Практические задачи философии и науки

Введение
1. Практические задачи философии и науки
2. «Великое восстановление наук»
3. Классификация наук и предмет философии
4. Учение об идолах (призраках) и об очищении от них человеческого интеллекта
5. Догматизм и скептицизм
6. Критика Бэконом силлогизма и его эмпирический метод
7. Теория индукции
Заключение
Список использованной литературы

Практические задачи философии и науки

Но какую бы роль ни играло понятие Бога в философской доктрине Бэкона, значительно больший интерес представляла для него природа, истолкованию которой он уделял главное внимание. Философия в ее устремленности к интерпретации и исследованию природы сужается у этого мыслителя до натуральной, естественной философии. Она тоже имеет свои аспекты и подразделы. Один из них состоит в различении в ней философии теоретической и практической. Первая призвана выявить причины природных явлений. Орудием такого выявления служат светоносные опыты, о которых шла речь выше. Их открытия использует практическая философия, создавая в интересах человека и то, чего непосредственно нет в природе. Этот аспект натуральной философии конкретизируют плодоносные опыты.
Пожалуй, еще более важно другое деление естественной философии — на физику и метафизику. Это деление связано е проблемой причинности как основной для теоретической философии. Производя его, Бэкон определяет свое отношение к традиционному аристотелевско-схоластическому учению о причинности, заключающемуся в делении причин на материальные, действующие, формальные и целевые (конечные).
Эта умозрительно-антропоморфная этилогическая (причинностная) доктрина не могла уже удовлетворить философа, считавшего своей главной задачей познание действительных причин природных процессов и явлений. Поэтому Бэкон предлагает разделить четыре разновидности причин на две категории — материальные и действующие, с одной стороны, и формальные и целевые — с другой. Первые из них наиболее четко выявляются в опытном исследовании, ибо это ближайшие причины всего происходящего в природе. Их изучение — задача физики. Однако знания только ближайших причин недостаточно. Более глубоки формальные причины. Их и изучает метафизика. Понятие формы у Бэкона сложно и неоднозначно, и мы в дальнейшем специально рассмотрим его.
Кроме познания форм к предмету метафизики Бэкон в принципе относит и познание целевых причин. Однако если познание форм необходимо для углубленного понимания природы, то познание целей — скорее праздное умозрение, ничего не прибавляющее к реальному знанию природы и даже вредящее ему. В этой связи Бэкон, демонстрируя свою механиалистическую интенцию, одобрительно противопоставляет Демокрита Платону и Аристотелю. Первый стремился в духе детерминизма выявить чисто физические причины, в то время как вторые подчиняли свое понимание природы призраку телеологии. Бэкон же пытался избавиться от этого призрака. Он считал, что целевая, или конечная, причина связана с деятельностью человека и не имеет никакого отношения к действиям природы. Схоластики, не производившие такого различения, подчинявшие материальные причины действующим, действующие — формальным, а формальные — целевым, вместо действительного познания природы занимались спекулятивными домыслами о ней.
В связи с подразделением теоретического аспекта естественной философии на физику и метафизику требуется аналогичное разделение и практической философии. Открытия физики использует механика, в то время как познание форм, достигаемое метафизикой, дает возможность вступить в действие естественной магии, могущей создавать и то, чего непосредственно в природе нет. Не преодолев еще во многом фантастических стремлений ренессансной магии и алхимии, автор «Новой Атлантиды» был убежден в возможности превращения одних тел в другие, включая изготовление золота, создание новых видов животных, продлении жизни, омоложение и даже изменение телосложения и черт лица. Однако в отличие от многих своих ренессансных предшественников Бэкон понимает натуральную магию как синоним естествознания и основанной на нем грядущей техники.
Еще раз подчеркнем большое историческое значение бэконовского преобразования традиционного перипатетическо-схоластического учения о причинности. Такое преобразование было крупнейшим шагом на пути трансформации органистического мировоззрения в механистическое.
Интересным элементом этого преобразования стало видоизменение Бэконом понятия метафизики. В позднеантичной и средневековой философской традиции (как, в сущности, и у большинства гуманистов) метафизика всегда понималась как сугубо умозрительное ядро философии (и нередко отождествлялось с самой философией). Бэкон же произвел своеобразную конкретизацию метафизики, тесно связав ее с физикой и подчинив делу реального познания природы. В этом изменении смысла метафизики Бэконом имеется еще один аспект. У Аристотеля, как известно, будущая метафизика называлась первой философией. Бэкон произвел здесь расчленение этого единого понятия античной философии. Переосмыслив метафизику, он сохранил понятие первой философии, или всеобщей науки (scientia universalis), назвав ее также «общей матерью всех наук»1. В качестве таковой она предшествует всем разделам философии — учениям о Боге, природе и человеке. Здесь Бэкон говорит о неких всеобщих принципах знания, как они ему представлялись, например, о математизированном правиле равенства двух величин через третью, об отсутствии бесследной гибели чего бы то ни было в процессе всеобщего изменения и т. п.
