Белинский как идеолог и пропагандист западничества

Оглавление:
I Введение
II Историография
III Источники
IV Эпоха Николая I
1 Политика в области просвещения и печати. Официальное народничество
2 Формирование оппозиции. Литературные кружки и салоны. Славянофильство и западничество
V Белинский как один из главных идеологов западнического кружка
1 Жизненный путь и философские искания
VI Литературная критика Белинского 40-х годов
1 Белинский о народности
а) Допетровская Русь в понимании Белинского и К. Аксакова
б) Петр I в понимании Белинского и славянофилов (Киреевский и К. Аксаков)
в) Использование Белинским заимствованной лексики как способ приобщения к западным ценностям
г) Национальное и общемировое
2 Социальность. Личность. Освобождение сознания
VII Влияние идей Белинского на последующие поколения
Заключение
Список источников:
Список использованной литературы:

Белинский как идеолог и пропагандист западничества

Именно с этого времени, когда мировоззрение Белинского принимает сознательный характер, а его образование в области литературы, истории и философии – относительно систематическую форму (чего не смогли ему дать ни гимназия, ни университет), можно говорить о начале первого этапа его идейного развития. Этот первый этап продолжается до 1836 года, после чего следует своеобразный переходный период, затем в 1837 начинается второй этап, длящийся до 1839, год 1840 опять является переходным, в 1841 начинается третий этап и формируется окончательное «социалистическое» (социальное) мировоззрение. Рассмотрим подробнее особенности идейного развития Белинского на этих этапах, учитывая сопутствовавшие им житейские обстоятельства.
Первый этап, как уже говорилось, связан прежде всего с участием Белинскогов кружке Станкевича. В центре внимания размышлений участников кружка – вопросы философско-эстетического и нравственного характера, разрешение которых связывалось с изучением классического немецкого идеализма, прежде всего системы Шеллинга. Особенностью воззрений участников кружка описываемого периода была вера в то, что философия, прежде всего идеалистическая, способна «разрешить все глубочайшие вопросы человеческой мысли, найти общий смысл явлений окружающей жизни и природы», а именно к этому стремились молодые люди. Эти занятия, с одной стороны, «не отличались ни систематичностью, ни строгою научностью», в них «на первый план выдвигался интерес нравственный – стремление тотчас приложить тот или другой теоретический вывод философии к жизни»,24 оценить действительность с точки зрения выработанного философией идеала.
Результатом, однако, явилось явное противоречие между философскими выводами и реальным положением дел. Это противоречие, в то же время, истолковывалось представителями кружка с умозрительных позиций: протестуя против существующей действительности, но чувствуя необходимость опоры, «идеалисты 30-х годов выработали собственное понимание действительности, объявив таковою только дух. Таким образом, «отношение молодых идеалистов к действительности определилось в том смысле, что они просто отвернулись от нее и думали найти внутренний мир и удовлетворение запросами мысли и совести в самовоспитании, в саморазвитии при помощи философии, религии и искусства», причем «отчуждение от действительности подсказывало им … мысль, что для “высшей жизни духа” нет надобности интересоваться общественными вопросами, - они из своей “программы” исключили “политику”».25
Подобная позиция, которую разделял и Белинский, и которая нашла выражение в его первой известной журнальной статье «Литературные мечтания» (1834), может быть охарактеризована двойственно. С одной стороны, здесь имеет место протест против реально существующего положения дел, проявляется «отрицательный взгляд» по отношению к действительности и ее идеологическому оправданию, воплощается оппозиционность взглядов Белинского и кружка вообще. Однако, в то же время, апелляция к положению о том, что единственно реальной действительностью является действительность духа, идеи, определенным образом примиряет с действительностью, позволяя рассматривать ее как нечто случайное и несущественное, которое можно не брать в расчет. Эта двойственность становится впоследствии одним из основных факторов, способствовавших переходу к следующему этапу идейно-духовного развития Белинского.
Уже в 1836 году появляются первые признаки изменения мировоззрения Белинского, чему во многом способствует его знакомство с философской системой Фихте. Осень 1836 года Белинский проводит в родовом имении Бакуниных Прямухино, где М. Бакунин, с которым Белинский очень сблизился, и усаживает его за изучение Фихте, последователем и активным проповедником которого становится вслед за Станкевичем. По словам самого Белинского, Бакунин «втащил его в фихтеанскую отвлеченность» и «перейдя от натурфилософии Шеллинга, одухотворявшего природу, к системе Фихте, который не признавал ее достоинства и превращал окружающий мир в призрак», Белинский уверился в том, что жизнь духа «есть именно жизнь действительная, положительная, конкретная, а так называемая действительная жизнь есть призрак, ничтожество, пустота».26 На основании такого понимания действительности, на основании представления о первенствующей роли человеческого сознания Белинский «развил собственную систему взглядов, в которой идеи Фихте послужили толчком для важных выводов и притом таких, которые проистекали из многолетних раздумий самого критика». В первую очередь, он «развил мысль об активности в целое учение», «учение о совершенствовании и каждого в отдельности и всего человеческого рода в целом»,27 которое воспринималось им самим как императив, требующий обязательного воплощения в жизнь.
