Репрезентация языковой картины личными именами собственными на материале книги "Гарри Потер и философский камень"

Введение
1. Понятие языковой картины мира литературной сказки
1.1. Понятие языковой картины мира
1.2. Понятие языковой картины мира сказки
Выводы
2. Имя собственное в языковой картине мира литературной сказки
2.1. Понятие имени собственного и личного имени собственного в частности
2.2. Имена собственные, представленные в сказочной картине мира
Выводы
3. Имя собственное в языковой картине мира сказки «Гарри Поттер и философский камень»
Заключение
Библиография

Репрезентация языковой картины личными именами собственными на материале книги "Гарри Потер и философский камень"

Сказочный "мир без выбора" [Неелов, 1987], в котором изначально торжествуют добро и справедливость, может быть противоположен тому, что видит автор в окружающем мире.
Естественное и гармоничное сочетание нравственных ценностей человеческой личности и справедливого устройства любого общества, составляющее одну из основ сказочного мира, воспринято сказкой литературной. Это, в свою очередь, дает основание предполагать, что сказочная традиция непрерывна. Сказка - жанровое образование, обладающее огромным культурным и нравственным воспитательным потенциалом. Именно сказка (народная и литературная) составляет значительную часть чтения любого человека. Многое проникает в современную литературную сказку (и западное фэнтэзи, и принципы построения мультипликационного сериала, и элементы любовно-приключенческого романа, и остросюжетного детектива), во многие жанры входят законы сказочной поэтики. Черты сказки узнаваемы. Достаточно бывает лишь намека на нее, имени, детали - и читатель "восстанавливает" свое представление о сказке в целом, без разделения на народную и литературную, т. е. вступает в известный каждому волшебный мир.
B XX веке расцвел новый жанр, органично впитавший в себя достижения фольклорной и литературной сказки, помножив их не просто на современность, но на неисчислимые возможности будущего. Речь идет о фантастике, а конкретно, о ее жанровом ответвлении, названном на Западе фэнтези, что само по себе значит — «сказочный». Действительно, фэнтези — продолжение и развитие (в некоторых случаях - прямое) литературной сказки. Собственно, это «жанр, возникший на потребу читателя, и ничего плохого в этом нет» [См. Анатольева Е., 1998.].
Дело в том, что, отстаивая идеалы детства, литературная сказка XX века как-то уж чересчур увлеклась детским направлением, детскими героями.
В фэнтези, как и в любой сказке, на помощь всем погибающим, несправедливо униженным и оскорбленным, приходит бесстрашный, сильный и мужественный герой. Выходец из старинной сказки про витязей и богатырей, сегодня он одет в современные покровы крутого парня. Этакий герой-одиночка, «одинокий волк». Подобный образ чрезвычайно популярен сейчас во всех проявлениях искусства, а в фэнтези особенно.
Мастера фэнтези стремятся убедить читателей в существовании их «фантастических» миров: создают планеты и континенты, рисуют карты, составляют хронологию событий и перечень правящих династий, даже обосновывают генетическую наследственность, прилагая «медицинские карты».
Именно реальность начала довлеть над фантазией в сказках писателей-реалистов, образовавших даже новое направление в литературной сказке — сказку фантастически-правдоподобную. Чудесные силы отошли на второй план, выступая то в виде духов семейного очага, то духов напоминаний, а то и духов различных праздников. Это некое низведение бывших могущественных волшебников до духов Сверчка и Чайника, показывает их явное обмирщение, обытовление, собственно прикладное значение. Главные делатели чудес в мире «правдоподобной» сказки — сами рядовые герои. Причем они явно не героизированы. Напротив, это маленькие люди, ничем не защищенные старики и маленькие дети.
Герои сказок первой половины XX века даже и не обращаются ни к волшебникам, ни к феям. Они сами - творцы своего счастья.
