Политика и мораль.

Содержание

Введение
Политика и мораль
Заключение
Список литературы

Политика и мораль.

Сфера морали (точнее, того ее типа, который мы здесь имеем в виду) – личностные (межличностные) отношения. Субъект этой морали – отдельная уникальная личность, проблемы морали – ценность, достоинство и интересы личности в условиях общежития. Мораль – принципы совместного существования личностей.2
Так как и общество, и все общества вместе взятые (человечество) состоят из отдельных людей, из личностей, и по мере изживания дикости в нас это становится для нас важнее, чем любая племенная или идеологическая раскраска этих личностей, – моральные принципы сами по себе не ведают ограничений и закономерно стремятся распространиться и на область публичных отношений – и на «внутреннюю», и на «внешнюю» политику. Однако в этой сфере они не могут воплотиться вполне и в чистоте – разве что в виде самыхобщих требований (почему так – об этом речь пойдет дальше). И оттого между моралью и политикой всегда остается зазор, нечто непреодолимое и, так сказать, морально нестерпимое; мораль одновременно и вынуждена постоянно вторгаться в сферу политики, ибо не имеет права никогда «умывать руки», и притом всегда же не доверяет политике, испытывает к ней чувство гадливости или страха.3
Миссия политики, задача власти – если только эта задача не «пожить всласть» и не сама власть, не удовлетворение чьего-то личного властолюбия – это выживание и интересы общества (в собственном смысле, той общности людей, что называется государством). Эта миссия, эта задача, конечно, моральны – постольку, поскольку интересы общества так или иначе включают интересы отдельных личностей, да конечно и сами, так или иначе, входят в их интересы. «Политикой правят расчеты, – согласно известному афоризму, – но расчетами должна править мораль». И притом же политика имморальна (не то что просто преступна, а внеморальна) уже по одной той причине, что исключает принцип абсолютной ценности и суверенности отдельной личности везде, где только интересы общества (представляемые его большинством и определяемые по усмотрению его власти) входят с ним в непримиримый конфликт. И не следует думать, что такие конфликты суть только казусы, редкие случаи коллизий. Во-первых, коллизии и в самой морали составляют не исключения, а правило. Но второе и главное здесь – то, что сам процесс управления людьми, предполагающий некоторую привилегию на их личную волю, уже заключает в себе коллизию, несовместим с этим абсолютом. Имморальна власть как таковая. Всякая личность со всем универсумом, который она в себе заключает – единица общества, его «одна n-ная», и лишь в этом качестве (как минимум в первую голову) политикой и рассматривается, иначе и быть не может. Соответственно, политический принцип по существу превращает отдельную личность в средство (для благополучия целого, как его понимает власть предержащая) – нарушает моральный принцип самоценности, суверенности и святости личности; а осуществляющий политику, политик у власти, «государь», даже вообще всякий администратор (начальник конторы) именно и обязан, по профессии, поступать с другими так, как не хотел бы, что с ним поступали, да и вообще люди поступали друг с другом.
Каковы же эти принципы – о какой морали мы здесь говорим? – Разумеется, не о той архаичной морали, которая сама является некоторым приложением политики, то есть не о морали послушания традициям и власти, определяющим правила-алгоритмы поведения людей по отношению друг к другу без того, чтобы им сочувствовать или уважать их. – Подлинная, «предельная», идеальная мораль, субъектом которой является личность – это все принципы, вытекающие из главного: признания за каждой отдельной личностью (признания каждой отдельной личностью за собой и каждой другой личностью) ее абсолютного, «божественного» достоинства. Для моральной личности существует не столько абстрактное «общество», представляемое традициями, властью и Богом, которое и предъявляет к ней какие-то свои требования (как в отсталой морали), – для нее существуют живые, самоценные и неповторимые другие. Как личности и другие личности, так личности и общество в целом – равноправны (то есть не только никакая отдельная личность не смеет тиранить другую и тем паче всех вместе, но и все вместе не имеют право идти к своим целям ценою естественных прав одного); каждая личность для каждой другой может быть лишь целью, а не средством (по Канту), то есть каждая самоценна, свята; и потому, говоря несколько приблизительно, но в принципе предельно точно – каждая должна поступать с другими так, как хотела бы, чтобы и с нею поступали (золотое правило, как оно сформулировано Христом).