Однако, несмотря на все влияние Бакунина, можно сказать, сама действительность не позволяла Белинскому окончательно признать ее ничтожеством, призраком: подобное «примирение» у Белинского никак, употребляя его собственное выражение, «не вытанцовывается», чему способствуют как некоторые черты его характера, так и жизненные обстоятельства. В 1836 году, во время пребывания Белинского в Прямухине, закрываются «Телескоп» и «Молва», в которых он сотрудничал, и молодой человек остается теперь практически без средств к существованию. Свою роль сыграла и влюбленность Белинского в сестру Бакунина Александру: этот довольно длительный роман противоречиво воспринимается Белинским, приносит ему «одновременно и счастье, и несчастье» и никак не вписывается в философскую схему. В то же время, Белинский, по словам Д.Н. Овсянико-Куликовского, был «глубоко чувствующая и мыслящая натура с ясно выраженным призванием деятеля жизни, борца за идеал», а потому ему «психологически невозможно было игнорировать действительность и успокоиться на сознании своего разлада с нею».28
Во многом именно благодаря этому с увлечением философией Гегеля в 1837 г. начинается следующий этап идейного и духовного развития Белинского, получивший название «примирения с действительностью». Этот этап, с одной стороны, является этапом развития всего кружка: изучение Гегеля начинается по инициативе Станкевича, Бакунин, превосходно одаренный философски и диалектически, становится страстным его приверженцем, по его рассказам с системой Гегеля знакомится и Белинский.
В то же время, из центрального для молодых идеалистов тезиса Гегеля о том, что «все действительное разумно, все разумное действительно», друзья извлекают разный смысл. Бакунин истолковывает этот тезис в том смысле, что действительность есть дух, разум, и отделяет жизнь духа от «материальной» жизни, рассматривает их соотношение как высшего с низшим. Белинский возражает против такого упрощенного понимания и действительности, и жизни, и постепенно вырабатывает собственную точку зрения, ставшую предметом многочисленных споров и размолвок сначала с Бакуниным и Аксаковым, а затем с вернувшимися в Москву Герценом и Грановским, а через последнего – и со Станкевичем. При этом П. Милюков считает, что «Белинский выработал свою теорию в противоположность воззрениям друзей»,29 сознательно и аргументировано противопоставил свое понимание «разумности действительности» их пониманию. Характеризуя этот этап идейного развития Белинского, Герцен отмечает, что «Белинский – самая деятельная, порывистая, диалектически-страстная натура бойца – проповедовал тогда индийский покой созерцания и теоретическое изучение вместо борьбы. Он веровал в это воззрение и не бледнел ни перед каким последствием, не останавливался ни пред моральным приличием, ни перед мнением других, которого так страшатся люди слабые и не самобытные: в нем не было робости, потому что он был силен и искренен; его совесть была чиста».30
В самом общем виде переход от первого этапа ко второму можно охарактеризовать как переход от отрицания условий внешней жизни и «прекраснодушия» к признанию действительности, которая не есть действительность только духа. В плане философском – это переход от фихтеанства с его отвлеченностью духа от жизни, автономией духа, признанием личности единственной реальностью к гегельянству, которое было истолковано Белинским в том смысле, что «мировой дух, развивающийся в "конкретной" действительности, сообщающий ей "необходимость" и "разумность", - одинаково оправдывал существование высокого и низкого, возвышенного и пошлого, совершенного и несовершенного, как различных "моментов" проявления одной и той же абсолютной субстанции».31
Иначе говоря, особенность трактовки Белинским тезиса о разумности действительности Гегеля заключалась в отождествлении (в отличие от Бакунина) «конкретной» гегелевской действительности с реальной действительностью обыденной жизни, в частности – политико-экономической и социокультурной действительностью николаевской эпохи. В соответствии с этим Белинский истолковывает разумность действительности как ее оправдание, как необходимость ее признания в том виде, в каком она существует, где добро и зло, истина и ложь есть необходимые и закономерные элементы. Соответственно, Белинский защищает эту действительность и осуждает любые попытки насильственного – в том числе революционного – ее преобразования. Он стремится доказать, что «эта действительность вовсе не так уж безнадежна, что не должно смешивать ее временного, преходящего проявления … с ее сущностью» и что «она не нуждается в воздействии со стороны и сама собою идет вперед, к лучшему будущему».32 Именно с этой точки зрения оценивает теперь Белинский не только окружающую его действительность, но и свои житейские обстоятельства, собственные отношения с друзьями и собственное умственное развитие.
