Цицерон М.Т. Тускуланские беседы. - Кн.:О презрении к смерти / М.Т. Цицерон. Избранные сочинения. - М:Художественная литература, 1975 (библиотека античной литературы)

Введение
Марк Тулий Цицерон и его время
О презрении к смерти
Заключение
Библиография

Цицерон М.Т. Тускуланские беседы. - Кн.:О презрении к смерти / М.Т. Цицерон. Избранные сочинения. - М:Художественная литература, 1975 (библиотека античной литературы)

Диалог начинается с представления о том, что все люди несчастны, поскольку им предстоит умереть. Цицерон ловит важную, хотя и не получившую в диалоге дальнейшего развития мысль: «что же тебя страшит?»12, иными словами несчастье это такое состояние, перед которым люди испытывают страх. Однако, мысль оппонентов сосредоточилась вокруг вопроса о том существуют мертвые или не существуют. Если не существуют, то как они могут быть несчастны? Поскольку ни один из участников дискуссии не верит в существование мифологического посмертия (Цербера, Тантала, путь через Ахерон), то дискуссия сосредоточилась на логических построениях. «Я хочу сказать, например, что несчастен Марк Красс, которого судьба лишила стольких его богатств, несчастен Гней Помпей, который лишился своей великой славы, несчастны все, кому не дано более видеть света. — Ты опять возвращаешься к тому же. Если все они несчастны — значит, они еще существуют; а ты говорил, что мертвые перестают существовать. Если они перестали существовать, то их нет, а если их нет, то они не могут быть несчастны»13.
Так участники диалога доходят до первой логической ошибки, где умершие оказались смешаны с еще не рожденными, однако эта ошибка оказалась благополучно преодолена, поскольку оппонент Цицерона сформулировал, что несчастье мертвых заключается в том, «чтобы существовать и вдруг перестать существовать»14. Однако и этот аргумент был оспорен, в результате чего участники диалога согласились с тем, что мертвые не несчастны и диалог перешел к живым и их страху перед смертью.
«Если после смерти нет никакого зла, то и сама смерть не есть зло, так как тотчас за нею наступает посмертность, в которой, по твоим же словам, нет никакого зла»15. И тут встает важный вопрос о природе смерти, т.е. о том, что такое смерть. Цицерон называет это «самым первым вопросом»16 дискуссии: «итак, что же такое смерть — эта, казалось бы, общеизвестная вещь? Вот наш самый первый вопрос. Ведь одни полагают, что смерть — это когда душа отделяется от тела; другие — что душа вовсе не отделяется от тела, что они гибнут вместе, и душа угасает в самом теле. Далее, из тех, кто полагает, что душа отделяется от тела, иные считают, что она развеивается тотчас, иные — что продолжает жить еще долгое время, иные — что пребывает вечно»17.
Вопрос о смерти неизбежно приводит к вопросу о душе, умирает ли она вместе с телом и, если нет, то смертна ли она? За основу рассуждения оппоненты принимают учение Пифагора о бессмертии души, однако с оговоркой, что это учение нуждается в дополнении и уточнении или, во всяком случае, в разъяснении: «Разве могу я превзойти красноречием самого Платона? Прочитай со вниманием его книгу "О душе" — и тебе не останется желать ничего лучшего. — Я читал ее, и не раз; но всегда как-то получается, что пока я читаю, то со всем соглашаюсь, а когда откладываю книгу и начинаю сам размышлять о бессмертии души, то всякое согласие улетучивается»18. Собеседники далее исходят из того, что души либо гибнут, либо нет. В том случае, если они не гибнут — они блаженны, поскольку им не приходится более испытывать страдания, которые налагает на них тело. Если души гибнут, то «тогда они, по крайней мере, не несчастны, ибо не существуют более»19.