Последний раздел философии — учение о человеке. Человек как индивид составляет предмет антропологии (philosophia humana), а как член общества — предмет гражданской философии (philosophia civilis), или политики. В антропологии, изучающей как тело, так и душу человека, наибольший интерес представляет именно последний раздел — психология Бэкона. Впрочем, здесь он дал мало нового, во многом повторив соответствующие разделы «Природы согласно ее собственным началам» Телезио, которую Веруламец знал и ценил. Как и в названном произведении, автор «Достоинства и приумножения наук» прежде всего констатирует деятельность телесной, неразумной души, концентрирующей ощущения и движения, происходящие в теле и объясняемые воздействием внешних вещей. Нетрудно увидеть сенсуалистическую суть этого раздела бэконовской антропологии. Другое дело разумная, духовная часть человеческой души. Если телесная душа составляет предмет естественно-научного изучения, то дух является уже предметом богооткровенного знания. Здесь, как мы отмечали уже в связи с Телезио, вступает в силу мистифицирующая сторона понятия Бога. Конкретная роль бессмертной души в психологии Бэкона не ясна. Скорее всего, у нее нет никакой роли.
С точки зрения целостности бэконовской философской доктрины важнее психологии примыкающая к ней логика — наука о мышлении, открывающем истину.
Традиционная аристотелевско-схоластическая логика при всех ее достоинствах оставалась логикой доказательства того, что некогда уже было открыто, так или иначе найдено. Теперь же перед философией выдвигается новая задача — открытие ранее неизвестных истин, причем таких, которые стали бы действенным основанием практической философии, усиливали бы власть человека над природой, способствуя учреждению царства человека.
Здесь Бэкон ставит огромной гносеологической важности вопрос о методе познания объективных, действенных истин. Его разработка составляет вторую часть «Великого восстановления наук». Этой наиболее значимой для истории философии части доктрины Веруламца посвящено самое известное его произведение «Новый Органон».
4. Учение об идолах (призраках) и об очищении от них человеческого интеллекта
Метод познания объективных истин предваряется у Бэкона критическим обзором так называемых идолов, или призраков, и выяснением способов удаления их из человеческого сознания. Эту часть своей методологии Веруламец назвал «разрушительной». Только проделав эту предварительную критическую работу, очистив ум от идолов, можно рассчитывать на успешное применение нового метода, который и формируется в значительной мере в борьбе с этими препятствиями, задерживающими умственный прогресс.
Понятие идола, или призрака, предрассудка, имело длительную и сложную философскую родословную. Бэкон переосмыслил ее, придав древнему понятию идола гносеологическое значение. Согласно Бэкону, идолы отчасти присущи человеческому уму по самой его природе, отчасти возникли в ходе истории человеческого познания, отчасти появляются в ходе индивидуального развития человека. Подвергнув их критическому рассмотрению, автор «Нового Органона» опередил свое отношение как к обыденному мышлению, так и к схоластике, имевшей с ним много общего. Призраки постоянно преследуют человека, создают у него ложные представления и идеи, искажают подлинный лик природы, препятствуют человеку в его проникновении «в глубь и в даль природы»1.
Существуют четыре разновидности идолов. Первая — это призраки рода (idola tribus). Они присущи самой природе человека, как его разуму, так и чувствам. Чувства либо отказывают нам в своей помощи, когда множество вещей и явлений природы, а тем более ее законов ускользает от воспринимающей их силы или просто обманывают нас, что бывает весьма часто. Ум имеет свои изъяны, ибо «уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде»2.
Наиболее яркое проявление идолов рода — постоянное истолкование природы «из аналогии человека», и не «из аналогии природы». Свое выражение оно находит в телеологическом ее истолковании, в приписывании природе не свойственных ей конечных целей, которые Веруламец пытался по возможности полностью удалить из науки. Здесь он фактически подвергает критике органисгическое мировоззрение, восходящее к первобытному антропосоциоморфизму. Такое мировоззрение было характерно и для схоластики, им была пропитана натурфилософия Ренессанса. Но уже Телезио стремился к установлению собственных начал природы. Бэкон показал теперь, что это невозможно без устранения ее телеологического истолкования. Экспериментальный метод, преодолевающий несовершенство чувств и фиксирующий явления природы в их независимости от чувств, устраняет и фантомы целевых причин.
