История девяти (имеется в виду 9 фаворитов Екатерины Великой (памятник в Катькином саду)

ВВЕДЕНИЕ
1.Г.Г.Орлов (1759 — лето 1772 года)
2.А. С. Васильчиков (сентябрь 1772 — лето 1774 года)
3.Г. А. Потемкин (ноябрь 1774 — 1776 год)
4.П. В. Завадовский (ноябрь 1776 — июль 1777 года)
5.С. Г. Зорич (июнь 1777 — июнь 1778 года)
6.И. Н. Корсаков (1778 — июнь 1779года)
7.А. П. Ермолов (февраль 1783 по июнь 1786 года)
8.А. Д. Ланской (апрель 1779 года— июль 1784 года)
9.А. М.Дмитриев-Мамонов (июль 1786 — ноябрь 1789 года)
10.П. А. Зубов (июль 1789 по ноябрь 1796 года)
11.Катькин садик
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ИСПОЛЬЗУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
ПРИЛОЖЕНИЕ

История девяти (имеется в виду 9 фаворитов Екатерины Великой (памятник в Катькином саду)

Прошло чуть больше месяца, и в конце апреля тот же Гун­нинг, не перестававший следить за возвышением Потемкина, писал о его выросшем влиянии: «Весь образ действия Потем­кина доказывает совершенную уверенность в прочности его по­ложения. Он приобрел сравнительно со всеми своими предше­ственниками гораздо большую степень власти и не пропускает никакого случая объявить это. Недавно он собственной властью и вопреки Сенату распорядился винными откупами невыгодным для казны образом». О возросшем его влиянии свидетельствует также его назначение на правительственные должности.14
Наряду с восторженными оценками у Гуннинга встречают­ся и негативные высказывания в адрес фаворита, видимо, на­веянные каким-либо неосторожным или пренебрежительным его поступком.
Так, 12 апреля Гуннинг доносил: «Насколько я могу судить на основании немногих случаев, встретившихся мне для разговора с ним, мне кажется, что он не обладает те­ми качествами и способностями, которые обыкновенно припи­сывались ему, но, напротив того, проявляет большое легкомыс­лие и пристрастие к самым пустым развлечениям».
Все же ду­мается, что этот отзыв о легкомыслии Григория Александрови­ча, так удивившем дипломата, являлся плодом недостаточного знакомства с характером и поведением Потемкина, с его спо­собностью перевоплощаться и переходить от инфантильности к серьезным делам.
Некоторые свойства натуры, подмеченные его племянником, выступившим биографом своего знаменито­го дяди, объясняют, почему у Потемкина было много врагов, трепетавших перед ним и боявшихся его, но терпеливо ожидав­ших случая, чтобы если не свалить его, то, по крайней мере, обуздать его дерзость. А. Н. Самойлов писал, что Потемкин «не мог преодолеть врожденной своей пылкости», в характере его не доставало умеренности, «без коей при дворе трудно сущест­вовать». Он позволял себе осмеивать «тех, кои заслуживали по­рицания».
14 июля 1774 года Екатерина писала Гримму о медовом ме­сяце с новым фаворитом Потемкиным: «Я отделалась от неко­его превосходного, но весьма скучного гражданина, которого немедленно, и сама точно не знаю как, заменил величайший, забавнейший и приятнейший чудак, какого только можно встре­тить в нынешнем железном веке».
Императрица, как известно, многократно называла Потем­кина своим учеником. Надо полагать, что два года пребывания при дворе и были той школой, в которой талантливый и при­лежный ученик постигал азы мудрости государственного мужа, набирался опыта и учился радеть о нуждах громадной империи.
К значительным деяниям Потемкина на государственном поприще следует отнести его совет Екатерине отказаться от ме­лочной опеки над П. А. Румянцевым, командовавшим русской армией на юге и предоставить ему право самостоятельно при­нимать решения, что, несомненно способствовало раскрытию его полководческого дарования.
Потемкин оставил следы свое­го участия в заседаниях Государственного совета, членом кото­рого он был, и высказывал собственные мнения при обсужде­нии вопросов, касавшихся как внутренней, так и внешней по­литики, давал советы императрице в связи с ликвидацией по­следствий пугачевского движения. Его влиянию приписывают решение Екатерины ликвидировать Запорожскую Сечь.