Еще один довод в пользу смерти оппонент Цицерона пытается разбить предположением о том, что если души более ничего не чувствуют, то зло смерти в том, чтобы предчувствовать это бесчувствие. В ответ на это Цицерон приводит массу свидетельств из древней истории, где многие великие деятели жаждали посмертной славы. «И не только поэты — даже мастера, и те ищут посмертной славы. Иначе зачем Фидий, не имея права подписать свое имя на щите Минервы, вставил в этот щит лицо, похожее на свое? А наши философы? Сочиняя книги о презрении к славе, ни один не забывает надписать на них свое имя»20. Он также отмечает, что жрецы скрупулезно настаивают на выполнении погребальных обрядов, а они мудрые люди и как источник более чем достойны доверия. Жажда посмертной славы, по мнению Цицерона, важный показатель жизни души после смерти физического тела. «Поистине, если общее согласие есть голос природы и если все и всюду согласны в чем-то относительно усопших, то должны согласиться с этим и мы; и если мы считаем, что природа вещей виднее всего тем, кто сам душою превосходит других по своей природе, то есть по дарованиям и добродетелям, а чем лучше человек, тем он более служит потомству, то весьма правдоподобно, что к некоторым вещам в человеке сохраняется чувство и после смерти»21, — пишет он.
В вопросе о том как выглядит предстоящее посмертие, Цицерон скорее готов согласиться с Пифагором, сочтя, что душа — это определенная сумма чисел или энергий. Соответственно, после смерти она улетает ввысь к небесам, возвращаясь к своему истоку: «а вырваться из названного здешнего воздуха и прорвать его тем легче для души, что ничего на свете нет ее быстрее: никакая скорость не поспорит со скоростью души. Стало быть, если только душа остается нерушимой и подобной самой себе, то неизбежно она несется так, что прорезает и пронизывает это небо, влажное и сумрачное от испарений земли, с его тучами, дождями и ветрами. Преодолев наконец эту область, душа встречает и узнает природу, подобную себе; тогда она останавливается среди огней, в которых тончайший воздух слился с нежарким солнечным теплом, и выше уже не движется. В самом деле: оказавшись среди такой же теплоты и легкости, как и у нее самой, она словно уравновешивается на весах и более никуда не движется; здесь ее естественное место, здесь она окружена себе подобными, здесь она ни в чем не нуждается, а питает и поддерживает ее все то же самое, чем питаются и поддерживаются звезды»22.
Далее собеседники углубляются в рассуждения о природе души: смертна она или бессмертна. Это рассуждение несколько отклоняется от основной темы диалога — от презрения к смерти. Однако собеседник напоминает Цицерону об этом и диалог продолжается своеобразной одой к смерти, которую хорошо характеризуют эти слова (сказанные, правда, незадолго до рассуждения о бессмертии души): «а так как тело наше всегда распалено всяческою алчностью и завистью ко всем, у кого есть то, чего нам хочется, мы воистину будем блаженны, лишь когда покинем тела и так освободимся от алчности и зависти»23. Эта мысль, достойная стоика, фактически завершает рассуждение — смерть есть благо, к которому стоит стремиться, а не пытаться избежать. Поэтому к презрение к смерти фактически означает отказ от страха перед кончиной, которая неминуемо должна принести блаженство.
Диалог имеет два финала. Первый финал авторский, где происходит возвращение к формулировкам начала диалога и дается прямой ответ на поставленный в первых репликах вопрос: «а по-настоящему мы мучимся, думая, что те, кого мы лишились, сохранили какую-то чувствительность в тех несчастиях, о которых твердит молва. Стряхнуть с себя, исторгнуть из себя этот предрассудок — вот чего я хотел; оттого, наверно, я и говорил так долго»24. Второй финал оформлен как дань традиции и нормам ораторского искусства. Основное содержание второго финала составляют многочисленные мифологические и исторические примеры, подтверждающие основной вывод — благо смерти, восприятие смерти как награды не только людьми, но и олимпийскими богами.
Итак, Цицерон считает смерть благом и многие греческие философы до него утверждали, что именно так оно и есть. Тем не менее, в нашей культуре принято скорбеть об умерших, носить по ним траур и оплакивать их. Существует множество страшных историй о неупокоенных мертвецах. Этот образ тиражируется в массовой культуре. Большинство авторов настаивает на том, что у оживших мертвецов нет души, что укладывается в традицию древних фольклорных представлений, а также в изложенные Цицероном аргументы философов древности. Популярность темы смерти позволяет сделать вывод о ее актуальности и неразрешенности этого вопроса.
