Проблема восприятия современным человеком Пушкинского наследия ( по произведению С. Довлатова "Заповедник")

ВВЕДЕНИЕ: ПРИЧИНЫ ОБРАЩЕНИЯ С. ДОВЛАТОВА К ПУШКИНУ
ОСОБЕННОСТИ ВОСПРИЯТИЯ ГЕРОЯМИ «ЗАПОВЕДНИКА» ПУШКИНА И ПУШКИНСКИХ ГОР
Пространство повести
Герои повести
Временное и вечное
ЗАКЛЮЧЕНИЕ: СОВРЕМЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПОНИМАНИЯ ПУШКИНА
ИСПОЛЬЗУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА

Проблема восприятия современным человеком Пушкинского наследия ( по произведению С. Довлатова "Заповедник")

Формально пространство повести можно разделить на три под-пространства: во-первых, это пушкинский заповедник, во-вторых, - деревня Сосново, где автор снимает угол, в-третьих, - Ленинград. Но практически это все-таки одно пространство, характеристика которого обусловлены восприятием автора. Неким связывающим звеном между Ленинградской действительностью и жизнью в Пушкинских горах оказывается путь в заповедник: сосед в автобусе, всю дорогу надоедающий автору своими кроссвордами, грязный вокзал в Луге, похожий на макет Псковский Кремль с безобразной эмблемой над входной аркой.
Пейзаж как таковой - «русский пейзаж без излишеств», «те обыденные его приметы, которые вызывают необъяснимо горькое чувство»1 автора не восхищает: одноцветные коровы кажутся ему плоскими как театральные декорации, грязные овцы имеют декадентские физиономии, куры выступают мультипликационной походкой2, индюк обладает апломбом при довольно гнусной физиономии (и при этом похож на Изаксона)3, у хозяина в избе жеманно фланируют кошки геральдического вида4... Довлатов устами Алиханова говорит об ущербности разнообразных коллекционеров, заядлых путешественников, любителей кактусов и аквариумных рыбок, всех, кто питает страсть к неодушевленным предметам: «Я думаю, любовь к березам торжествует за счет любви к человеку. И развивается как суррогат патриотизма…»5. Суррогатный оттенок имеет и вопрос заядлого филокартиста к автору «Это дали?». Он может объяснить этимологию слова «филокартист», но его кругозор исчерпывается коллекцией открыток, его мировоззрение ими определяется.
Заповедник оказывается неким замкнутым пространством, в котором все ленинградские несчастья автора остаются вне поля зрения. Заповедник в восприятии автора предстает как некое мертвое царство: даже экскурсовод, «юная, живая, полноценная» обладательница уникального имени Аврора, попадая туда, начинает говорить заученными фразами о том, что «Александр Сергеевич противопоставил миру крепостнических отношений вдохновенный гимн бескорыстия» и т.д. Однако, и здесь встает вопрос о суррогатах. Работницы Заповедника, в основном, незамужние, отчаянно интересуются любым новым лицом мужского пола, проявляют о нем «интенсивную женскую заботу», впрочем, они заботятся обо всех мужчинах – так, особым вниманием пользовался кривоногий местный тракторист, вяло посылающий девушек за пивом; наличие жениха (пусть даже находящегося в тюремном заключении) – это уже некая гарантия ровного и приветливого обращения, также адекватна в общении супружеская пара, проживающая в Тригорском («будучи женаты, они могли позволить себе такую роскошь, как добродушие»1). Между тем, эта картина является некоей пародией на атмосферу пушкинского Тригорского, изящно переданную экспозицией (начальство редко заглядывало в Тригорское из-за его удаленности, поэтому экспозиция была построена с минимумом внешнего блеска, «логично и красиво») – где были молодые красивые барышни, юный Пушкин, легкий флирт.