Надо полагать, Потемкин полностью удовлетворял Екатерину и как фаворит, и как ученик. Об этом свидетельствуют награды и пожалования, дождем полившиеся на фаворита. В 1775 году, в день торжеств по случаю заключения Кючук-Кайнарджийского мира, он был возведен в графское достоинство, ему были пожа­лованы осыпанная алмазами золотая шпага и орден Святого Ан­дрея, он получил в награду 100 тысяч рублей.
За два года Екате­рина украсила грудь фаворита не только всеми отечественными орденами, но и многими иностранными: у Фридриха II она ис­хлопотала для фаворита орден Черного Орла, у датского коро­ля — орден Слона, у шведского — Орден Серафима, у польско­го — ордена Белого Орла и Святого Станислава.15
Потемкин будто бы был тайно обвенчан с императрицей. Мысль об этом была высказана давно, но имела форму догад­ки. И лишь после опубликования писем императрицы к Потем­кину, как представляется, догадки обрели статус бесспорного факта, ибо подтверждены самой императрицей, называвшей Григория Александровича «муженком дарагим», «дорогим су­пругом», «нежным мужем».
В июне 1774 года в письмах сорокапятилетней Екатерины впервые встречается слово «муж». Обычно им заканчивались послания императрицы: «муж дорогой», «нежный муж», «доро­гой супруг», «мой дорогой друг и супруг», «остаюсь вам верной женой», «мой дражайший супруг», «муж родной». Некоторые письма заканчивались иными словами, выражавшими ее недо­вольство.
Клятвенных заверений в нерушимой верности в письмах и записочках столь много, что они вызывают некоторое подозре­ние относительно истинности и постоянства чувств — скорее всего некоторая часть клятв навеяна упреками фаворита в утра­те либо ослаблении интереса к «милому милюшечке Гришень­ке», в ожидании охлаждения или измены.
Опасения на этот счет подтверждает одно из писем императрицы в апреле 1774 года, в котором она усиленно стремилась развеять подозрения ревнивца: «Признаться надобно, что и в самом твоем опасеньи тебе причины никакой нету. Равного тебе нету».
Многие записочки императрицы отражают ее чувственную любовь, горячее желание встретиться с любимым: «Я тебя жду в спальне, душа моя, желаю жадно тебя видеть»; «Сударынька, могу ли прийти к тебе и когда»; «Гришенька, друг мой, когда захочешь, чтоб я пришла, пришли сказать»; «Я умираю от ску­ки, когда я вас снова увижу».
Из писем императрицы явствует, что между влюбленными часто случались размолвки, причем инициатором их выступал Потемкин, а миротворцем — императрица, пытавшаяся пога­сить вспышки гнева, убедить своего любовника в неоснователь­ности подозрений.
Причем чем ближе к 1776 году, тем меньше императрица использует примирительные слова, уговоры заме­няются выговорами, появляется раздражительность: «Я не сер­дита и прошу вас также не гневаться и не грустить»; «Я, ду­шенька, буду уступчива, и ты, душа моя, будь также снисходи­телен, красавец умненький»; «Я не зла и на тебя не сердита... Мучить тебя я не намерена»; «Мир, друг мой, я протягиваю вам руку»; «Душу в душу жить готова». Среди суждений на эту тему есть и такое: «Мы ссоримся о власти, а не о любви».
Приведен­ные слова дают основания полагать, что Потемкин претендовал на более обширную власть, чем та, которую ему соглашалась уступить императрица. Некоторые строки писем императрицы дают основание полагать, что она постигла характер супруга и знала истоки его раздражительности: «Холодности не заслужи­ваю, а приписываю ее моей злодейке проклятой хандре». В дру­гом письме: «И ведомо, пора жить душа в душу. Не мучь меня несносным обхождением, не увидишь холодность». И далее уг­роза: «Платить же ласкою за грубость не буду».
В цитированных письмах от февраля-марта 1776 года уже нет ни прежней теплоты, ни бесконечных клятв в верности, ни нежных обращений.
Первое, что приходит в голову, когда читаешь письма импе­ратрицы, так это вывод о том, что не она, а Потемкин являлся виновником назревавшего разрыва интимных отношений. Ека­терина же выступала кроткой женщиной, ничего так не желав­шей, как спокойствия, снисходительности к недостаткам друг друга.
Много позже после разрыва Екатерина жаловалась Грим­му: «О, как он меня мучил, как я его бранила, как на него сер­дилась».16
Но этой версии противоречит письмо Потемкина Ека­терине от июня 1776 года, когда кризис завершился формаль­ной отставкой одного фаворита и заменой его другим: «Я для вас, хотя в огонь, но не отрекусь. Но, ежели, наконец, мне оп­ределено быть от вас изгнану, то пусть это будет не на большой публике. Не замешкаю я удалиться, хотя мне сил и наравне с жизнью». Из письма следует, что Потемкин «изгнан» императ­рицей и что не он, а она являлась виновницей разрыва.