Разумеется, абсолют личного достоинства предполагает и самостоятельность, суверенность личности – с точки зрения морали, ни у кого и ни у чего не может иметься привилегий на ее волю, никто и ничто не смеет ее ограничивать – поскольку эта ее воля не стесняет никакую другую, сама не проявляет власти. То есть отношения власти и подчинения, хотя бы и власти и подчинения не прямым насилием, а методами манипулирования, «политическими» методами, когда подчиненный («подданый») как бы сам выберет тот образ поведения, который будет запланирован властью предержащей – короче, сама политика как таковая – моралью исключаются.
Что касается «внешней» политики, отношений обществ (государств) друг с другом, то здесь, еще по сию пору, отношения строятся на единственном принципе – абсолютном эгоизме каждой из сторон. (Как сказал один английский исторический деятель – «у Англии нет постоянных друзей, а есть постоянные интересы», или другой: «моя страна неправа, но это моя страна», – и т.д.) Конечно, декларации принципов международных отношений могут звучать (и ныне чаще всего и звучат) как вполне моральные – и однако ни о каком бескорыстии (без чего нет и подлинной морали) в государственных отношениях и речи быть не может, дальше «разумного» (осмотрительного, не «зарывающегося», не вредящего самому себе) эгоизма, но все-таки эгоизма абсолютного, эти принципы не заходят. Эгоизм сдерживается тут лишь эгоизмом же. Достойная вида homo sapiens идея человечества как единой семьи еще только витает в теории, но на практике эта идея еще не сменила первобытную идею «патриотизма» (коллективного эгоизма сограждан), то есть когда-то племенную, а ныне государственную идею. А это значит, повторю, что эгоистические притязания всякого отдельного государства могут сдерживаться лишь тактическими соображениями. Все это можно точнее всего назвать – войной, в которой мир – лишь перемирие, своего рода военная хитрость, устраивающая до поры все воюющие стороны (потому и говорят, что «война – это продолжение политики другими средствами»; проще сказать, политика – это война и есть). Покуда собственно вооруженная война с ее кровавыми ужасами кажется в тактическом смысле менее выгодной, чем дипломатия, позиционная война хитрости, – то и предпочитается дипломатия.
(Упомянутые ужасы, по мере смягчения нравов и по мере увеличения самих этих ужасов – появления сначала пороха, потом все более инфернального оружия массового уничтожения – играют все большую роль в предпочтении государствами позиционных дипломатических средств войны, то есть «мира», «миролюбивой политики». О значении ядерного оружия, точнее, страха возможного агрессора перед ответным ударом, в сдерживании очередных мировых войн – говорится открыто, это – первые слова Пагуошских соглашений, и дико-наивного цинизма этих соображений никто будто и не замечает…)
Итак состояние мира в политике – это позиционная война «разумного абсолютного эгоизма»; конкретно, это постоянный процесс переговоров и договоров о каких-то взаимных выгодах и сговоров, комплотов одних государств против других – постоянно же нарушаемых теми сторонами, кто обнаруживает свою выгоду и безопасность более обеспеченной без них.
Замечу в скобках, что, когда первобытный человек в нас пытается объяснить себе смысл морали, он чаще всего приходит к принципу, сходному с принципами отношений государств – именно, принципу абсолютного эгоизма каждой отдельной личности, сдерживаемого, если не необсуждаемыми предписаниями высших сил, то лишь соображениями собственной выгоды и безопасности, вынуждающими стороны к некоторой кооперации и взаимовыручке; это называется «разумным эгоизмом». – И тут можно даже констатировать, что имморальность внешней политики, какой мы ее знаем по исторической и современной практике – ее постоянное вероломство, коварство, готовность любого государства преступить любые обязательства, как только оказывается, что его выгода вернее достигается без них и что риска подвергнуться военной расправе нет – эта ненадежность «разумного эгоизма» политики косвенно указывает и на несостоятельность теории разумного эгоизма для объяснения морали вообще.