Эта новая точка зрения, принимаемая Белинским, как и предыдущие, за окончательную, находит воплощение и в литературно-журналистской деятельности Белинского, который в 1838-1839 гг. фактически является редактором «Московского наблюдателя». Наиболее полное и страстное воплощение эти взгляды нашли в двух критических статьях Белинского – рецензии на «Бородинскую годовщину» и «Менцель, критик Гете». Так, критик с переосмысленных им гегелевских позиций утверждает, что «всякий шаг вперед русского народа, каждый момент развития его жизни всегда был актом царской власти; но эта власть никогда не была абстрактною и произвольно-случайною, потому что она всегда таинственно сливалась с волею провидения – с разумною действительностью, мудро угадывая потребности государства, сокрытые в нем, без ведома его самого, и приводя их в сознание»; задача же просвещения заключается в том, чтобы «привести в общее сознание, что безусловное повиновение царской власти есть не одна польза и необходимость наша, но и высшая поэзия нашей жизни, наша народность».33
Подобная позиция Белинского, оправдывавшего по сути дела существующее общественно-политическое положение в стране, не могла не вызывать критику, причем со стороны как его друзей по кружку (прежде всего Бакунина и Станкевича), так и Герцена с Грановским, придерживавшихся более радикальных позиций. Кроме того, по своей натуре Белинский не мог долго удовлетворяться подобным «примирением», и уже в 1840 году начинается переосмысление им примиренческих позиций, а затем и откровенная и яростная их критика.
В то же время, как отмечают исследователи, этот этап идейной эволюции Белинского, хотя и можно в определенном смысле назвать переходным, нельзя считать совершенно «проходным». Этот этап был вполне закономерен, его можно считать «зигзагом» в развитии, но никак не возвращением назад, реакцией; он имеет вполне самостоятельное и важное, продуктивное значение. Так, Ф. Нелидов отмечает, что, хотя «увлечение в сторону разумности существующего и полное примирение с ним было ошибкой, но это примирение было временное, повело к освобождению от идеалистических фантазий и к сближению с действительною русскою жизнью, хорошо узнав которую, он вступил с нею в борьбу».34 П. Милюков также считает, что увлечение разумной действительностью есть «необходимая ступень и несомненный шаг вперед по пути к реализму позднейших годов», «первый зрелый плод, органически созданный его жизнью; первый прочный результат тяжелой душевной борьбы за мировоззрение, наиболее подходившее к его психическому складу»,35 отразивший также итоги его жизненного опыта.
Важность этого этапа определяется обращением Белинского к действительности, сначала разумной, но посредством нее – реальной: «главное – знать ее (действительность), как бы ни знать, а этого знания нельзя достигнуть одною мыслию – надо жить, надо двигаться в живой действительности, быть естественну, просту».36 Именно на этой почве сближения с жизнью, с реальностью, утверждения конкретности, а не отвлеченности мысли, станет затем возможным отбрасывание фаталистического толкования учения о необходимости всего существующего и выработка нового – социального – мировоззрения, которое станет основой сближения Белинского с Герценом и Грановским и формулирования западнической позиции.
Однако этому третьему этапу идейной эволюции Белинского предшествовал переходный период 1840 года, который, как и предшествующий (1836-1837 гг.) характеризовался усугублением сложного финансового положения, усилением чувства обыденности, проблемами со здоровьем, остыванием к литературной и журналистской деятельности, сомнениями и метаниями. Как отмечает исследовательница В.С. Нечаева, «1840 год в жизни Белинского – год пересмотра философских, общественных и эстетических позиций и отказа от тех, которые были им найдены после мучительных сомнений и поисков в течение предшествующего трехлетия».37 Этот период совпал с переездом Белинского в конце 1839 года в Петербург, где по предложению редактора и издателя «Отечественных записок» А.А. Краевского он стал сначала во главе критического отдела журнала, а вскоре по сути дела и возглавил его. Белинский трудно привыкал и к Петербургу, в котором четче проявлялись несовершенства существующего строя, много сил и времени у него отнимали его обязанности, эта работа не всегда нравилась ему и приносила недостаточный доход, и все вместе отразилось на его настроении. Сам Белинский в письмах друзьям так описывал свое состояние: «Боже мой, сколько жизни изжито, - и все по пустякам!», «назади и впереди пустыня, в душе холод, в сердце перегорелые уголья», «Я очерствел, огрубел, чувствую на себе ледяную корку».38 Положительным моментом жизни Белинского в это время является общение со сложившимся вокруг него кругом друзей, среди которых, например, И. Панаев, А. Панаева, И. Тургенев и др.