К тем же идолам рода следует отнести свойственное человеческому уму стремление к обобщениям, не обоснованным достаточным количеством фактов. «Жаден разум человеческий»1. Он легко предполагает в вещах больше порядка и единообразия, чем их в действительности находит. Удивительно точно автор «Нового Органона» указал здесь на правильные круговые орбиты, по которым якобы обращаются планеты, как на пример этой идеализирующей способности человеческого ума, демонстрирующий идолы человеческого рода.2
В силу тех же идолов человеческий ум от самых незначительных фактов воспаряет к самым широким обобщениям. Вера же у людей обычно сильнее, чем доказанность того, во что они верят. Вот почему, подчеркивает Бэкон, к крыльям ума надо подвешивать гири, чтобы он держался ближе к земле, к фактам.
Идолы рода самые устойчивые. Полностью искоренить их невозможно, но можно нейтрализовать, максимально затормозив их вредоносное действие.
Другую разновидность идолов автор «Нового Органона» именует призраками пещеры (idola specus) (отзвук известного образа пещеры, фигурирующего в платоновском «Государстве»). Кроме идолов, присущих всему человеческому племени, у каждого человека имеется «своя особая пещера», которая дополнительно «ослабляет и искажает свет природы»3. Индивидуальные особенности человеческой физиологии и тем более психики, определяемые характером данного человека, его воспитанием и другими особенностями его судьбы, находят свое выражение в идолах пещеры. Весьма глубоко замечание Бэкона относительно воздействия эмоциональной сферы человека и его многообразных интересов на объективность и глубину человеческих суждений. «Человеческий разум не сухой свет, его окропляют воля и страсти, а это порождает в науке желательное каждому. Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает... Бесконечным числом способов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят разум»1.
Преодоление этих идолов, согласно Бэкону, возможно при помощи коллективного опыта, исправляющего опыт индивидуальный.
Третья разновидность идолов — идолы площади (idola fori). Они порождаются речевым общением людей, в процессе которого они воображают, что «их разум повелевает словами»2. Эти идолы самые тягостные, ибо вопреки такой уверенности людей (и даже в силу ее) слова исподволь проникают в человеческое сознание и часто извращают логику рассуждения. Особенности речи, человеческого языка порождают многочисленные ошибки.
Критика идолов площади направлена прежде всего против несовершенства обыденного мышления. Подавляющее большинство людей не понимает того, что слова — это только имена, или знаки, посредством которых люди общаются между собой. Слова говорят не о том, что такое вещи сами по себе, а о том, что они значат для людей. Примеры идолов площади — бесчисленные споры о словах. Принимая слова за вещи, люди соскальзывают на почву псевдомудрости. Здесь критика обыденного сознания перерастает в критику схоластики, точнее — умозрительного схоластического реализма как ее главного выражения. Этот реализм понятий полностью объективировал множество терминов, особенно наиболее общих. Нельзя, подчеркивал Бэкон, построить действительную науку о природе даже на основе таких максимально общих понятий, как «субстанция», «качество», «действие», «страдание», «тяжесть», «сухое» и др., мыслимых в качестве совершенно объективных сущностей. Имея дело со словами, никогда не следует забывать о том, что полная объективность существования принадлежит прежде всего индивидуальным вещам. Здесь Бэкон продолжил гносеологическую линию номинализма, достигшего большого влияния в конце Средневековья, притом особенно в Англии.
Можно считать, однако, что здесь критика идолов площади перерастает в критику идолов театра (idola theatri) — последней из разновидностей. Они порождаются слепой верой в авторитеты, особенно в традиционные философские доктрины и системы, искусственные построения которых являют собой как бы «философский театр». Здесь Бэкон снова и наиболее основательно наносил удар по системе Аристотеля и опиравшейся на него схоластике, слепое доверие к которым продолжало оказывать тормозящее воздействие на развитие научного знания. Подвергнув критике идолы театра, Веруламец выступил против нерассуждающей догматической веры в авторитеты (на поверку оказывавшиеся псевдоавторитетами), тормозившей и разрушавшей непредубежденное исследование истины. Отвергая рабское следование авторитетам, автор «Нового Органона» выразил согласие с теми, кто называет «истину дочерью времени, а не авторитета»1.
К призракам театра примыкает такой «докучливый и тягостный противник» естественной философии, как «суеверие и слепое, неумеренное религиозное рвение»2, пытающееся диктовать ей свои предрассудки. Как мы видели выше, для ограждения ученого от этого опасного воздействия Бэкон прибегал к теории «двух истин».
