Гордость отечественной психологии на примере жизни и научного творчества одного из представителей отечественой психологической науки

ВВЕДЕНИЕ
1. ОСНОВНЫЕ ВЕХИ ЖИЗНИ И НАУЧНОГО СТАНОВЛЕНИЯ Л.С. ВЫГОТСКОГО
2. ТВОРЧЕСТВО Л.С.ВЫГОТСКОГО В КОНТЕКСТЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ В СССР
3. ПЕРИОДИЗАЦИЯ ТВОРЧЕСТВА Л.С.ВЫГОТСКОГО И ПРОБЛЕМАТИКА ИССЛЕДОВАНИЙ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Гордость отечественной психологии на примере жизни и научного творчества одного из представителей отечественой психологической науки

Еще в 1926 г. Л.С.Выготский, осознавший себя приверженцем марксистской реформы психологии, написал свой главный теоретический трактат, в котором попытался объяснить, в чем же заключается общеисторический (а не только локально русский) смысл психологического кризиса. Молодая поросль советских психологов, к которой Выготский принадлежал (это было поколение двадцати-тридцатилетних), с энтузиазмом восприняла в идейном климате начала 20-х гг., когда повсеместно шла ломка старого, призыв преобразовать психологию на основах диалектического материализма. Лидером движения стал К.Н.Корнилов, в прошлом сотрудник Челпанова. Не имея фундаментального философского образования, он перевел ряд сложных положений марксизма на уровень тогдашней «политграмоты»3.
Уже тогда заработал аппарат репрессий, и высылка в 1922 г. большой группы ученых-гуманитариев (в том числе автора книги «Душа человека» С.Л.Франка, профессора психологии И.И.Лапшина и др.) стала сигналом предупреждения об остракизме, грозящем каждому, кто вступит в конфронтацию с марксистской философией. Это вовсе не означало, что пришедшая в психологию молодежь (воспитанная в чуждом марксистской философии духе) встала под освященное властью государства знамя из чувства самосохранения. В действительности она искала в новой философии научные решения, открывающие выход из контроверз, созданных, как было сказано, общим кризисом психологической науки, а также специфической ситуацией в России.
В годы, когда разгорелась жаркая полемика между реактологами и рефлексологами, примирившимися в конце концов на общей приверженности философии марксизма, Л.С.Выготский независимо от них, размышлял о том, что же эта философия может дать сотрясаемой кризисами психологии. Он шел к ней собственным путем, и его решения и поиски разительно отличались от всего, что говорилось по этому поводу в тогдашних журналах и брошюрах. Его главные мысли стали известны научному социуму через 50 лет4.
Печать трагизма лежит на личности и творчестве Л.С.Выготского. Это сказывается, в частности, и в том, что он не увидел опубликованными свои главнейшие труды, в том числе такие, как «Психология искусства», «Исторический смысл психологического кризиса», «История развития высших психических функций», «Орудие и знак», «Учение об эмоциях», «Мышление и речь». При его жизни вышли из печати только «Педагогическая психология» и несколько пособий по педологии для заочного обучения. Подавляющая часть рукописей увидела свет через несколько десятилетий. Выготский не мог не ощущать глубокий личностный дискомфорт от того, что самое для него сокровенное не стало достоянием научного сообщества.
Выготский прочел Маркса другими глазами, чем современники, и он не искал в нем готовых формул, а вел диалог, вслушиваясь при этом во множество голосов научного сообщества его эпохи. Только удерживаясь в этой зоне «слышания» смог Выготский дать свой ответ на вопрос о смысле кризиса и перспективе марксизма в психологии. Смысл, если кратко определить, он видел в незримой за борьбой школ, исторически созревшей и диктуемой социальной практикой потребности в «общей психологии», которая понималась им не как изложение общих проблем психологии и ее основных учений, а как система категорий и принципов, организующих производство знаний в данной области, строящих именно эту предметную область в отличие от других5.
