Перевод-это автопортрет переводчика

Содержание


СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ПЕРЕВОД – ЭТО АВТОПОРТРЕТ ПЕРЕВОДЧИКА
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Перевод-это автопортрет переводчика

В случае с переводами Бальмонтом произведений Уитмана, перевод, по мнению автора, «превратился в борьбу переводчика с пере­водимым поэтом, в беспрестанную полемику с ним. Иначе и быть не могло, ибо, в сущности, Бальмонт ненавидит американского барда, не позволяет ему быть таким, каков он есть, старается всячески «испра­вить» его, навязывает ему свои бальмонтизмы, свой вычурный стиль модерн». Ни за что, например, не позволяет Бальмонт Уолту Уитмену говорить обыкновенным языком и упорно заменяет его простые слова архаическими, церковно­славянскими.
Как бы ни было ничтожно само по себе каждое та­кое нарушение авторской воли, в массе своей они пред­ставляют колоссальную вредоносную силу, которая мо­жет любого самобытного мастера превратить в убогого писаку и вообще до неузнаваемости исказитьего лич­ность.
По мнению Чуковского, в отличие от предыдущих переводов, переводы величайшего русского переводчика Васи­лия Андреевича Жуковского в большинстве случаев воспроизводят подлинник с изумительной точностью. Однако система допускаемых им отклонений от подлинника тоже приводит к тому, что лицо переводимого им автора подменяется порою лицом переводчика. Корней Иванович особо отмечает, что все это говорится отнюдь не в укор Жу­ковскому, который по своему мастерству, по своей вдохновенности является одним из величайших пере­водчиков, каких когда-либо знала история мировой литературы. Но именно потому, что его лучшие пере­воды так точны, в них особенно заметны те отнюдь не случайные отклонения от подлинника, которые и составляют доминанту его литературного стиля.
Но нередко бывает так, что переводчик только о том и заботится, как бы вернее, правдивее передать на родном языке произведения того или иного писа­теля, которого он даже (по-своему!) любит, но про­пасть, лежащая между их эстетическими, политиче­скими и моральными взглядами, фатально заставляет переводчика, вопреки его субъективным намерениям, далеко отступать от оригинального текста.
Словом, беда, если переводчик не хочет или не мо­жет отречься от характернейших черт своего личного стиля, не хочет или не может обуздывать на каждом шагу свои собственные вкусы, приемы и навыки, яв­ляющиеся живым отражением мировоззренческих основ его личности.
Гораздо чаще достигают точности те переводчики, которые питают к переводимым авторам такое сочув­ствие, что являются как бы их двойниками. Им не в кого перевоплощаться: объект их перевода почти аде­кватен субъекту.
Отсюда — в значительной степени — удача Жуков­ского (переводы Уланда, Гебеля, Соути), удача Васи­лия Курочкина, давшего непревзойденные переводы стихов родственного ему Беранже. Отсюда удача Ва­лерия Брюсова (переводы Верхарна), удача Бунина (перевод «Гайаваты» Лонгфелло), удача Твардовского (переводы Шевченко), удача Благининой (переводы Л. Квитко).
Но разве история литературы не знает таких пере­водов, которые отличаются величайшей близостью к подлиннику, хотя духовный облик переводчика далеко не во всем совпадает (а порой и совсем не совпадает) с духовным обликом переводимого автора?
Сколько есть на свете великих писателей, которые восхищают нас своей гениальностью, но бесконечно далеки и от нашей психики, и от наших идей! Неужели мы оставим без перевода Ксенофонта, Фукидида, Пет­рарку, Апулея, Чосера, Боккаччо, Бена Джонсона лишь потому, что многими своими чертами их мировоз­зрение чуждо нам — и даже враждебно?
Конечно нет. Переводы эти вполне в нашей власти, но они несказанно трудны и требуют от переводчика не только таланта, не только чутья, но и отречения от собственных интеллектуальных и психических на­выков.
Один из самых убедительных примеров такого от­речения: переводы классиков грузинской поэзии, исполненные таким замечательным художником слова, как Николай Заболоцкий.
Каким нужно обладать художническим воображе­нием, чтобы, издавна покончив с религией, все же с таким совершенством перевести религиозные размыш­ления старинного автора. К мастерству переводчика Николай Заболоцкий всегда предъявлял самые суровые требования.
«Если, — писал он, — перевод с иностранного языка не читается как хорошее русское произведение, — это перевод или посредственный, или неудачный».
Свою заповедь он блистательно выполнил, сделав русскими стихи того же гениального грузина Давида Гурамишвили, поэма которого «Веселая весна» пле­нительна изысканностью своего стихового рисунка и прелестным изяществом формы. Самые, казалось бы, грубые образы, очень далекие от условных приличий, подчиняясь музыке этих стихов, воспринимаются как наивная пастораль, как идиллия, проникнутая просто­душной и светлой улыбкой.
Казалось бы, нетрудное дело — переводить того или иного писателя, не украшая, не улучшая его, а между тем лишь путем очень долгого искуса переводчик учится подавлять в себе тяготение к личному творче­ству, чтобы стать верным и честным товарищем, а не беспардонным хозяином переводимого автора. Когда-то Чуковский перевел Уолта Уитмена и с той поры для каждого нового издания заново ремонтирует свои переводы: почти весь ремонт состоит в том, что он тщательно выбрасывает те словесные узоры и орнаменты, кото­рые он внес по неопытности в первую редакцию своего перевода. Только путем долгих, многолетних усилий он постепенно приближается к той «грубости», которой отличается подлинник. Важно отметить, что, несмотря на все старания, Корнею Ивановичу до сих пор не удалось передать в пере­воде всю «дикую неряшливость» оригинала, ибо чрез­вычайно легко писать лучше, изящнее Уитмена, но очень трудно писать так же «плохо», как он.
И нечего опасаться того, что такой перевод будто бы обезличит переводчика и лишит его возможности проявить свой творческий талант. Этого еще никогда не бывало. Если переводчик талантлив, воля автора не сковывает, а, напротив, окрыляет его. Искусство переводчика, как и искусство актера, находится в пол­ной зависимости от материала. Подобно тому, как выс­шее достижение актерского творчества — не в откло­нении от воли драматурга, а в слиянии с ней, в полном подчинении ей, так же и искусство переводчика, в выс­ших своих достижениях, заключается в слиянии с во­лей автора.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, главные, основные мысли Чуковского можно представить таким образом: