманом и Минихом вы­страивается целая галерея сановни­ков немецкого происхождения: се­наторы, члены Государственного со­вета, шефы жандармов, губернато­ры, министры... Некоторые вошли в историю, прежде всего, благодаря своей огромной власти и влиянию.
Таковы уже упомянутый Бирон, всесильный военный губернатор Пе­тербурга П. А. Пален, возглавивший заговор против Павла I, шеф жан­дармов А. X. Бенкендорф, пользовавшийся неограниченным доверием Николая I.
На протяжении XIX — начала XX вв. немцы трижды занимали пост премьер-министра, четыре раза — министра финансов, семь раз — министра путей сообщения и т. д. В числе наиболее извест­ных — министры финансов Е. Ф. Канкрин, значительно укрепивший финансовую систему России введением в обращение серебряного руб­ля, и М. Ф. Рейтерн, реформы которого в царствование Александра II дали стране первые частные коммерческие банки, сеть железных дорог и многое другое (правда, лишили её Аляски); морской министр адми­рал Ф. П. Врангель — знаменитый мореплаватель, именем которого назван остров в Ледовитом океане; энергичный министр путей сообще­ния П. А. Клейнмихель, руководивший строительством железной доро­ги Петербург — Москва, первого постоянного моста через Неву и дру­гих важных сооружений.
Когда в I860 году был создан Государственный банк, его первым управляющим Александр II утвердил петербургского немца барона А. Л. Штиглица. В конце XIX века была образована крупнейшая из контор Государственного банка — Петербургская (Ека­терининский канал, 30-32)". Её возглавил барон Г. Г. фон дер Остен-Дризен, предки которого происходили из остзейских дворян. Это был человек весьма образованный, отлично знавший своё дело и прослуживший в системе министерства финансов более 40 лет. Из других управляющих Петербургской конто­рой, имевших немецкие корни, стоит упомянуть П. Л. Барка, весьма быст­ро продвигавшегося по служебной лестнице и ставшего в 1914 году по­следним министром финансов цар­ской России.
Не менее ревностно служили пе­тербургские немцы и на ратном по­прище, составляя в XVIII-XIX веках значительный процент офицеров и ге­нералитета в русской армии и гвар­дии. В этом можно убедиться, побы­вав, например, в Военной галерее Зимнего дворца, где помещено более трёхсот портретов генералов — героев кампании 1812-1814 годов. Бук­вально плечом к плечу с русскими — иностранцы.
«Вот потомок древнего германского рода П. X. Витгенштейн. На ли­це читаются честность и прямодушие, за которые генерала любили со­временники. А благодарны были за одержанную в июле 1812 года пер­вую победу над французами, продвигавшимися к северной столице. «Спасителем Петербурга» провоз­гласили его тогда.
В том же портретном ряду — Ф. В. Остен-Сакен. Происходил из небогатых курляндских дворян, все свои звания заслужил. В 1814 году был назначен военным губернатором Парижа и в благодарность за гуман­ное управление получил золотую шпагу с надписью «Город Париж — генералу Сакену»1.
Неподалёку — ганноверский ба­рон Л. Л. Беннигсен. Внешне собран, холоден, сух. Прослужив почти пол­века в русской армии, сохранил своё иностранное подданство. Активный участник заговора против Павла I, в 1812 году был назначен начальником штаба Кутузова, с которым, впро­чем, не поладил и был отстранён от должности.
«А вот двойная, немецко-русская фамилия — Остерман-Толстой, Александр Иванович, граф. Лицо аристократа, правая рука в перчатке придерживает плащ, левой нет — оторвало французским ядром. Герой Бородина и Кульма, храбрец из храбрецов, он был истинно русским че­ловеком, горячим патриотом. Первую же часть своей фамилии вместе с графским титулом получил от бездетных родственников, сыновей ви­це-канцлера А. И. Остермана — того самого, о котором говорилось чуть выше. Так что небольшая доля немецкой крови у Остермана-Толстого была, что, в общем, не такая уж редкость среди русских дворян»2.