Первый важный шаг Выготского состоял в разделении двух уровней методологического анализа: глобально-философского и конкретно-научного. Это позволило сразу же по-новому решать вопрос о марксизме в психологии. Корнилов и те, кто следовал за ним, не проводили различий между двумя уровнями и сразу же «сталкивали лбами» пресловутые законы диалектики с частными психологическими истинами. Согласно же Выготскому, «общая психология» (или, как он ее еще называл, «диалектика психологии») имеет свои законы, формы и структуры. В доказательство этого тезиса он апеллировал к политэкономии Маркса, которая оперирует не гегелевской триадой и ей подобными «алгоритмами», а категориями «товара», «прибавочной стоимости», «ренты» и др. Метод же, который в этом случае применяется, Выготский назвал аналитическим6.
.
Для Л.С.Выготского был неприемлем сам стиль мышления, зародившийся в начале 20-х гг., а затем на десятилетия определивший характер философской и методологической работы в советской науке, в том числе психологической. Вопреки догмату, согласно которому в трудах классиков заложены основополагающие идеи о психике и сознании, которые остается лишь приложить к конкретной дисциплине, он подчеркивал, что научной истиной о психике не обладали «ни Маркс, ни Энгельс, ни Плеханов... Отсюда фрагментарность, краткость многих формулировок, их черновой характер, их строго ограниченное контекстом значение»7.
Официальная идеология ставила на каждой букве в текстах классиков знак непогрешимости. Поэтому столь вольное с ее позиций обращение с этими каноническими текстами не могло быть воспринято иначе, как «еретическое». Да и в предперестроечные времена, когда трактат Выготского о кризисе психологии наконец-то удалось опубликовать, он воспринимался как недооценка вклада классиков марксизма. Выготский же считал, что по «Капиталу» Маркса следует учиться не объяснению природы психики, а методологии ее исследования8.
Вместе с тем, вчитываясь в Маркса, он почерпнул у него две идеи, осмыслив их соответственно логике собственного поиска. Идея Маркса об орудиях труда как средствах изменения людьми внешнего мира и в силу этого своей собственной организации (стало быть, и психической) преломилась в гипотезе об особых орудиях – знаках, посредством которых природные психические функции преобразуются в культурные, присущие человеческому миру в отличие от животного. Гипотеза дала жизнь исследовательской программе по инструментальной психологии, которая стала разрабатываться сразу же после трактата о кризисе психологии. Если эта программа составила эпоху в деятельности школы Выготского, то вторая программа сохранилась в виде некой «завязи», не получившей дальнейшего развития. К ней Выготский обратился, когда в его руки попала книга французского психолога-марксиста Ж. Политцера, где был набросан проект построения психологии не в терминах явлений сознания или телесных реакций, а в терминах драмы. За единицу анализа принималось целостное событие жизни личности, ее поступок, имеющий смысл в системе ролевых отношений.
Мысль Л.С.Выготского о том, что в центр психологии должна переместиться (взамен отдельных процессов) целостная личность, развитие которой исполнено драматизма, стало доминантой последнего периода его творчества. Выготский пишет блестящий трактат (также оставшийся незавершенным), где излагалась история учения об эмоциях от Декарта до Кеннона (не чисто описательная, но методологически ориентированная история)9.
Отныне предполагается, что «ткань» сознания образуют две «клеточки»: значение и смысл. Понятие о значении (умственном образе) слова было изучено в школе Выготского под углом зрения его эволюции в индивидуальном сознании, подчиненной собственным психологическим (а не историко-лексическим) факторам10. И здесь его главные открытия.
Наряду с этой линией мысли он во внутреннем строе личности выставляет еще одну «клеточку» – переживание. Древний термин приобретал в различных системах различные обличья, в том числе неизменно вызывавшие резкую критику Выготского. «Действительной, динамической единицей сознания, т.е. полной, из которой складывается сознание, будет переживание», – заключает он11.