Кого же следует считать виновником конфликта и прекра­щения фавора? Думается, что разрыв вполне устраивал обе стороны.
Меди­ки полагают, что Екатерина страдала нимфоманией (наруше­нием гормонального баланса, выражающегося в превалирова­нии гормонов, усиливавших желание близости с мужчиной). Признание этого факта, правда, косвенное, находим у при­дворного врача, Мельхиора Адама Вейкарта, заметившего: «Жениться на ней потребовало бы чрезвычайной смелости». Свидетельство самой императрицы тоже подтверждает диагноз. В декабре 1775 года она писала Потемкину: «Я твоей ласкою чрезвычайно довольна... моя бездонная чувствительность сама собою уймется».
Однако бездонная чувствительность все никак не унималась, и Потемкину, человеку, несомненно, неординарному, честолю­бивому и наделенному организаторскими талантами, скоро ста­ло не с руки совершать каждодневные подвиги на ложе импе­ратрицы. Из ее записочек явствует, что он иногда уклонялся от выполнения супружеских обязанностей. Для него становилось очевидным, что в этом качестве долго протянуть невозможно, что ему предстоит уступить место новому фавориту.
Именно поэтому его решение оставить двор и удалиться в глухомань — в Новороссию, наместником которой он был назначен в 1776 году, — имело основание, ибо он усвоил, что все клятвы возлюбленной — чистой воды риторика.17
Положение же Потемкина при дворе, как явствует из запи­сок императрицы, было настолько прочным, что остается загад­кой осуществленное им намерение оставить столицу и свою возлюбленную, чтобы отправиться в захолустье управлять наме­стничеством.
Потемкин, конечно же, знал, что с его отъездом императрица обретет утешение в новом фаворите, и риск ос­таться навсегда покинутым был настолько велик, что только крайняя необходимость вынудила его совершить этот шаг.18
4. П. В. Завадовский (ноябрь 1776 — июль 1777 года)
К Завадовскому, следующему ее фавориту, в кото­рых императрица расточала почти одни и те же ласки. «Гришенку» в обращениях к Завадовскому заменило другое имя: «Петруша», «Петруса», но остались и «сударушка», и «милай», и «голубчик». Много общего и в содержании писем — рука им­ператрицы поднаторела в написании клятвенных обещаний, причем она выработала даже определенный шаблон.
Историки располагают письмами Екатерины, но у них нет писем фаворитов. Судя по ответам императрицы, оба фаворита часто выражали сомнения в ее верности. Та клялась в вечной любви и тому и другому.
Схожие с письмами к Потемкину клятвенные обещания встречаем и в записках и письмах к Завадовскому: «Решительно есть то, что я тебя люблю и любить буду и твердо в том пребываю, а ты скорбишь по пустому», «верь мне для своего спокойствия: пра­во я тебя не обманываю, я тебя люблю всею душою», «сама же тебя люблю как душу»; «любовь наша равна; обещаю тебя охот­но, пока жива, с тобою не разлучатся».
В записочках выражено страстное желание встретиться, го­рячая признательность за ласку, тревога в связи с болезнью то­го и другого фаворита. Потемкину: «приди ко мне, чтоб я мог­ла успокоить тебя бесконечной ласки моей»; «весьма мне при­скорбно, милинкой, что ты недомогаеш»; «душечка, милая, выйдешь ли сегодня?»; «изволь приласкаться, твоя ласка мне и мила и приятна, и тебя за то спасибо». Завадовскому: «с нетерпеливо­стью ждать буду вечера, чтоб тебя видит»; «ты сердцем и душою питает мою страсть; нежность и чувствительность твоя ни с чем несравненно суть»; «любовь твоя утеха души моей» и др.
Менее ласковые записочки Екатерина писала И. Н. Кор­сакову, но и они не лишены нежности и клятв в верности:
И все же в содержании писем к фаворитам можно обнару­жить некоторые различия. Первое из них состоит в том, что Завадовский искренне влюбился в императрицу и, вероятно, чаще, чем Потемкин, высказывал свои сомнения и подозрения отно­сительно ее верности.
Это наскучило императрице, и она дала Завадовскому отставку. А. А. Безбородко, хорошо знавший Завадовского, объяснял его отставку тем, что «его меланхолический нрав и молчаливый характер не нравились пылкой государыне, и он тихо удалился в свое имение Ляличи, где жил некоторое время в уединении, затем женился».