В одном из верхних рядов — портрет барона К. Ф. Клодта фон Юргенсбурга, ставшего генерал-майором за отличие под Лейпцигом. Тогда он ещё не знал, что слава его сына-скульптора Петра Клодта едва ли не затмит в будущем славу отца-воина.
Опперман, Винцингероде, Эртель, Корф, Будберг, герцог Лео­польд Саксен-Кобургский, принцы Александр и Евгений Вюртембергские... Всех даже перечислить трудно: ведь чуть ли не каждая четвёр­тая фамилия имеет немецкое происхождение. И это только генералы. И только одна военная кампания!
Выдающаяся роль немцев в создании петербургской Академии наук неоспорима.
Главным исполнителем воли Петра I по её орга­низации был лейб-медик и учёный Лаврентий Лаврентьевич (Роберт Лауренс) Блюментрост, происходивший из известной семьи немецких врачей. Обладавший исключительными способностями, он уже в 15 лет слушал лекции в Галльском университете, а в 21 год защитил дис­сертацию; в совершенстве владел четырьмя языками: русским, немец­ким, французским и латынью. Именно ему, человеку известному в на­учных кругах Европы, царь поручил вести переписку с иностранными учёными, приглашая их в Петербург. Блюментрост составил проект уч­реждения Академии наук и в 33 года стал её первым президентом.
Ближайшим помощником Блюментроста был немец из Эльзаса И. Д. Шумахер, личность в большой степени одиозная, однако неотде­лимая от истории Академии.
«Немного статистики. Немцы бессменно возглавляли петер­бургскую Академию наук в первые два десятилетия. За весь же дорево­люционный период существования Академии из двенадцати её прези­дентов шестеро были лицами немецкого происхождения: Л. Л. Блюментрост, Г. К. Кайзерлинг, И. А. Корф, К. фон Бреверн, А. Л. Нико­лаи, Ф. П. Литке»1.
За период от основания Академии до 1741 года в неё вступило 50 академиков; около 40 из них были немцы (при одном русском) — вну­шительный процент! Не все приглашённые из Германии оправдали воз­лагавшиеся на них надежды. Иные занимали профессорское кресло по недоразумению или по большой протекции. В первом случае такого «учёного» удавалось уволить, доказав, что он «не владеет потребною способностью для своего предназначения» (Г. Ф. Миллер), со вторыми было сложнее. Однако подавляющее большинство немцев преданно служили науке и оправдывали своё высокое звание.
После восшествия на престол Елизаветы Петровны, когда был взят курс на выдвижение отечественных кадров, число немцев-академиков стало постепенно уменьшаться в пользу русских. Но всё же вплоть до начала XX века в Петербурге работало немало учёных из Германии или, чаще, их потомков.
В 1829 году в Россию приезжал Александр (Фридрих Вильгельм Карл Генрих Александр) Гумбольдт, получивший через министра фи­нансов Е. Ф. Канкрина предложение царского правительства совер­шить путешествие по России. Все путевые расходы оно брало на себя.
В апреле великий немецкий натуралист и путешественник прибыл в русскую столицу и остановился у прусского дипломата Р. Шелера (участок д. 3 по Гагаринской ул. ). Гумбольдта встречали в Петербур­ге не только как учёного, но и как посланца короля Пруссии, поэтому он сразу был принят в Зимнем дворце, после чего посыпались пригла­шения в «лучшие дома» Петербурга.
Из приглашённых Петром I иностранных зодчих двое были евро­пейскими знаменитостями — француз Жан Леблон и немец Андреас Шлютер. Последний прежде работал при дворе прусского короля в качестве архитектора и скульптора, а в 1713 году приехал в Петербург. Царь назначил ему высокое жалованье, поселил в двухэтажных каменных палатах при своём Летнем дворце, дал всё необходимое для работы, включая штат чертёжников, поскольку, «обербаудиректор» Шлютер с самого начала был завален заказами.