Критическое переосмысление в этих условиях прежних своих взглядов приводит Белинского к их пересмотру и в августе-сентябре 1840 года совершается окончательный поворот в сторону жизни, реализма, социальной проблематики. В это время Белинский сближается с Герценом, изменяет свое отношение к литературной деятельности, принимая решение писать не для себя или избранного кружка, а для публики, которой можно принести пользу, направляя ее литературный вкус. В это время Белинский занимается изучением французских социалистов, Прудона, Фейербаха.
В итоге в рассматриваемый период Белинский вырабатывает новые философские, эстетические, критические позиции, хотя окончательное оформление они получают уже в 1841 году. С этого времени можно говорить о начале третьего и заключительного этапа идейной эволюции Белинского, о выработке «социального мировоззрения», завершившейся в общих чертах в 1843 году. Центральный момент этих взглядов Белинского – необходимость борьбы против «неразумной действительности», и прежде всего – необходимость освобождения личности, избавления ее от давления как внешних социально-политических обстоятельств, так и навязываемого ей общественного мнения, превращение ее в субъект собственной жизни, мысли и деятельности. Соответственно, Белинский, с той же страстностью и убежденностью, с которой он до этого отстаивал гегелевские позиции, теперь их критикует, и в первую очередь критике подвергается решение Гегелем вопроса о соотношении общего и единичного. Так, в письме Боткину от 1 марта 1841 читаем о Гегеле: «субъект у него не сам себе цель, но средство для мгновенного выражения общего, а это общее является у него в отношении к субъекту Молохом, ибо, пощеголяв в нем (в субъекте), бросает его, как старые штаны».39 В то же время, как будет показано ниже, при решении вопроса о соотношении национального и общечеловеческого (который является одним из основополагающих в споре западников и славянофилов) Белинский продолжает опираться именно на гегелевскую философию истории.
По словам же самого Белинского, судьба субъекта, индивидуума, личности становится для него важнее судеб всего мира. Так, в письме к Боткину от 4 октября 1840 года он пишет: «Проклинаю мое гнусное стремление к примирению с гнусной действительностью! … Для меня теперь человеческая личность выше истории, выше общества, выше человечества. Это мысль и душа века!»40 В то же время, он осознает, что освобождение личности, занимание ею достойного ее места возможно только при ином обществе – здоровом, нормальном, которое позволяло бы нормально развиваться и индивиду. Отсюда осознание необходимости и требование переустройства общественных оснований. При этом первоначально, в первой половине 1840-х гг., Белинский настроен достаточно радикально и говоря об освобождении личности, о приоритете единичного над общем допускает, в то же время, возможность и даже необходимость насильственных, революционных мер для преобразования основ общества. В дальнейшем, в 1847-1848 гг., он смягчает свою позицию, говоря, что освобождение общества и народа должно осуществляться «через личности».
В этом пункте – необходимости переустройства общества на новых основаниях – позиция Белинского сближается с позицией не только, например, Герцена и Грановского, но также и славянофилов. В то же время, в отличие от славянофилов, которые считали, что общественное переустройство должно осуществляться на основании возвращения к исконно русскому быту, возрождения самобытности, Белинский вместе с другими западниками видел единственную возможность в перенимании западного опыта, западного просвещения, в следовании тем путем, которым уже шел Запад. Соответственно, с этой точки зрения Белинский оценивал не только современное ему положение дел, но и предшествующее развитие российской истории и культуры, в частности, идеализируемую славянофилами допетровскую старину и отвергаемые ими петровские реформы.
Основанием описанной позиции Белинского было не совпадающее со славянофильским решение вопроса о соотношении общечеловеческого и национального, мирового и российского, а еще глубже – о характере развития действительности и общественных процессов. Иначе говоря, один из истоков расхождения славянофильства и западничества – различное развитие исторического мировоззрения, которое само по себе было общим достоянием общественной мысли того времени и фактором распространения которого была школа гегелевской философии. В то же время, если славянофилы, пройдя эту школу, обратились вновь к идеям Шеллинга, особенно позднего, то западники разрабатывали с некоторыми видоизменениями именно гегелевскую модель исторического процесса, что определило особенности оценки ими прошлого российской истории и перспектив ее будущего.
Собственно западничество как социально-исторический феномен заключается в представлении о том, что изменение российской действительности, освобождение личности (в различных аспектах – и освобождение крестьянства, и освобождение общественной мысли) возможно только на путях формирования общества, на путях превращения народности в национальность и интеграции ее в общечеловеческое сообщество. Поскольку же западное понимается именно как общечеловеческое, то формирование национального общества требует перенимания западноевропейского просвещения, которое является необходимым условием освобождения личности, и преобразования соответствующим образом основ государства.