В сказочной стране фэнтези ответственность на себя стали брать дети. «Отринув волшебников и почти забыв их, маленькие герои, как это ни парадоксально, взяли на себя их функции, - отмечает Е.Анатольева, - Не удивительно, что это привело в обеднению самой поэтики сказки. Сказка ведь, как известно, основана на волшебстве. Значит, должны быть и волшебники...» [Анатольева, 1998: 224]
Что касается литературной сказки, то в ней могут быть отражены элементы современного быта, знакомые ребенку: телевизор, телефон и т.п. Достаточно вспомнить Карлсона, жившего на крыше многоквартирного дома, или Маленького принца Экзюпери.
Выводы
В связи со всем выше изложенным, можно сделать следующие выводы:
Форма каждого языка находится в неразрывной связи с духовными задатками говорящего на нем народа и является неповторимо индивидуальным образованием, которое принято называть языковой картиной мира. Эта картина мира отражает факт национально-культурного наследия, сознательное представление человека о мире, которое формируется не столько языком, сколько повседневным опытом. В ней отражается тип отношения человека к миру (природе, животным, самому себе как элементу мира), задаются нормы поведения человека в мире. Языковая картина мира — это всегда интерпретация мира, а не зеркальное его отражение.
В сказочной языковой картине мира одни тематические ряды лексики представлены широко. Эти слои лексики представляют собой архетипы, задающие мифологизированное конструирование мира. Другие слои лексики (в основном научная терминология, не понятная ребенку) не представлены вовсе или представлены достаточно слабо, при этом часто переосмыслены, что обусловлено отсутствием предметных прототипов мира научной и деловой терминологии в мире сказки.
Общепризнанной особенностью картины мира, представленной текстами волшебных народных сказок, является сосуществование в них полюсов реальности и фантастики. Самыми наглядными из языковых средств реализации содержательной категории фантастического в сказочных текстах представляются лексические средства, определенные слова, служащие маркерами прагматики фантастического.
2. Имя собственное в языковой картине мира литературной сказки
2.1. Понятие имени собственного и личного имени собственного в частности
Лингвисты, положившие начало, научному изучению языковой картины мира, практически — начиная с В. фон Гумбольдта, при всей несхожести подходов к данной проблеме, признавали исключительную важность системного описания лексики "в познании человеком действительности и в формировании языковой картины мира". Слова рассматриваются как элементы структуры языка, которая в целом может быть сопоставлена со структурой мира. Интуитивно, сознательно или в силу традиции исследователи, особенно на начальном этапе изучения того или иного типа языковой картины мира, обращаются к лексическому уровню языка.
В сознании человека, воспринимающего текст, отражается реальная действительность. В человеческом сознании при участии важнейшего свойства человеческой психики — фантазии (воображения) происходит преломление реальных предметов памяти и новые образы. Субъект, творящий новые образы в сознании, находит для их означивания определенные слова, преимущественно готовые, которые хранились в его памяти в результате жизненного опыта.
Категории языка объективно связаны с категориями мышления. Существительное и части речи, входящие в его систему, являются обозначениями наиболее устойчивых и статичных явлений и понятий языковой картины мира (тогда как система глагола и частей речи, входящих в его систему, обозначают преимущественно ее динамические составляющие).
Имена существительные — наиболее обычные и естественные слова для обозначения объектов, явлений, процессов и свойств реального мира. Существительное выполняет в языке не только номинативную функцию, но также атрибутивную и предикативную.
ОНОМАСТИКА (от греческого ónoma - "имя") - раздел языковедения, изучающий имена собственные, часть этого раздела, посвященная изучению географических названий, обычно выделяется под названием топонимики.
Исследование имен собственных представляет огромную важность благодаря специфическим закономерностям их передачи и сохранения. Вследствие своей социальной функции - служить простым индивидуализирующим указанием на определенный предмет - имена собственные способно сохранять свою основную значимость при полном затемнении его этимологического значения, т. е. при полной невозможности связать его с какими-либо другими словами того же языка (например, такие названия рек в русском языке, как скифское "Дон", финские "Москва", "Волга" и т. д.).