Пушкин – центральная фигура в жизни Заповедника и отдельных людей: «Тут все дышит Пушкиным»2; «Так и ждешь, что он выйдет сейчас из-за поворота… Цилиндр, крылатка, знакомый профиль…»1 (в этот момент из-за поворота выходит бывший университетский стукач); «Здесь все подлинное. Река, холмы, деревья – сверстники Пушкина. Его собеседники и друзья»2. Его жизнь, любовь, эмоции и чувства – предмет тщательного изучения: «В жизни Пушкина еще так много неисследованного»3. Вопрос «Вы любите Пушкина?» звучит как рефрен (и естественной кажется реакция на него автора: «Так и разлюбить недолго»). Алиханов определяет любовь к Пушкину в Заповеднике как самую ходовую валюту4. Все происходящее в Заповеднике, кажущееся недолжным, оценивается следующим образом: «Хорошо, что Пушкин этого не видит». Местная Лариса каждый день рыдает на могиле поэта. Милиционер говорит запившему Потоцкому, что он своим видом нарушает гармонию здешних мест. На каждом шагу (в том числе, у кирпичной будки с надписью «Огнеопасно») – изображения поэта, причем «сходство исчерпывается бакенбардами». Даже ресторан называется «Лукоморье». Между тем, экспонаты музея в большинстве оказываются «той поры», а не непосредственно принадлежавшими поэту, «аллея Керн» на самом деле - красивая выдумка, как и романтический ореол вокруг возлюбленной Пушкина. Хранительница музея Виктория Альбертовна называет интерес автора к подлинности вещей нездоровым, на что тот утверждает, что здоровым может быть только интерес к ветчине, музей же без нездорового интереса существовать не может. Экскурсоводов, по мнению автора, вполне могли бы заменить водители экскурсионных автобусов (но им из-за отсутствия образования платили бы меньше).
Театр абсурда напоминают и разговоры, бытующие в питерской диссидентской среде: в доме полно икон – значит, хозяин еврей; русская фамилия – показатель того же; в России полным ходом идет христианское возрождение (в городе 60 процентов верующих, в деревне – 75) – при этом говорящий вряд ли имеет какое-либо понятие и о христианстве, и о России. При разговорах о свободе в интеллигентской среде продолжают почитать Сталина (в деревне как раз его не любят – может быть, в память о насильственной коллективизации); муж кажется абсолютно чужим в квартире отъезжающей жены; никому не известный старик передает Солженицыну все права на повесть, которую никто и никогда не напечатает. Абсурдно все и в городе, и в деревне: хозяйка дома, куда приносят пьяного Алиханова, снимает с него брюки, а жакет снять «стесняется»; местный дебошир с «русской физиономией» мечтает об Израиле; майор КГБ пьет вместе с «подозрительной личностью», мужем «изменившей родине» женщины, говорит о воспитательной работе, но при этом утверждает полную бесперспективность действий властей, считает, что «хана советской власти… придет от водки» и в конце «воспитательной» беседы советует автору «рвануть отсюда, пока выпускают». После отъезда жены автора обвиняют в самых различных преступлениях (неповиновение властям, содержание притона, распутный образ жизни, неповиновение властям), но при этом повестки к следователю оказываются недействительными (без указанной фамилии следователя, без сути заведенного дела и номера комнаты); от милиции можно запереться. Всесильная власть на самом деле оказывается немощной. «Мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда…»1.
Итак, пространство повести на самом деле оказывается единым, и его существенной характеристикой является абсурдность происходящего – нелепость поступков, разговоров, мыслей. Таким образом, проблема существования писателя в современном мире оборачивается проблемой взаимодействия таланта и абсурдной действительности, а целью творчества является возвращение утерянной гармонии мира.
Герои повести
Героев повести условно можно разделить на пять групп: во-первых, это сам автор и его жена (дочка в ходе повествования практически не фигурирует, обращение же к жене особенно важно, поскольку именно в диалогах с ней автор высказывает свои сокровенные мысли о значении писателя в мире, а мысли о жене касаются вечных проблем любви, истины, нравственности, жизни или существования). Во-вторых, это работники Заповедника. В-третьих, это местное население, в первую очередь, Михаил Иваныч, хозяин, у которого Алиханов снимает угол. В-четвертых, это туристы. И наконец, это питерская интеллигентская еврейско-диссидентская среда.