Трудно сказать, почему именно этому талантливому художнику Пётр поручил ещё и изобретение вечного двигателя. «Работая над дви­гателем, господин Шлютер всегда запирался, и никто не смел к нему войти, кроме царя, который часто с ним закрывался», — вспоминал современник1. Изобретение небывалой машины отнимало у Шлютера много времени, а между тем, жить ему оставалось недолго. Непомерная нагрузка и непривычно суровый климат подорвали его и без того сла­бое здоровье. Он умер, не прожив в Петербурге и года.
Несмотря на короткий срок, проведённый немецким зодчим в север­ной столице, современники и потомки высоко оценили сделанное им. Сегодня при имени Шлютера вспоминается прежде всего Летний дво­рец. Ряд тонко прорисованных барельефов, украшающих фасады и ин­терьеры здания, выдают руку искусного мастера. Многие замыслы и проекты, оставленные «обербаудиректором», были воплощены в жизнь другими архитекторами, в том числе его учениками — И. Ф. Браунштейном и Г. И. Маттарнови. Оба они работали в скульптурной мас­терской Шлютера в Берлине и приехали по его вызову в Петербург. Когда Иоганн Браунштейн строил элегантные петергофские павильоны Эрмитаж и Оранжерею, миниатюрный дворец Марли, а Георг Маттар­нови — Грот в Летнем саду или Зимний дворец Петра I, возможно, а в некоторых случаях наверняка, они использовали эскизы и чертежи сво­его учителя.
Кроме названных, в Петербурге XVIII века работали такие архитек­торы из Германии, как Л. Т. Швертфегер, И. Г. Шедель, И. X. Фёрстер, Я. И. Шумахер, А. Ф. Вист (Вюст), П. Г. Кемпф, М. Л. Гоф­ман, Л. Ф. Тишбейн и другие. Вид­ной фигурой среди них был Георг Фридрих (Юрий Матвеевич) Фельтен.
Сын эконома Академии наук Ма­тиаса Фельтена и дальний родствен­ник оберкухмейстера (главного по­вара) Петра I Иоганна Фельтена, будущий архитектор родился в рус­ской столице и принадлежал, таким образом, уже ко второму поколению петербургских немцев. Расцвет его творчества пришёлся на 1760-1770-е годы.
Хотя авторство Фельтена в создании таких шедевров, как решётка Летнего сада и первые гранитные набережные Невы, сейчас большин­ством исследователей оспаривается, всё же о целом ряде бесспорно фельтеновских сооружений можно сказать, что они стали украшением северной столицы. Это изящные церкви в стиле раннего классициз­ма — Армянская (Невский пр., 40-42) и лютеранская св. Екатерины (Большой пр. Васильевского острова, 1), Чесменский дворец и ма­ленькое чудо в формах готики — церковь Рождества Иоанна Предтечи (Чесменская), здание Старого Эрмитажа с переброшенной над Зимней канавкой аркой-переходом и другие. Заслуга Фельтена как градострои­теля — участие в застройке Дворцовой площади по «дуге», которую впоследствии сохранил Росси. Наконец, именно Фельтен, руководя завершением работ по созданию памятника Петру I, определил для не­го место, и сегодня трудно представить себе «Медный всадник» в ка­кой-то иной точке города.
Фельтен стал архитектором по призванию («при склонности моей прилежал особливо к архитектуре», — писал он1) и вырос в настоящего профессионала. Усердно работая и обладая покладистым характером, он достиг высоких званий и постов: статский советник, профессор, ди­ректор Академии художеств. В то же время судьба Фельтена — пример зависимости художника от воли сильных мира сего. Долгие годы зодче­му покровительствовал влиятельный вельможа И. Бецкой, немало спо­собствуя его карьере, но вскоре после ухода Бецкого с поста президента Академии художеств 64-летний, начавший слепнуть Фельтен был уво­лен из Академии без всяких почестей и наград и, по-видимому, провёл свои последние годы всеми забытый.