Отсюда - огромная устойчивость имен собственных, сохраняющихся не только при революционных сдвигах в истории определенного языка, но даже при полной смене языка одной системы другим. Тем самым устанавливается возможность путем этимологического разъяснения тех или иных названий установить характер языка, на котором было впервые создано соответствующее наименование.
Но не все достаточно ясно касательно разграничительной линии между именами собственными и нарицательными.
Противоречия начинаются с термина «имя собственное» — русская калька с лат. nomen proprium (ср. нем. Eigenname, фр. nom рrорrе, англ. proper name). B латыни этот термин nomen proprium калькирован с греческого onoma, onyma, который обозначает: 1) имеющий ласть; 2)имеющий право или возможность; 3) узаконенный, установленный; 4) назначенный, определенный; 5) сильный, могущественный; 6) главный, основной, важнейший; 7) употребленный в основном, или прямом, т. е. непереносном своем значении; 8) грам. прилагаемый к одному лишь предмету, т. е. собственный. Для определения свойств собственного имени важны два последних значения этого слова. Латинское nomen proprium не полностью соответствует греческому, имея следующие значения: 1) собственный, действенный; 2) особенный; 3) неотъемлемый, верный. Здесь для определения сути имени собственного важно второе значение слова.
Существующая терминологическая дезориентация, - подчеркивает Суперанская, - «безусловно, не способствует выявлению основного и главного в собственных именах — их особого положения в языке, приложимости к индивидуальным объектам, выделяемым из ряда подобных, единичности ассоциаций имя—вещь, употребления имен в особых, частных значениях при отсутствии у них общего значения, соотносимого с понятием, как это типично для нарицательных, или общих, имен» [Суперанская, 1973: 46].
Но при этом мысли о том, что слово может одновременно быть и собственным, и нарицательным, не возникает.
Как правило, имя получает каждый человек в любой цивилизации. Что касается остальных живых существ или предметов, то в принципе ничто не мешает тому, чтобы имя собственное имело каждое животное, птица, рыба, каждое дерево, каждый предмет домашней утвари. Но в действительности получают имена лишь те предметы (одушевленные и неодушевленные), которые представляют особый интерес для человека и нуждаются в персональном подходе то, быть собственным именем — это свойство определенной лексической единицы, а не ее функция.
Собственные имена обретают свое значение (а вместе с тем и значимость) лишь при установлении их связи с объектами и лишь тогда становятся языковыми знаками. Без этого их роль была бы близкой к звукоподражанию. «Именно так была расценена фамилия Верди малограмотным человеком, которому предложили послушать оперу. Он ответил, что не желает слушать всякие верди, верти, верды и прочие алаверды и белеберды» [Суперанская, 1973: 136].
Имена собственные — необходимый инвентарь языка, служащий для определения тех данностей, которые не могут быть достаточно точно и однозначно определены с помощью имен нарицательных, нумерического ряда, системы координат, описательных фраз и т. д., а, следовательно, и особый, специфический инвентарь языка, восполняющий те пробелы, которые получаются при обозначении данностей с помощью имен нарицательных.
В античной науке в течение длительного времени велся спор об истинности имен и пригодности их для именования вещей. Всесторонний подход к этому вопpocy позволил грекам сделать меткие наблюдения и выводы, интересные и для современных исследователей.
Так И. М. Тронский (Тронский, 1936: 15) отмечал, что консервативное направление греческих философов противопоставило принцип «правильности» имен по природе софистической теории «соглашения»: «Это была попытка философски оформить традиционные представления о «тесной связи имени с вещью, связи, игравшей очень значительную роль в практике греческого культа: называние «правильного» имени служило залогом эффективности молитвенной или магической формулы». Мифологическое представление о «природной» связи между именем и вещью оспаривалось Демокритом (ок. 470—380 до н. э.), который в качестве доказательства отсутствия однозначного соответствия между именем и вещью выдвигал четыре аргумента: 1) многозначность имени (омонимия), 2) многоименность вещи (синонимия), 3) факты переименования (в случае собственных имен), 4) наличие вещей, не имеющих имен [Тронский, 1936: 18].
