Образ человека и мира по Алексею Варламову по повести "Рождение".

содержания нет

Образ человека и мира по Алексею Варламову по повести "Рождение".

Окончание беременности не приносит облегчения, но, напротив, означает конец тайны. Ощущение одиночества, желание скрыться от людских глаз остается с женщиной, когда она выписывается из роддома, а ребенок остается там. Ее преследует постоянный страх, что с малышом что-то случилось, но среди соратниц по несчастью она понимает, что ее горе – не худшее, что есть люди с еще более серьезными проблемами, и одиночество постепенно уходит. И внешне чисто физиологическое существование (пить, чтобы сцеживаться, опять пить и опять сцеживаться), даже постоянная зависимость от советов врачей (и даже мужа) не мешает возрастанию великой любви, не знающей мелочей и радующейся каждому изменению к лучшему в организме малыша. Мать и малыш живут теперь в своем маленьком мире, в который она не впускает даже своюмать и свекровь. Внешний мир женщина не воспринимает: она не хочет встречать Новый Год, так как никакого праздника для нее не существует, пока рядом с ней нет ребенка. Но и после рождения малыша все его болезни она воспринимает как наказание за свою холодность к мужу, за отсутствие любви. И лишь в конце, пройдя через ужас угрозы смерти для самого дорогого существа и обратившись к Богу, творящему все во благо, женщина обретает совершенную любовь, свободную от всякого страха, даже от страха смерти.
Мужчину беременность жены застает в состоянии некоего призрачного довольства, заключающегося в отказе от былых амбиций, но не в силу осознания их суетности, но из-за усталости бороться и чего-то добиваться, утомления от мира и людей: «Он был счастлив тем, что за целый день не встречал не только человека, но даже следов чьего-либо присутствия»1. Мужчина уходит в лес (и даже мечтает поселиться в какой-нибудь отдаленной избушке у озера) из-за несложившейся жизни, из-за одиночества, к которому он привел себя сам, растеряв друзей из-за зависти к ним и охладев к жене: «жена… чужая и равнодушная женщина, единственное достоинство которой заключалось в том, что она не мешала ему жить, как он хочет»2. Между тем, в свою последнюю ночь в лесу он испытывает почти счастье от красоты леса, от тепла в найденной избушке («лицо у него было загадочным и вороватым, как у счастливого любовника»3), но счастье это кратковременно и почти иллюзорно: «И вдруг охватила его печальная и ясная мысль, что никогда больше такой ночи и такого пронзительного чувства благодарности миру и жизни за то, что они есть, у него не будет»1. Поездка в лес ощущается им как роздых перед каким-то тяжелым испытанием. В отличие от жены, он не сразу воспринимает ребенка как живое существо: он даже не уверен, что ей следует его оставлять, его раздражают капризы беременной женщины, которые он воспринимает как проявление истеричности, ему кажется, что врачи смотрят на него с неловкостью, но постепенно «он полюбил мысль, что станет отцом»2 как возможность осуществить в своем ребенке то, что он не смог осуществить в себе самом. Мужчина выходит за рамки самого себя, но он не обращен к миру: ему теперь безразличны демократия и судьбы страны, и даже все очарование леса имеет для него смысл только если будет кому его подарить. Те месяцы, когда жена вынашивает ребенка, мужчина живет с мыслью – родится или не родится малыш, будет ли у него сын или нет.
В ночь, когда рождается его сын, мужчина мучится похмельем и осмысливает свои отношения с женой. Если до этого он считал ее виноватой, то теперь он начинает чувствовать и свою вину. Жена вроде бы и не нужна ему, но именно теперь он понимает, что «если с ней что-то случилось или случится, его жизнь будет добита окончательно»3. Считая свою женитьбу неудачной и чуть ли не причиной всех бед, мужчина осознает, что эту женщину не заменила бы никакая другая и решает «простить за одну только попытку»4 родить ему сына. Привычная ситуация, когда женщина и мужчина оказываются разделенными в самый главный момент семейной жизни, переживается мужчиной как собственная вина и предательство. Он даже более жены склонен к отчаянию, может быть, потому, что не считает еще ребенка живым человеком (впрочем, ребенок не считается таковым и в роддоме, в котором не дают справок о детях). Но он же и не воспринимает сведения о своем ребенке в контексте общей информации о детских болезнях и детской смертности: «Какая мне разница, какая у нас смертность – сто человек на тысячу или один, если мой ребенок может оказаться этим, одним-единственным?»1. Через болезнь ребенка мужчина также приходит в Церковь, но сталкивается там с кажущимся (а может быть и настоящим) равнодушием: очень красивая девушка, продающая свечи, отказывается принять записку за некрещеного младенца. Мужчину мучает стыд за то, что он лежал пьяный, когда его жена рожала, сознание, что он сам заслужил все это своей завистью, эгоизмом и холодностью. Промелькнувшая мысль о том, что лучше ребенку умереть, чем остаться инвалидом (и лишить его навсегда всех удовольствий и удобств жизни) усугубляет чувство вины. И это самобичевание присутствует наряду с растущей ненавистью к жене и ко всему миру: «Хотелось грязно ругаться, драться, злобствовать и проклинать»2. Он холодно отвечает на звонок жены из роддома и опять мучается отвращением к себе. Но все это в конце концов уступает одной мысли или мучительной молитве: «Господи, накажи меня как угодно, возьми, сколько Тебе надо лет моей жизни, возьми мое здоровье, силы, возьми ту избушку – возьми все, только пусть он живет»3. Это самоотречение уже прокладывает путь к любви.