Во второй половине 20-х гг. в стране произошел социальний переворот – экономический, политический, идеологический. Наступила эпоха сталинизма. Наряду с карательными органами на службу репрессированной научной политике была поставлена философия, из которой вытравлялись следы творческого и критического духа марксизма.
«Обвинительный уклон», отличавший выступления тех, кто собрался «под знаменем марксизма», распространился и на психологию. Одним из первых подал сигнал (в 1931 г.) изменивший рефлексологии Б.Г.Ананьев. «В психологии, – заявил он, – не должно быть никаких школ, кроме единственной, основанной на трудах классиков марксизма», к лику которых он тогда же, раньше других, причислил Сталина. Наряду с беспартийным Ананьевым ретивую активность развили молодые коммунисты из Московского института психологии. Главным занятием, поглотившим их энергию, стало изобличение в идеологических грехах различных школ и концепций, среди которых оказались рефлексология Бехтерева, учение Павлова о высшей нервной деятельности, реактология Корнилова, психотехника Шпильрейна, «бихевиоризм» Боровского, «культурническая» концепция Выготского и Лурия и др. Все многоцветье идей и направлений, определивших картину исканий прежних лет, было замазано черной краской. На смену диалогу с марксизмом пришла операция «склеивания цитат». Хотя это делалось руками самих психологов, а не партаппаратчиков, ментальность последних на многие годы пропитала теоретическую работу в науке. Тогда же была заклеймена группа Выготского как ведущая к «идеалистической ревизии исторического материализма и его конкретизации в психологии».
Волна разоблачений и «саморазоблачений», которая прокатилась после постановления ЦК ВКП(б) от 1931 г., поглотила среди других психологических концепций и «культурно-историческую» теорию Выготского.
Л.С.Выготский разделял внешние и внутренние факторы развития науки. Он относил материалистические или идеалистические влияния к разряду первых. «Внешние факторы толкают психологию по пути ее развития... могут ускорить или замедлить этот ход..., но не могут отменить вековую работу в самой психологической науке»12.
Итак, марксизм как «внешний фактор» представлялся Выготскому как фактор, имеющий для психологии эвристическую ценность в пределах, в каких он способен содействовать развитию ее собственной внутренней логической структуры знания. Очевидна несовместимость этого воззрения со сложившейся в те годы и надолго сохранившейся установкой – от Корнилова до Леонтьева – на создание особой марксистской психологии как «высшего этапа», преимущества которого обусловлены его враждебной миру частной собственности классовой сущностью.
3. ПЕРИОДИЗАЦИЯ ТВОРЧЕСТВА Л.С.ВЫГОТСКОГО И ПРОБЛЕМАТИКА ИССЛЕДОВАНИЙ
На настоящий момент существует множество периодизаций творчества Л.С. Выготского – факт довольно примечательный, поскольку речь идет всего о десяти годах в науке, если вести отсчет от «официального» появления Выготского в психологии на Петроградском съезде в 1924 г., или о двенадцати годах, если учитывать, как предлагает Т.М. Лифанова, гомельский период. Даже вопрос о количестве периодов остается дискуссионным. Так, по Р. Ван дер Вееру и Дж. Вальсинеру, их было два - до и после 1928 г., по Н. Минику, три – 1925-1930, 1930-1932, 1933-1934, по М.Г. Ярошевскому (1993) – тоже три, но разбиение иное – 1924-1927, 1928-1931, 1932-1934 гг. Есть и другие схемы13.