5. Догматизм и скептицизм
Как ни могущественны и упорны все эти идолы, в основном они все же преодолимы, и познание объективной истины возможно.
В этом контексте Бэкон говорит о двух ошибочных крайностях, проявляющихся в вопросе об истине. Одна из них высокомерно провозглашает единственно истинными только свои учения, стремясь диктовать присущую ей познавательную волю и ее результаты всем остальным. Перипатетики, схоластики и другие ревнители такой влюбленности в свои доктрины «легко приходят к окончательным утверждениям и делают науки доктринальными и догматическими»1. Они подавляют стремление человеческого разума к непредвзятому исследованию истины. Им противостоят философы-скептики и скептически настроенные ученые.
Выше, при рассмотрении воззрений Монтеня, мы касались прогрессивной роли скептицизма в критике религиозного догматизма в философии позднего Ренессанса. Однако тогда же было установлено, что в борьбе против любого догматизма иные скептики отвергали возможность достижения какой бы то ни было достоверности в познании. Эта вторая сторона скептицизма получала все большее распространение вместе с самим скептицизмом в европейской философской мысли XVII в. Бэкон резко отрицательно относился к схоластическому догматизму и в борьбе против него подобно другим предшествующим философам-гуманистам в известной мере использовал эту сторону скептицизма (сторонников так называемой акаталепсии). Автор «Нового Органона» признает известное сходство своей критики идолов с критикой чувств и разума, развивавшейся скептиками, в их истоках, но отнюдь не в результатах, ибо «в завершении они бесконечно расходятся и противополагаются одно другому. Те просто утверждают, что ничто не может быть познано. Мы же утверждаем, что в природе тем путем, которым ныне пользуются, немногое может быть познано. Те в дальнейшем рушат достоверность разума и чувств, мы же отыскиваем и доставляем им средства помощи»2.
Таким средством и стал разработанный Бэконом метод опытно-индуктивного исследования природы. Если критика идолов составляет деструктивную часть его философской доктрины, то создание этого метода — ее конструктивную часть.
6. Критика Бэконом силлогизма и его эмпирический метод
К бэконовской критике идолов вплотную примыкает и его критика силлогизма, составляющая уже переход к его собственному методу.
Аристотелевский силлогизм, в известной мере даже усовершенствованный схоластикой, вместе с тем был подчинен господствующему в ней умозрительному осмыслению познания всего сущего, включая природу. Такая методология при всей ее логической утонченности и даже точности, признаваемых Бэконом, оставалась все же не столько на предметном, сколько на словесном уровне и была совершенно бесплодной. Если посылки любого дедуктивного рассуждения составляют некие общие понятия, из которых делаются определенные выводы, то полученное знание не выходит за границы этих посылок и не дает нового знания. Полностью заблуждается схоластика, воображая, будто в процессе дедуктивного размышления в уме человека действует некая могучая сила, не нуждающаяся в его обращении к природе. С глубоко натуралистических позиций автор «Нового Органона» замечает в этой связи, что «тонкость природы во много раз превосходит тонкость рассуждений», «тонкость чувств и разума»1.
Бэконовская критика силлогизма систематически проводимая с позиции эмпиризма, состоит в доказательстве того, что исходные общие понятия, лежащие в основе дедукции, в конечном итоге представляют собой результат опытного знания, но знания слишком поспешного, неметодического. Уже Аристотель и тем более его схоластические последователи некритично и опрометчиво переходили от наблюдения некоторых совершенно недостаточных фактов к установлению самых широких понятий, становившихся основами знания Не удивительно, что схоластика забывала о реальном содержании таких понятий, превращавшихся только в слова Отсюда неудовлетворительность понятийного аппарата схоластики для действительного научного постижения природы. Вовсе не отвергая силлогизма — незаменимого орудия при изложении уже открытых истин — Бэкон не отказывался от общих понятий. Такие понятия составляют фундамент знания. Тем более важно правильно их образовывать. Если же понятия извлечены из предметов случайно, что было свойственно не только схоластикам, но и многим натурфилософам, то и все построенное на таком фундаменте будет непрочно. Ведь силлогизм, подчеркивал Бэкон, состоит из предложений, предложения — из слов, а слова — суть знаки понятий. Поэтому если сами понятия, составляющие основу знания, образованы необдуманно, более или менее случайно, то нет ничего прочного и в том, что на них построено.
Предшественники Бэкона стремились устранить бесплодную умозрительность аристотелевско-схоластической традиции и аппелировали к опыту как главному средству преодоления бесплодности важнейших понятий этой традиции. Однако только Бэкону удалось разработать широкий метод опытного исследования природы.1