Итак, автор - писатель, в течение двадцати лет пишущий рассказы, которые нигде не публикуются. Он задается вопросом – какова задача литератора, сколько у него должно быть читателей, какова его цель? Писателя не издают – но разве ради публикации он пишет? Разве важна для него реакция тех, кого он не уважает? Рассказывая о Потоцком, он упоминает о критериях оценки произведения, принятых в литературном мире: «Полная бездарность не оплачивалась. Талант настораживал. Гениальность порождала ужас. Наиболее рентабельными казались – «явные литературные способности»1. Главная задача литератора – вызвать потрясение у одного единственного человека. Между тем, как жить? На что жить? Чем кормить семью? Быть верным своему призванию или халтурить? Стоит ли ради призвания жертвовать счастьем близких людей? Эти вопросы так и остаются без ответа – они решаются каждым индивидуально. Таким образом, жизнь разводится с творчеством, творческая деятельность никак не совместима с жизнью общественной, живущий в мире слов не может ладить с вещами: «Жить невозможно. Надо либо жить, либо писать. Либо слово, либо дело. Не твое дело – слово. А всякое Дело с заглавной буквы тебе ненавистно. Вокруг него – зона мертвого пространства. Там гибнет все, что мешает делу. Там гибнут надежды, иллюзии, воспоминания. Там царит убогий, непререкаемы, однозначный материализм…»1. Относительно собственных произведений автор «хранил целомудрие» и не любил говорить о своих произведениях - ему казалось, что «чуть принижая свою работу, он достигал обратной цели». Автор считает себя одновременно «непризнанным гением и страшным халтурщиком»: «Формально я был полноценной творческой личностью. Фактически же пребывал на грани душевного расстройства»2. Между тем, «халтура» оказывается необходима хотя бы для содержания себя и семьи. С женой автора объединяют странные отношения: он определяет их не как любовь, но как судьбу (по его наблюдению, браки, постоянно находящиеся на грани разрыва, оказываются наиболее долговечными). Основная черта жены Алиханова – равнодушие: «Своим безграничным равнодушием она напоминала явление живой природы…»3. Причем особенно странным казалось сочетание равнодушия и озабоченности (лицо одновременно встревоженное и равнодушное). Здесь также отмечается путаница понятий и представлений. Таня отмечает, что хорошего человека неинтересно любить (отсутствует стимул), об этом автор говорит следующее: «В поразительную эпоху мы живем. «Хороший человек» для нас звучит как оскорбление. «Зато он человек хороший» - говорят про жениха, который выглядит явным ничтожеством…»4. Еще у автора есть кот Ефим, который, «не в пример моим лучшим друзьям и знакомым, стремился быть человеком»1 (то есть кот как раз, в отличие от людей, не принадлежит абсурду, и сама эта ситуация также абсурдна). Итак, Алиханова и его жену связывают прочные чувства, но он затрудняется назвать это любовью, следование своему призванию оказывается невозможным, слово (в том числе, литературное) неизбежно разорвано с делом.
Работники Заповедника, как их характеризует экскурсовод Натэлла, «все обожают Пушкина. И свою любовь к Пушкину. И любовь к своей любви»2. В одежде умышленно культивируется стиль вымирающего дворянства –встречаются цыганские шали, веера из перьев, соломенные шляпы. «Все служители пушкинского культа были на удивление ревнивы. Пушкин был их коллективной собственностью, их обожаемым возлюбленным, их нежно лелеемым детищем. Всякое посягательство на эту личную святыню их раздражало. Они спешили убедиться в моем невежестве, цинизме и корыстолюбии»3. Помимо озабоченных личными неудачами женщин, экскурсоводами в Заповеднике работают больной абулией Володя Митрофанов (по которому даже во сне можно предположить, как он ленив) и Стасик Потоцкий, бездарный провинциальный писатель, пишущий о чем угодно и как угодно, промышляющий также дешевыми уловками, типа показа туристам за отдельную плату тайной могилы Пушкина и еще более сомнительными манипуляциями и финансовыми аферами. Вся эта суета вроде бы неразрывно связана с именем Пушкина и при этом не имеет к гению ни малейшего отношения. Творчество поэта оказывается не путеводителем в абсурдном мире, но оправданием бессмысленного существования.
Особое внимание автор уделяет своему хозяину, Михаилу Иванычу, дяде Мише. При почти полном невежестве («Из Ленинграда? – А, знаю, слышал…»1; «Они (евреи) Христа распяли, - Так… это еще до революции было…»2) и полной путанице в убеждениях (он Христом-Богом просит денег у соседа, но тут же поминает семнадцатый год, раскулачивание и чека), он бескорыстен (пускает жильца за шесть бутылок «отравы», позже не брал платы ни за угол, ни за лук, сметану, грибы и картофель, которые брал у тещи, но при этом каждое утро принимал рубль на вино), абстрактные понятия и высокие чувства ему не доступны (ему не понятно, что значит любить жену – она привлекла его тем, что «спала аккуратно, тихо, как гусеница»3), говорит исключительно нецензурными словами. Но при этом автор усматривает в нем и нечто аристократическое – так ему совестно сдавать бутылки. Примечательна речь дяди Миши: он выговаривает исключительно существительные и глаголы (в основном, в непристойных сочетаниях), второстепенные члены предложения использует вполне произвольно, предлоги же, частицы и местоимения вообще вставляет на ходу: «Речь его была сродни классической музыке, абстрактной живописи или пению щегла. Эмоции явно преобладали над смыслом… Мишины выступления напоминали звукопись ремизовской школы. Болтливых женщин он называл таратайками. Плохих хозяек – росомахами. Неверных жен – шаландами. Пиво и водку – балдой, отравой и керосином. Молодое поколение – описью…»4. Автор подчеркивает нелепость дяди Миши, в том числе, в его доброте и злобе: он спокойно вешает на рябине двух кошек, но при этом может сидеть ночь на крыльце, дабы не разбудить жильца, неосторожно задвинувшего щеколду на двери. Михаил Иваныч в лицо материт начальство, но стаскивает шапку, проходя мимо изображения Энгельса. Сильнейшим проклятием считает обвинение в работе на капиталистов. Проклинает родезийского диктатора и уважает обсчитывающую его местную буфетчицу. Последнюю он оправдывает – «порядок есть порядок». Этой фразой он оправдывает и немцев, которые «дурного не делали», но извели цыган и евреев (при этом евреев он уважает – «я за еврея дюжину хохлов отдам», а цыган призывает передушить – «цыган и есть цыган»). Но дядя Миша, несмотря ни на что, имеет обо всем свои суждения, так интересно его замечание в сторону Алиханова: «Читает, читает, а дураком помрет…»1. Кроме того, «в его матерщине звучала философская нота»2. Таким образом, Михаил Иваныч оказывается, с первого взгляда, наиболее характерным представителем абсурдной действительности, на самом же деле, он свою нелепость не осмысливает и не подводит под нее основания, поэтому в рассказе о нем у Довлатова звучит скорее ироническая, чем пессимистическая нота.
Лица туристов (как и неудачников с мольбертами) кажутся автору отвратительными: турист стучит клюкой по разбитому колоколу и при этом слушает высокопарную речь экскурсовода о том, что «история культуры не знает события, равного по трагизму…»3. Разговоры работников Заповедника о невежестве туристов (не знающих, кто такой Борис Годунов, спрашивающих об отчестве сына Пушкина) не находят отклика у автора: «Туристы приехали отдыхать. Местком навязал им дешевые путевки. К поэзии эти люди, в общем-то, равнодушны. Пушкин для них – это символ культуры. Им важно ощущение – я здесь был. Необходимо поставить галочку в сознании. Расписаться в книге духовности…»4. Обязанностью же экскурсовода, по мнению Алиханова, является доставить им эту радость, особо не утомляя, что и отражается в книге отзывов: «Мы увидели живого Пушкина». Примечателен подслушанный автором телефонный разговор некоей блондинки: «Ехать не советую… Погода на четыре с минусом… А главное, тут абсолютно нету мужиков… Многие девушки уезжают, так и не отдохнув…»1.
Туристы разделяются автором по национальному и социальному признакам: люди из Прибалтики оказываются самыми воспитанными и дисциплинированными, задают «хозяйственные» вопросы (сколько было крепостных у Пушкина? Какой доход приносило Михайловское?), кавказцы мало слушают экскурсовода, но много разговаривают и хохочут, любовно смотрят на овец («потенциальный шашлык») и задают вопросы странные («Из-за чего была Дуэль у Пушкина с Лермонтовым?»), «наши» делятся на работяг, которым требуется излагать все просто и коротко, служащих, к которым необходимо быть повнимательнее, поскольку среди них встречаются эрудированные, и интеллигенцию, отличающуюся вниманием к третьестепенным фактам (отдаленное родство, выходки, реплики, случаи, даты рождения и смерти самых различных персонажей, например, Бенкендорфа, за сколько куплен дуэльный пистолет и какой его калибр – в последнем случае туристу было важно задать сам вопрос, ответ «Калибр подходящий» его вполне устроил). При этом автор рассказывает случай, когда он вместо Пушкина процитировал известное стихотворение Есенина «Письмо к матери» и никто этого не заметил, не говоря уже о менее грубых ошибках. В рамках разговора об абсурде весьма характерны уловки экскурсоводов, например, «связка», употребляемая автором для перевода группы из одного зала в другой: «Друзья мои! Здесь, я вижу, тесновато. Пройдемте в следующий зал!..»2, а также актерские приемы – искусственное заикание, нарочитые оговорки, афоризмы. Итак, туристы приезжают по навязанным им путевкам, дабы «отметиться». Экскурсоводы ведут для них ненужные им экскурсии, дабы заработать. Главнейшей добродетелью являются актерские способности, дающие возможность обыграть свое равнодушие.
В воспоминаниях автора о среде питерской интеллигенции (и в сцене, когда автор приезжает в Ленинград на проводы жены и дочери) царит все тот же абсурд: товаровед из Апраксина двора рассуждает о том, что цвет – явление идеологическое; написанное на стене безадресное ругательство сам Алиханов иронически определяет как феномен чистого искусства. Абсурдна проблема стукачества: желание уехать из родной Кулунды в глазах Лени Гурьянова служит полным оправданием осведомительской деятельности.