Что касается меня, то я полагаю, что оплакивая усопших, мы скорбим в первую очередь о себе, оставшихся без их любви и поддержки. В наш век одиночеств потеря близкого друга или родственника практически неизбежно превращается в трагедию. Цицерон рассуждает о страхе личной смерти, но насколько актуален он для современного человека? Во времена Цицерона смерть подстерегала человека на каждом шагу, в то время как наша жизнь намного более безопасна: исключены многие факторы случайной смерти — инфекции, голод, междоусобные войны. Если это касается и не всего мира, то, во всяком случае, развитых стран.
Мы редко сталкиваемся со смертью — нет ни публичных кровавых казней, ни проскрипционных списков. Я считаю, что для большинства наших современников смерть является абстракцией, а не явной осязаемой реальностью. Смерть либо внезапна, либо наступает в результате долгой и мучительной болезни (и долгого лечения). Таким образом, мы не то чтобы воспринимаем смерть как несчастье, мы вообще о ней по большей части не думаем, как будто она нам не угрожает.
При этом современный человек не может надеяться оставить о себе долгую память у потомков. Мы живем в эпоху информационного взрыва, когда лавина все новых и новых данных сметает прежние имена и лица. Мы не можем надеяться на долгую посмертную славу, хотя бы потому, что не оперируем категориями вечности.
Современный мир также не имеет сакральных погребальных обрядов. Некоторые религиозные традиции сохранились и еще существуют, однако они в значительной степени утратили свое символическое и ритуальное значение — это лишь дань обыденности. Точно также нет традиционных представлений о посмертии, в которые современный человек мог бы свято уверовать. Религиозное сознание в массе своей ушло в прошлое, исключения довольно редки.
Таким образом, современный человек оказывается полностью безоружным перед смертью — она внезапна — и человек зачастую не может хоть с какой-либо уверенностью сказать что именно его ожидает за пределами физического существования. Более того, предложенный Цицероном вывод о благе смерти ради великой идеи для нас уже нельзя считать актуальным — мы живем не в эпоху великих идей. Нам сложно умирать за государство, которое завтра может утвердить совершенно не разделяемые нами идеалы.
Тем не менее, я не считаю смерть злом: человек смертен, это заложено в его природе. Если человек потратит свою жизнь на борьбу с собственной природой (например на борьбу со смертью или на поиск вечной молодости), то он растратит свою жизнь впустую. Если согласиться с тезисом о бессмертии души (или, по крайней мере, с тем, что душа не умирает вместе с телом), а согласиться стоит хотя бы на том основании, что против него не возражали такие великие умы древности, то за жизнь человек должен реализовать потенциал своей души. Таким образом, я допускаю и смерть, которая может быть благом: это такая смерть, в случае которой человек реализовал свой потенциал, смерть на пике величия, после которого неизбежно должен пойти спад. Тему прекрасной и своевременной смерти поднимали многие философы и литераторы. Но может ли она действительно быть прекрасной или даже красивой? Мне кажется, что красота смерти в значительной степени связана с такими категориями как честь, долг, верность, которые для большинства современных людей не могут быть рабочими.
Цицерон очень убедительно изложил доводы в пользу смерти, но почти не рассматривал жизнь. Смерть может быть прекрасной только после достойно прожитой жизни — не обязательно к старости, достойно прожить жизнь можно к любому возрасту. И пространства для того, чтобы достойно прожить жизнь, у современного человека очень мало. Таким образом, я соглашаюсь изложенным представлением Цицерона о смерти, но с оговоркой, которая необходима в свете современный реалий.
Заключение
«Тускуланские беседы» Марка Туллия Цицерона — важная веха в становлении римской философии. Одну из основных задач римской культуры мыслитель видел в преодолении греческого влияния, т.е. в создании оригинальной философии на фундаменте достижений Греции. Также характерной чертой методологии Цицерона является подбор и использование латинских аналогов к устоявшимся терминам из греческого языка.
Книга первая «О презрении к смерти» логически разделена на две части, первая из которых посвящена определению роли, целей и задач философии в римской культуре. Вторая (большая) часть собственно раскрывает поставленную в заглавии тему презрения к смерти. Изложение происходит в форме философского диалога.