Одновременно с Фельтеном, в годы, когда барокко уступало место классицизму, работал Александр Францевич Вист (Вюст). Он тоже родился в Петербурге, где его отец, немец родом из Силезии, служил секретарём у А. Д. Меншикова. Самые известные постройки Виста были возведены в 1760-х годах: Ботный домик в Петропавловской крепости — «особый каменный покой с окнами», предназначенный для хранения реликвии — ботика Петра I, и Андреевский собор — од­на из достопримечательностей Васильевского острова. В истории со­бора и судьбе его автора был драматический эпизод: при производстве строительных работ купола храма без видимых причин рухнули. Вист был взят под арест, восстановление куполов поручено другому архи­тектору. Несмотря на это неприятное обстоятельство, Вист по освобо­ждении из-под стражи, продолжал работать вплоть до восьмидесятых годов...
Одним из последних немецких классицистов Петербурга был Алек­сандр Егорович Штауберт, работав­ший в 1820-1830-е годы. Этот «ве­домственный архитектор» возводил общественные здания — казармы, госпитали, учебные заведения и т. п. — в стиле ампир. Он же перестро­ил Чесменский дворец, к сожале­нию, упростив его облик и лишив романтического духа, свойственного творению Фельтена.
В целом же «строгий, стройный вид» Северной Пальмиры создава­ли — наряду, естественно, с русски­ми — зодчие-классицисты, пригла­шённые в основном из Италии, Франции, Швейцарии. Крупные же немецкие мастера были тогда отно­сительно редки.
Зато, начиная с 1830-х годов, времени рождения нового стиля — эк­лектики, и на протяжении семидесяти с лишним лет среди иностранных архитекторов Петербурга явно преобладали лица немецкого происхож­дения. Из их рядов вышли выдающиеся мастера, создатели архитек­турных стилей и направлений.
Первым тут справедливо будет назвать К. Тона. Сын обрусевшего немецкого ювелира, он родился в Петербурге, был крещён в православ­ной вере, получил русские имя и отчество — Константин Андреевич. Не случайно именно Тон, один из «самых русских» петербургских нем­цев, явился основателем того «русско-византийского стиля», который получил в николаевское время статус официального направления в зод­честве. В конце 1830-х годов Тон составил «нормальные», т. е. типовые проекты, по которым должны были строиться церкви по всей России. Сам термин «нормальные», как полагает немецкий исследователь, пришёл тогда из Пруссии, где также возводились стандартные культо­вые постройки, называвшиеся «Normalkirchen»1.
Стоит, наверное, назвать самые крупные и важные сооружения То­на, хотя они и находятся в Москве, — Большой Кремлёвский дворец и храм Христа Спасителя. В северной столице на этот храм более всего походила церковь Семёновского полка — Введенская, которую можно увидеть на гравюре середины XIX века.
Более полутора веков стоят «ко­ни Клодта» на Аничковом мосту, вы­зывая восхищение, любопытство и споры. Знатоки дискутируют о том, какая аллегория скрыта за темой по­корения человеком дикой лошади и в какой последовательности надо рассматривать скульптуры, чтобы проследить развитие сюжета; самые дотошные зрители допытываются, почему одни кони подкованы, а дру­гие нет, и так далее. Увы, мы не зна­ем ответов на эти вопросы, потому что сам Клодт (в отличие, скажем, от Фальконе, написавшего целую «программу» своего произведе­ния — памятника Петру I) не объяс­нил собственного замысла, оставив потомкам большой простор для вер­сий и легенд. Но, в конце концов, не в них дело, если можно просто любоваться захватывающим поединком юного атлета и красивого, гордого коня. Полные драматизма, динамичные скульптуры, столь созвуч­ные оживлённому ритму Невского проспекта, уже давно воспринима­ются как один из символов Петербурга.
В основании каждой из скульптур можно прочесть слова: «Лепил и отливал барон Петр Клот» (фамилия дана именно в таком, «русифици­рованном» варианте). Лаконичная надпись эта говорит о многом: пре­восходный ваятель Клодт был и лучшим бронзолитейщиком России середины XIX века. С 1838 года он возглавлял литейную мастерскую Академии художеств и в своей работе достиг высшей степени совершен­ства. Скульптуры (не только свои, но и других мастеров) он отливал не по частям, а целиком и так, что они практически не требовали чеканки и другой доработки.