Подлинные причины паде­ния Завадовского крылись в другом — он, будучи приверженцем братьев Орловых, предпринял попытку подорвать у императри­цы кредит доверия к Потемкину и удалить его от двора. Сам По­темкин поначалу способствовал утрате своего положения тем, что сгоряча и из ревности отпросился у Екатерины в Новгород­скую губернию инспектировать войска.19
Ревнивец, однако, про­считался; императрица не противилась исполнению намерения, и казалось, что Потемкин дал повод торжествовать победу и Завадовскому, и его покровителям. Но возвратившийся князь все расставил по своим местам — 8 июня 1777 года Завадовский по­лучил отставку и оказался в своем имении на Украине.
Другой современник, управитель дел Потемкина М. Гарновский, тоже отметил дурной характер Завадовского. «Говорят, — записал он в июле 1876 года в дневнике, — что жена раскаива­ется, что вышла замуж за злого, ревнивого, подозревающего и застенчивого меланхолика и мизантропа».
Императрица утешила отвергнутого любовника роскошны­ми наградами: за год пребывания «в случае» он получил 6 ты­сяч душ на Украине, 2 тысячи душ в Польше, 1800 душ в рус­ских губерниях; кроме того, 150 тысяч рублей деньгами, 80 ты­сяч рублей драгоценностями, 30 тысяч рублей посудой, а также пенсион в 5 тысяч рублей. Желчный М. М. Щербатов отметил слабость Завадовского к землякам — «он ввел в чины подлых малороссиян».
Екатерина все же не рассталась навсегда ни с Завадовским, ни с Потемкиным в отличие от прочих фаворитов, получивших отставку. Завадовский в 1775 году был назначен статс-секрета­рем императрицы. Эту должность он продолжал отправлять и после отставки с поста фаворита.20
5. С. Г. Зорич (июнь 1777 — июнь 1778 года)
Завадовского сменил Семен Гаврилович Зорич, серб по национальности, ослепивший всех своей красотой.
В фаворе он пробыл одиннадцать месяцев. Этот гусар, адъютант Потемкина, стал флигель-адъютантом императрицы. Он отличался остроумием, неиссякаемой веселостью и добродушием, но явно пе­реоценил свои возможности: будучи рекомендован Екатерине Потемкиным, он осмелился перечить ему, поссорился со светлейшим и даже вызвал его на дуэль. Потемкин вызова не принял и настоял на отставке фаворита, впрочем, щедро на­гражденного, как и его предшественники.
Зорич получил го­род Шклов, где завел свой двор и основал на свои средства ка­детский корпус. Кроме Шклова ему было выдано 500 тысяч рублей, из коих 120 тысяч предназначались для уплаты долгов; на 120 тысяч руб­лей куплены поместья в Лифляндии и на 200 тысяч рублей — бриллианты. Щербатов порицал его: «Зорич ввел в обычай не­померно великую игру».
Современники нарисовали любопытный портрет Зорича, расходящийся с изложенными выше сведениями о нем: «Он был приятного вида при посредственном воспитании и способ­ностях ума, однако ж ловок, расторопен, любил богато оде­ваться», играл в карты на крупные суммы. Пристроил его к им­ператрице якобы не Потемкин, а Г. Орлов, решивший этим отомстить своему недругу.
Говорили, будто Зорич спустил все свои богатства за карточ­ным столом. С. А. Тучков не подтверждает этих сведений. Не отрицая, что Зорич был картежником, Тучков считал причиной его разорения нерасчетливую благотворительность: в Шклове он учредил кадетский корпус на 400 человек из небогатых дво­рян, выстроил для него огромное здание, выпускникам давал от себя мундир, офицерский экипаж, деньги на проезд к месту службы и 100 рублей на расходы. Он добился того, что его кор­пусу было присвоено звание учебного заведения; корпус выпу­скал хорошо подготовленных офицеров, которых отправляли служить в армию. Кроме кадетского корпуса Зорич прославился еще некото­рыми благотворительными акциями: устроил
бесплатную боль­ницу, театр, помогал многочисленным родственникам, держал открытый стол.