Несмотря на разнообразие мнений, ни одна из этих периодизаций не дает полной и целостной, внутренне связной картины развития идей Л.С. Выготского, что отражается на их осмыслении в научной среде. Для многих исследователей Выготский остается автором концепции знакового опосредования психики или ученым, который работал в области возрастной психологии. Многие сетуют на хаотичность смены его интересов, нелинейность его научного пути. Однако надо признать, что хаос имеет место только в головах психологов, и это показывает не только широкая вариативность оценки вклада Выготского в мировую психологию (ему приписывается работа в рамках чуть ли не каждого направления – от бихевиоризма до феноменологии), но и отсутствие адекватной периодизации его творчества. Из существующих схем, по-видимому, только одна представляет собой известное приближение к реальности – это периодизация М.Г. Ярошевского, но и в ней есть свои недостатки. Ярошевскому удалось показать динамику и непрерывность развития идей Выготского, тем не менее его книга полна фактических ошибок и неточностей и в ней представлена только одна сторона этой динамики, связанная с так называемой материалистической ориентацией в психологии.
М.Г. Ярошевский выделяет в творчестве Выготского три периода: 1) психорефлексологический, 2) «инструментальной психологии» или «знакоцентричной» психологии и 3) период, когда Выготский приступил к созданию «психологии в терминах драмы», где основной единицей анализа стало сначала значение, а затем «переживание» – понятие, в котором Выготский очень близко подошел к синтезу «аффекта и интеллекта». В целом это разбиение представляется верным, однако требует ряда уточнений и дополнений14.
Если рассматривать творчество Выготского не как хаос идей и метания из стороны в сторону, а как последовательное движение вперед, то нужно прежде всего указать направление этого движения. Такой точкой, в которой сходятся векторы, идущие от каждого периода, является общепсихологическая теория. Выготский определял последнюю как теорию сознания динамической смысловой системы. Трудность заключается в том, что единый взгляд на проблему сознания был для него перспективой, не достигнутой при жизни, и он работал исходя не из того, что было или есть, а из того, что должно быть. В семейном архиве Выготского нами были найдены планы ненаписанной книги, самый ранний из них датирован 1932 г. В то время когда Выготский, если судить по публикациям и докладам, только приступил к реализации принципа системности, он уже составлял планы большой монографии, которая сначала задумывается как коллективный труд – среди соавторов он видел Лурию и Леонтьева, но после размолвки с последним и на фоне некоторого недопонимания среди сотрудников, видимо, принял решение писать ее в одиночку15. Сравнивая построение «Мышления и речи» и этой книги, озаглавленной «Проблема сознания», можно видеть, что «Мышление и речь», работа, которая принесла Выготскому всемирную известность, на самом деле является верхушкой айсберга и представляет собой пролегомены к исследованию сознания. Только на последних страницах «Мышления и речи» Выготский смог обозначить истинную цель дальнейшей работы, и в этом смысле неоценимую поддержку исследователям может оказать апокрифический «Доклад о сознании», вошедший в первый том его собрания сочинений, а также публикация новых материалов из семейного архива16.
Уже в ранних работах Выготский попытался взять проблему сознания «на прицел» (первый же его доклад был посвящен методике исследования сознания). Он выступил с резкой критикой как «материалистического», так и «идеалистического» лагеря, не найдя в них на тот момент теорий со специфической для психологии методологией. В целом содержанием первого периода является работа с понятийными основаниями других концепций, осмысление оснований рефлексологии, бихевиоризма, отчасти психоанализа и сравнительно нового направления – гештальтпсихологии, что привело к созданию объемного труда, подводящего черту под этими исканиями и одновременно являющегося программой на будущее, – «Смысл психологического кризиса». На первых же ее страницах Выготский выделяет две апории психологии, которые он называет контраверзами, и пишет, что от их решения зависит судьба всей психологической науки. Это вопросы о специфически человеческих отличиях (контраверза «человек–животное») и вопрос о соотношении нормы и патологии. Почему-то эти программные заявления редко связывают с поздними трудами Выготского, в которых разрабатывается принцип единства закономерностей развития и распада, и с основным корпусом его работ, нацеленных на выявление детерминант культурного - специфически человеческого – развития психики17.
Одновременно Выготский разрабатывал темы допсихологичес-кого периода, но уже в русле психологии. Это – «Психология искусства». На ее примере можно отчетливо показать характерную особенность данного периода – попытку построения наиболее «высоких» этажей психологии – ее методологии, а также труднейших и высших этажей психики человека (эстетическая эмоция). Понимание, что для этого нужен реальный фундамент, приводит к созданию культурно-исторической психологии.