Вернусь к теме. – Так называемые «международные отношения» (смысл которых – вооруженная или позиционная война всех со всеми) – прямая противоположность подлинно моральных отношений, сущность которых – бескорыстные справедливость и сочувствие, эмпатия. Мораль, конечно, страстно желала бы сделать моральными и международные отношения, но тут она хочет логически невозможного: до тех пор, пока земляне, их государства, не разбились на отдельные личности, чтобы объединиться в одно человечество – эта моральная мечта неосуществима ни практически, ни даже теоретически. Покуда власть в государстве отвечает, как ей и положено, перед своими подданными за интересы данного государства – до тех пор всякое ее поползновение к справедливости и общечеловеческим интересам, на международной арене, в ущерб сиюминутным государственным будет заподозрена гражданами в предательстве.
Для первобытного человека его мораль естественно распространялась лишь на его соплеменников, другие – лишь объект для охоты за скальпами; даже и в (милой всякому сердцу) античности не-гражданин всякого данного полиса никак не был защищен от покушений его граждан, разве что статусом «гостя» (человека дорогого гражданину, обида которому только и принималась во внимание законом), и т.д.; мораль была частным приложением патриотизма – заботы о «своих» во имя «всех», иначе говоря, частным разделом политики. Ныне, очевидно, мораль не может не распространяться равно на всякую личность, вне государственных и иных границ. И с этим – ширится пропасть между нею и политикой, в которой человек есть вполне дикарь. – Итак, чтобы мораль, человечность, смогла бы распространиться на все человечество, надо сначала, как минимум, чтобы человечество осмыслило себя как сообщество людей, а не народов и государств. Чтобы объединиться в человечество, надо разбиться на людей.
Что касается «внутренней» политики – искусства управления государством, то есть его подданными – это сфера отношений ведущих и ведомых, властвующих и подчиненных. То есть, я хочу подчеркнуть, эти отношения принципиально асимметричны: одним людям в отношении других людей позволено то, что не позволено этим последним в отношении первых, как и в отношениях друг с другом; эти отношения, таким образом, принципиально исключают «золотое правило» – внеморальны. Самая лучшая власть, имея в виду интересы общества в целом, действует из положения «над» отдельными людьми, соответственно и «над» моралью (хотя бы, повторю, и во имя морали). Управлять – даже самой крошечной конторой, тем более государством – это и значит манипулировать людьми (не случайно политик не у власти, как правило – бытовой интриган); это значит употреблять чужие личности как средства к каким-то целям. Политика – это макиавеллизм и есть, «оправдание средств целями». Тут важно, конечно, чтобы эти цели в первую очередь оправдывали бы самих себя, «овчинка стоила выделки» (чем не могла похвалиться, например, цель «коммунизма» в ее большевистском исполнении, требовавшая реальные жизни реальных людей отдавать в обмен на иллюзию, словесно-теоретическую конструкцию, к тому же отнюдь на для всех привлекательную); но есть цели вполне реальные, насущные и очевидные, и средства к ним, не стоящие дороже цели. – Ложь (как минимум сокрытие информации и намерений власти, «гостайны»), и насилие, мягче говоря принуждение (хоть и обставленное, в так называемых «правовых» или «конституционных» государствах, множеством защищающих личность правил и условий) – в этом властвование и состоит.4
Кроме лжи и насилия, работа политика – характерное моральное лицемерие; это работа «воспитательная». Всякая власть, помещая себя вне морали («над» нею), заинтересована в определенной моральности самих подданных и непрерывно о ней печется; так, в первую очередь, подданные должны быть патриотами своего государства и постольку исключать своих из всеобщей смертельной борьбы за благополучие, как и всегда быть готовыми бороться с чужими; они должны иметь какие-то нравственные устои и идеалы (по существу неважно какие конкретно, лишь бы были), чтобы составлять единое целое, «народ»; они должны быть нравственно стойкими в отношении «вредных привычек» и в вопросах пола, сохраняя собственное здоровье и здоровье потомства. Эта нужная власти моральность подданных – их годность встать при необходимости в нужный строй плюс их управляемость, манипулируемость… Замечу, что если в демократических государствах за мораль подданных власть берется скорее по вдохновению, или это занятие для политиков не у дел, то в тоталитарных государствах мораль входит в непосредственную компетенцию власти. Об этом чуть дальше.5
Но ведь и обратно (мог бы парировать политик): кажущаяся цинизмом забота об управляемости граждан – это и забота об их нравственности.