Однако, взаимное отчуждение не исчезает и по возвращении жены домой: «В глубине души он считал ее виноватой и этой вины не прощал»4. Первое осознание того, что его ребенок живет, мужчина получает, увидев свою фамилию (вернее, фамилию сына) как «первое материальное свидетельство того, что он действительно был отцом»5. Когда он впервые видит ребенка, его поражает, что малыш похож на старца и на него самого, но не в детстве, а в старости – «такого, каким ему еще только предстояло стать»6. Появление ребенка, таким образом, выбивает мужчину из серой повседневности, будничного настоящего, стирает грани времени. Наконец, участие в ежедневной заботе о ребенке после того, как его забрали из роддома, пробуждает в мужчине чувство любви, любви сильной, но еще чисто физиологической: «никогда и никого … он не любил такой безумной инстинктивной и животной любовью»1. Возрождение семейной жизни начинается с общей заботы, с советов и ссор, сменивших тупое равнодушие (начало которому было положено еще в первую брачную ночь). Когда ребенок вновь попадает в больницу, мужчина уже думает не о себе и даже не только о своем сыне, но о всех больных детях: «Ему хотелось в эту минуту утешить каждого из них, успокоить и взять на себя их страдания»2. Во время личной беды мужчина сердцем обращается к родным людям (матери и сестре), которых давно оттолкнул своим эгоизмом. Несчастье открывает ему глаза: «… страстность, неуступчивость и нетерпимость друг к другу происходят лишь оттого, что люди не знают цены настоящим вещам». Натолкнувшись взглядом на вывеску «Патологоанатомическое отделение», мужчина понимает, что «ему нужен именно этот ребенок, и что бы с ним ни было, что бы ни ждало его в будущем, больной ли, здоровый, это его сын и никого он не будет любить так, как его». Любовь не оставляет места для эгоизма: мужчина после тревожного звонка жены идет в больницу как на собственную казнь, он даже отказывается от сигареты, чтобы не потерять времени. И именно теперь он понимает, что пусть будет больной ребенок, лишь бы он жил, что «любое бытие лучше небытия»3. Он чувствует боль ребенка как свою, и эта зародившаяся любовь пробуждает в нем и заботу о жене, которая вскоре перерастает в нежность и благодарность. Теперь вопрос о том, кто из них виноват, совсем неважен, но важно – «его запомнить, изучить до мельчайших подробностей»4. Таким образом, жизнь мужчины замыкается на другом родном ему существе и возможная потеря сына означает для него ее окончательное крушение: «вся наша жизнь … превратится в воспоминание об этих двух месяцах»5. Обращению мужчины к Церкви предшествует глухое отчаяние, мысли о безобразии в стране, о грязи, воровстве, бестолковости и блате, о том, что чувство родины и гордости за нее есть демагогия, разлетающаяся, как только беда коснется самого дорогого тебе человека. Мужчина считает, что его сына убивает природа (та самая, которой он восхищался в лесу), всемогущая, безжалостная и неумолимая. Но крещение ребенка и утешение старенького священника (которого заведующая разрешает пригласить, поскольку «по нынешним временам поп – это даже хорошо и его могут засчитать в ее пользу»1) дает осознание, что «страдание есть знак нашей неоставленности Богом», а совершенная любовь чужда страха. Рождение осознается как воскресение.
Мир, окружающий главных героев в основном является фоном. Женщина вынашивает свою беременность, гуляя под дождем, терпя холод, глядя на полупьяных людей, в городе, где «крепкие розовощекие продавщицы в грязных халатах весело обвешивали хмурых покупателей»2, и это как нельзя больше соответствует ее внутреннему состоянию. Ее крещение, не до конца понятное и нужное ей самой, происходит в людной и шумной церкви, где томительно переминались люди и невнятно бубнил чтец, где под вспышки фотоаппаратов царила грубость и суетливость, где все разочаровывало. Подобное восприятие, конечно, обусловлено, внутренним самочувствием самой женщины, не желающей что-то менять, но ждущей помощи со стороны или свыше. Ее преследует фраза, неосторожно сказанная невнимательной врачихой с «дьявольским сладострастным блеском» в глазах: «Да он у вас там умрет, вы не почувствуете»3. Во время почти трехчасового ожидания Скорой помощи женщине и ее мужу кажется, что все в мире пронизано ненавистью и страхом. Восприятие мира в значительной степени обусловлено настроем женщины, ее чувством собственного одиночества и ненужности. Она встречает и другое отношение. Такова попадья, родившая шестерых детей и убеждавшая, что страдание рано или поздно окончится, и станет ясно, что оно было необходимо. Замечательной фигурой является врач детской реанимации, который счастлив, если удается выходить безнадежного младенца, который велит молиться и верующим и неверующим и утверждает, что любовь матери, с которой только что родившийся младенец еще связан тесными узами, может спасти даже безнадежно больного, который подчеркивает невозможность сочетания любви с мужским эгоизмом, требующим воплощения своей мечты в безупречных детях и не воспринимающих детей как таковых. Мужчина воспринимает мир также отрицательно: первоначально он признает только природу, где нет даже следов присутствия человека. Даже полюбив своего ребенка, он отторгает окружающий мир: люди в электричке кажутся ему толпой, улюлюкающей над ним, ведомым на казнь. В повести не показано, что отношение мужчины и женщины к миру как-то переменилось, но их внутреннее преображение, их выстраданная любовь не может не изменить их отношение к миру, да и сам мир не останется равнодушным, грязным и одноцветным.