Платон (V—IV вв. до н. э.), основоположник античного идеализма, посвятил языковым проблемам диалог «Кратил, или о правильности имен». Участники диалога — Кратил, последователь Гераклита (ок. 500 до н. э.) и Гермоген, высказывающие диаметрально противоположные взгляды, а также Сократ, примиряющий обе стороны. Задача диалога — показать, что имена не являются орудиями познания вещей, что знание имени еще не есть знание свойств самой вещи.
Со времен античности интерес к именам пробуждался не раз. Так английский философ Нового времени Т. Гоббс отмечал: «Имена как составные части предложения суть знаки наших представлений. Следовательно, они не являются знаками самих вещей. Камень может быть именем и реального камня-вещи и камня из сновидения — образа вещи. Мы обозначаем именем и то, чего не было, нет, не будет и не может быть». [Гоббс, 1926: 15]
Французский лингвист М. Бреаль, анализируя, как имя дается вещи, писал: «Безусловно, имя обозначает вещи неполно и неточно. Неполно — потому, что невозможно выразить все, что можно сказать о солнце, говоря, что оно светит, или о лошади, говоря, что скачет. Неточно, потому что нельзя сказать о солнце, что оно сияет, когда оно спряталось, или о лошади, что она бежит, когда она стоит, или когда ранена, когда умерлa» [Breal, 1924: 177].
Фонетические изменения помогают скрыть первоначальный смысл, но они не меняют ценности (valeur) слова. Дериваты могут удаляться от изначального слова; оно само может изменить свое значение, которое сохранится в дериватаx. Например, лат. venus <радость> <прелесть> стало означать греческую Афродиту, а глагол venerer <почитать>, уважать> сохранил религиозное значение. Утверждают, что такие имена собственные, как Александр, Цезарь, Бонапарт, составляют исключения и находятся за пределами языка. Для этих категорий этимологический смысл не имеет ни малейшего значения. Они переходят из языка в язык без перевода. Имена собственные — знаки вторичные. Если этимологический смысл не принимать во внимание, мы увидим, что в них нет ничего от обычных существительных. Если они переходят из языка в язык без перевода, это сближает их стимулами знатности, названиями изобретений, костюмов и т. д. Если они в меньшей степени участвуют в фонетических изменениях, их удерживает от этого их «специальность», что сближает их со словами религиозными и административными. Их отличие от нарицательных, по мнению Бреаля, носит интеллектуальный характep.
Датский лингвист Вигго Брёндаль (1928) приходит к выводу, что ни природа, ни число, ни характер объектов не дают основания для точного определения имени собственного. Психологическое определение имени собственного как конкретнейшего заставляет обратить внимание на разницу между психологическим впечатлением, производимым именем, и его логической ценностью. Психологически богатое может быть бедным в языке; поэтому имена близких, столь значимые в семье, почти ничего не значат в общем языке. С точки зрения сигнификативного значений, имя собственное ограничено и близко к нулю [Brøndal, 1928: 62].
Лишь немногие собственные имена широко распространены, подобно нарицательным. Большинство известно ограниченному кругу. Вот почему тот же набор фонем может служить именем для тысяч, так как каждый из нас знаком лишь с немногими, носящими то же имя. При этом не возникает большого неудобства. Если бы кто-то знал всех Смитов и Браунов, это сделалось бы невозможным общение, пришлось бы выдумывать клички или что-либо еще. Неудобство «общего» собственного (common proper name) имени чувствуется лишь в больших коллективах (в телефонных книгах). Распределение собственных имен мало зависит от языковых коллективов. Ареалы большинства имен — это лишь часть языковой общности. Немногочисленные имена широкого распространения обычно известны далеко за пределами языка, в котором они возникли, и даже у лиц, не знающих этого языка. Стремление иностранцев насколько возможно правильно произносить эти имена — еще одно доказательство их фактической независимости от языковых границ.