На пути к этой теории Выготский прошел через критическую фазу в развитии своей научно-исследовательской программы (термин И. Лакатоса), которую Н. Миник ухитрился не заметить. Хронологически первый переходный период падает на 1927 г., содержательно к нему относится ряд работ в русле дефектологии. Характерно, что на этот год приходится минимум публикаций, как и на следующий, переломный, год – 1931. Аномалией (термин И. Лакатоса), вызвавшей сдвиг программы, послужили работы А. Адлера. Конечно же, были и другие предпосылки. Мысль Выготского отличалась беспрецедентным синтетизмом, стремлением к единой точке зрения на природу психики, поэтому идеи «оппо-нентного круга» не просто «увязывались» друг с другом или «перерабатывались», они оказывались «снятыми» в его мысли, если воспользоваться философским термином, к которому часто прибегал и сам Выготский. При осмыслении идеи Адлера о компенсации дефекта происходит постепенная кристаллизация идеи знакового опосредствования – через адлеровскую идею «обходного пути развития». Эта динамика четко прослеживается в работах 1927 г., в которых идея опосредствования постепенно проявляется как изображение на негативе. Говоря об обходном пути преодоления дефекта, Выготский пытался интегрировать представления Адлера, Фрейда и Липпса с другими психологическими концепциями и пришел к идее опосредованного, непрямого пути развития высшей психики в целом18.
Концепция Адлера была той зацепкой для мысли Выготского, которая вызвала теоретический сдвиг его исследовательской программы. Найти подобную единственную зацепку в следующей критической фазе уже очень сложно, но здесь перед нами своего рода подарок для историка, который пытается найти датировки для ряда текстов, не датированных в библиографии. Такими текстами, на наш взгляд, являются «Слепой ребенок» и ключевая для всего года работа «Дефект и сверхкомпенсация», а также «К вопросу о динамике детского характера», которая была опубликована в 1928 г., но написана явно раньше. По поводу «Дефекта и сверхкомпенсации» в собрании сочинения была допущена грубая ошибка в указании даты (1924) и темы работы, которая якобы звучала на съезде социально-правовой охраны несовершеннолетних (СПОН) в 1924 г. (обе темы дефектологические, но не идентичные)19.
Первые тезисы новой теории – «Развитие трудного ребенка и его изучение» – звучат на 1-м Всероссийском педологическом съезде, состоявшемся в декабре 1927 – январе 1928 г. и затем в апрельском докладе «Аномалии культурного развития ребенка». Их поразительная четкость наводит на мысль о том, что они появились в готовом виде, как Афина из головы Зевса. Однако их предыстория – во всем предшествующем периоде, и в особенности в работах 1927 г. Интересна также лекция «Трудное детство» от 4 марта 1928 г., которую можно назвать самой переходной из всех переходных работ, так как она была прочитано уже после появления первых тезисов, но новые идеи в полном объеме в нее еще не включены. В ней фигурирует все та же адлеровская «аномалия», появляется термин «культурное развитие», а идея опосредствования еще слабо выражена, т. е. факты опосредствования изложены, а выводов в полном объеме, как в тех же «апрельских» тезисах, не сделано20.
Ко второму периоду относится создание концепции, которую сейчас называют культурно-исторической. Период охватывает годы от 1928 до конца, – а точнее до октября, 1930 г. и переходит во вторую критическую фазу, которая длится почти весь 1931 г. Содержание периода – разработка идеи знакового опосредствования и понятия ВПФ, анализ каждой функции по отдельности.
Это самый ровный и внутренне однородный период, наиболее ясный для исследователей. Типичные работы периода – его квинтэссенция в виде тезисов «Инструментальный метод», а также крупные работы, весьма сходные друг с другом – «История развития высших психических функций», «Орудие и знак»21.