Итак, для морали нет своих и чужих, не может быть потому и никакой «двойной» морали (например для мужчин и женщин и т.д.); мораль всегда – «внутренняя» и даже «интимная», – внутреннее кровное дело каждого.
Мораль как принцип сообщества равноправных суверенных личностей – «симметрична» (то, что называется еще справедливостью). Всякие отношения ранга и власти, отношения иерархии, впрыснутые в отношения между людьми, разъедают и мораль и человеческие отношения, как кислота все живое; власть, хоть и необходима – отвратительна для морали (те самые гадливость или страх).6
Мораль не может признавать для себя ничего «вне» морали (кроме того, что составляет вопрос вкусов или вообще не касается человеческих интересов); поэтому политика, неизбежно и ставящая себя «над» моралью, даже преследуя самые морально оправданные цели, – для нее всегда, в лучшем случае, работа «грязная». Пускай она, эта работа, и необходима в обществе – но ведь и палачи, может быть, необходимы, но все же лучше не идти – в палачи… А в непрерывной заботе политиков об общественной морали, их разглагольствованиях об идеалах, духовности, устоях, ценностях, традициях, краеугольных камнях, нравственном воспитании, патриотизме и т.п. – моральному человеку видятся лишь лицемерие да цинизм. Ведь для живой морали важно, чтобы в первую очередь человек верил в свои идеалы сам; человек искренний и совестливый слишком мало чувствует прав на управление другими (соринка в собственном глазу его будет беспокоить больше, чем даже бревно в чужом, и «блудницу» он предпочтет отпустить, несмотря на приносимый ею общественный вред, чем «побить камнями», и т.д.). Слишком явно, что декларируемыми моральными требованиями сами себя политики не связывают (не только нарушают, но при надобности с легкостью и меняют содержание этих требований, преобразуясь из Савлов в Павлы, из коммунистов в православные и т.д.), ибо для власти, которую они отправляют, порядочность подданных и их преданность устоям и идеалам – это только пригодность этих подданных послужить средством к политическим целям. «Идеалы», неважно какие, стряпаются циниками (политиками) ведь не для собственного употребления, а для «населения» (их любимое словечко)… Кстати, общая моральность вообще на руку подлецам – как среда, в которой им всего вольготнее – ведь порядочность порядочных их связывает и делает безоружными перед непорядочными… Так вот оно, получается, в каком родстве оказывается с точки зрения морали политика: цинизм, лицемерие, интриганство, подлость!7
Военный теоретик Клаузевиц сказал, что, если бы не строгое понятие о чести, никакая армия не отличалась бы от своры бандитов. «Один умный автор на политические темы» (как назвал его Ленин), Николо Макиавелли мог бы сказать, что его герои-политики не отличались бы от последних негодяев, если бы не их приверженность общественному интересу (как они его понимали). Для морали же нет худшего кошмара, чем политика – разве что война, ее продолжение.8
Кстати, война, это ведение политики предельно радикальными средствами, с точки зрения политической отнюдь не безнравственна, напротив, она (читайте, например, хоть Гегеля) – высшая школа патриотизма и самоотвержения, готовности пожертвовать самым дорогим – своей уникальной в мире жизнью – ради общественного целого (государства); то есть это школа всего того, что нужно политике от нашей нравственности.
Даже если обороняют, скажем, рейхстаг в последний день очевидно проигранной войны и гибнут на каждой его ступеньке – мы можем проклинать, конечно, политику Гитлера и фашистские идеалы, но трудно не восхититься героизмом (так сказать, предельной нравственностью) этих бескорыстных героев-защитников.9