При переходе собственных имен в нарицательные теряется способность называть лишь один индивид. Если считать, что имя — пустая рамка, то по абстрагировании этого свойства от него остается лишь набор фонем, который уже не относится к одному конкретному индивиду.
Изучение имен собственных в литературных произведениях и методов их образования должно было бы дать ценные материалы для характеристики различных стилей и творческих методов. Достаточно напомнить об именах-персонификациях в дидактических и сатирических жанрах (Стародум, Скотинин, Обалдуев, город Глупов); об именах комических по своей этимологии (Ноздрев, Собакевич) или по своей звукописи (Чичиков, Халтюпкина); о методах образования имен положительных персонажей в различных стилях (классические и сентиментальные: Альцест, Эраст, Помела, Лиза, романтические: Ансельм, Вольдемар, Ольга, реалистические: Левин, Безухов, Облонский) и о влиянии этих имен на бытовой ономастикон ; об использовании имен для социальной характеристики героя ( например у Блока игру на именах "Текла" и "Фекла" в "На берегу моря").
Однако материал для поэтической ономастики не только не разработан, но и не собран. Не собраны также и многочисленные высказывания поэтов и писателей об именах собственных, характеризующие методы их работы в этой области.
Антропонимика (от и греч. Anthropos – человек и ónyma - имя) – важный раздел ономастики, изучающий имена собственные людей, происхождение, изменение этих имен, географическое распространение и социальное функционирование, структуру и развитие антропонимических систем. В современной русской антропонимической системе каждый человек имеет личное имя (выбираемое из ограниченного списка), отчество и фамилию (возможное число последних практически не ограничено). Существовали и существуют иные антропонимические системы: в Древнем Риме каждый мужчина имел преномен - личное имя (таковых было всего 18), номен - имя рода, передаваемое по наследству, и когномен - имя, передаваемое по наследству, характеризующее ветвь рода. В современной Испании и Португалии человек имеет обычно несколько личных имён (из католического церковного списка), отцовскую и материнскую фамилии. В Исландии каждый человек имеет личное имя (из ограниченного списка) и вместо фамилии - производное от имени отца. В Китае, Корее, Вьетнаме имя человека складывается из односложной фамилии (в разные эпохи их насчитывалось от 100 до 400) и личного имени, обычно состоящего из двух односложных морфем, причём количество личных имён не ограничено. Особое место в антропонимических системах занимают гипокористики (ласкательные и уменьшительные имена - русские Машенька, Петя, английские Bill и Davy), а также псевдонимы и прозвища.
Антропоним, особенно личное имя, отличается от многих других имен собственных (онимов) характером индивидуализации объекта: каждый объект номинации имеет имя. Реестр имен ограничен. Имена личные повторяются, что заставляет давать дополнительные наименования.
Постоянная формула имени была известна еще в античном Риме и включала в себя личное и родовое имена и прозвище, а иногда и добавочное прозвище [ЛЭС, 1990: 36].
Псевдоним - это подпись или имя, которыми автор или артист заменяют своё настоящее имя. К псевдониму прибегали издавна с различными целями: укрыться от преследований цензуры, подчеркнуть особенность личности автора или его творчества, представить его не таким, каков он на самом деле (литературная маска). Причинами появления псевдонима бывали также неблагозвучие фамилии, сословные предрассудки, боязнь провала на литературном поприще, наличие однофамильцев. Литературный псевдоним может считаться одним из видов мистификаций литературных.
Формула именования человека во многом зависит от речевого этикета.