6. И. Н. Корсаков (1778 — июнь 1779года)
Сменивший Зорича Иван Николаевич Корсаков тоже поль­зовался фавором недолго, причем по собственной оплошности: по свидетельству К. Массона, «Екатерина лично застала его на своей кровати державшим в своих объятиях прелестную графи­ню Брюс, ее фрейлину и доверенное лицо. Она удалилась в оце­пенении и не пожелала видеть ни своего любовника, ни свою подругу». Корсаков удалился в Москву, где продолжал распут­ствовать. Щербатов отметил, что он «преумножил бесстыдство любострастия в женах», вступив в связь с графиней Е. П. Стро­гановой, урожденной княгиней Трубецкой.
Косвенное подтверждение случившемуся находим в письме Екатерины к Гримму от марта 1785 года, в котором она сооб­щала о смерти графини Брюс: «Нельзя не пожалеть о ней вся­кому, кто знал ее близко, потому что она стоила того, чтобы ее любили; лет шесть или семь тому назад это огорчило бы ме­ня еще более, но с тех пор мы несколько более прежнего поотдалились одна от другой». Кажется, Корсаков был единст­венным фаворитом, чьи услуги императрица не оплатила по­жалованиями.21
7. А. П. Ермо­лов (февраль 1783 по июнь 1786 года)
Последним из калифов на час стал Александр Петро­вич Ермолов. Любопытные сведения о его фаворе сообщает М. М. Щербатов. Оказывается, императрица готовила из него «ученика» и фаворита с младых ногтей: еще в 1767 году Ека­терина, возвращаясь из путешествия по Волге в Москву, остановилась в доме прапорщика Петра Леонтьевича Ермолова, где ей приглянулся его тринадцатилетний сын Александр.
Об­няв и поцеловав его, Екатерина сказала: «Поздравляю тебя дружок с чином капрала конной гвардии» и взяла его в Петер­бург. Екатерина долго пестовала Ермолова — фаворитом он стал в 31 год, но чем-то не угодил ей и был отставлен.
«Он не понравился, однако, Потемкину прежде, чем перестал нравиться Екатерине», — записал Массой. Это была, надо пола­гать, ничем не примечательная личность; о нем, как и о Васильчикове, М. М. Щербатов отозвался кратко, но вырази­тельно: «не успел сделать ничего». Вместе с отставкой Ермолов получил 130 тысяч рублей, 4000 душ и пятилетний отпуск с правом выезда за границу.22
8. А. Д. Ланской (апрель 1779 года— июль 1784 года)
В промежутке между фавором Зорича и Ермолова «в случае» оказался Александр Дмитриевич Ланской. По словам К. Мас­сона, он был «самый любимый из любовников» императрицы. В 1780 году, когда он поселился во дворце, ему шел 23-й год, то есть он был моложе императрицы на 29 лет. Мемуаристы от­мечали его привлекательную внешность, он любил искусство, был гуманен и отличался благотворительностью.
«Он был большого роста, — писала о Ланском Л. Н. Энгельгардт, — стан имел прекрасный, мужественный, черты лица правильные, цвет лица показывал здорового и крепкого сложе­ния человека». Лорд Мальсборн доносил в Лондон в октябре 1778 года: «Ланской молод, красив и, как говорят, чрезвычайно уживчив... государыня страстно привязалась к своему новому любимцу».
Но если современники были единодушны в оценке внеш­ности Ланского, то по поводу его отношений с окружающими и характера их мнения расходились.
Гельбиг писал, что Лан­ской всю жизнь думал, «как бы хитростями и притворствами получить побольше богатств; бесчувственность его ко всему, лично до него не касавшемуся, в Ланском была так развита, что он не хотел ничего сделать для своих родных.»
Аналогичного мнения придерживался гофмедик импера­трицы Мельхиор Адам Вейкарт, считавший Ланского избало­ванным и необузданным человеком, который к «государыне по­ворачивался спиной, когда она говорила не по его и который теперь становился все раздражительнее».
А. А. Безбородко со­поставлял надменного и мелочно мстительного Мамонова с Ланским, и последний в этом сравнении выигрывал, хотя тоже был не лишен недостатков: «Ланской, конечно, не хорошего был характера, но в сравнении с его (Мамонова. — Н. П.) был сущий ангел. Он имел друзей, не усиливался вредить ближнему и многим старался помогать».
Императрица, как известно, имела обыкновение восторгать­ся большинством своих фаворитов, приписывать им отсутство­вавшие у них добродетели.
О Ланском она писала Гримму: «Вы не поверите, какую силу имеет этот человек». Правда, сопостав­ляя способности Ланского и Потемкина, она отдавала предпо­чтение последнему: «Он не имел такого ума как Потемкин, за­то был красивее, умел вмешиваться в семейные дела государы­ни... занимался ее мелочами и пользовался ее полным довери­ем».