Эйхенбаум Б. "Как сделана "Шинель" Гоголя."

Реферат статьи Б.М. Эйхенбаума «Как сделана «Шинель» Гоголя

Эйхенбаум Б. "Как сделана "Шинель" Гоголя."

Эйхенбаум считает, что принцип звукоречи является одним из эффектов гоголевского языка: «Самое обыкновенное слово подносится им иной раз так, что логическое или вещественное его значение тускнеет — зато обнажается звуковая семантика, и простое название получает вид прозвища: «...натолкнулся на будочника, который, поставя около себя свою алебарду, натряхивал из рожка на мозолистый кулак табаку». Или: «Можно будет даже так, как пошла мода, воротник будет застегиваться на серебряные лапки под аплике». Последний случай — явная игра артикуляцией (повтор лпк — плк)».
Далее Эйхенбаум показывает, что кроме каламбуров Гоголь использует прием смены артикуляционно-мимической звукоречи напряженной интонацией на примере описания определенного периода времени чиновников: «Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью,— когда все уже отдохнуло после департаментского скрипения перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже чем нужно, неугомонный человек... словом, даже тогда, когда все стремится развлечься, Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению». Эйхенбаум считает, что в этой фразе есть «огромный период», приводящий интонацию до огромного напряжения и который разрешается неожиданно просто словами об Акакие Акакиевиче, который не предавался никакому развлечению, а «Напившись всласть он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне»8.
Далее Эйхенбаум показывает, что анекдотический стиль «Шинели» Гоголь изменил, включением описания о том как Акакий Акакиевич реагировал на насмешки других чиновников: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?». Эйхенбаум высказывает мнение, что описание «знаменитого «гуманного» места, которому так повезло в русской критике, что оно из побочного художественного приема стало «идеей» всей повести» написано сентиментально-мелодраматическим стилем, который «неожиданно внедряется в общий каламбурный стиль».
Эйхенбаум также считает. что действующие лица повести Гоголя «Шинель» говорят немного, но речь их сформирована Гоголем особым образом, она не производит ощущения бытовой речи, как у Островского, и при этом речь героев стилизована. Автор статьи приводит описание Гоголем речи Акакия Акакиевича: «Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частию предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения». Речь Петровича, отмечает Эйхенбаум, в противоположность отрывочной артикуляции Акакия Акакиевича, сделана сжатой, строгой, твердой и действует как контраст и подчеркивает, что к речи Петровича также не подходит житейская интонация, она так же «выискана» и условна, как и речь Акакия Акакиевича.
Речь Гоголя в повести «Шинель автор статьи относит к сказу, который «стилизован под особого рода небрежную, наивную болтовню». Особенно стиль сказа проявляется во фразе: «Где именно жил пригласивший чиновник, к сожалению, не можем сказать: память начинает нам сильно изменять, и все. что ни есть в Петербурге, все улицы и домы слились и смешались так в голове, что весьма трудно достать оттуда что-нибудь в порядочном виде»9 считает Эйхенбаум. Эта фраза дает «представление о приеме сказа, придающем всей повести иллюзию действительной истории, переданной как факт, но не во всех мелочах точно известной рассказчику».
Далее Эйхенбаум пишет, что сама повесть «Шинель» появилась из канцелярского анекдота о бедном чиновнике, потерявшем свое ружье, на которое тот долго копил деньги, и даже первоначальное название повести было «Повесть о чиновнике, крадущем шинели». Эйхенбаум, опираясь на воспоминания историка литературы, мемуариста и литературного критика П.В. Анненкова, пишет, что в черновых набросках повесть первоначально была больше похожа на сказ, благодаря стилизации под небрежную болтовню и фамильярность. «В окончательном виде Гоголь несколько сгладил такого рода приемы, уснастил повесть каламбурами и анекдотами, но зато ввел декламацию, осложнив этим первоначальный композиционный слой. Получился гротеск, в котором мимика смеха сменяется мимикой скорби - и то и другое имеет вид игры, с условным чередованием жестов и интонаций».
В 3-ей главе, после проведенного анализа прием речи Гоголя, Эйхенбаум рассматривает, как Гоголь соединяют приемы сказа в своей повести. Во 2-й главе Эйхенбаум фактически показал, что повесть «Шинель» - это мимико-декламационный сказ и в ней есть не сказитель, исполнитель-комедиант и теперь рассматривает сценарий роли «комедианта».
Вначале повесть начинается эпически, но затем, благодаря включению отступлений, появляется ощущение анекдота, небрежно и торопливо рассказанного. далее автор переходит снова на тон эпического сказа, который также сменяется акустической фразой описания Акакия Акакиевича и фразой «Что ж делать! виноват петербургский климат»10, которую Эйхенбаум называет мимическим жестом. Эйхенбаум пишет, что «Личный тон, со всеми приемами гоголевского сказа, определенно внедряется в повесть и принимает характер гротескной ужимки или гримасы». Этим описанием департамента подготовлен «переход к каламбуру с фамилией и к анекдоту о рождении и крещении Акакия Акакиевича». Эйхенбаум считает, что в этой части сочетаются приемы комического сказа и сентиментально-мелодраматические тексты, благодаря чему простой анекдот превращается в гротеск. Описание того, как Aкакий Акакиевич реагировал на обиды: «И что-то странное заключалось... И долго потом... представлялся ему... И в этих проникающих словах... И, закрывая себя рукою… », Эйхенбаум предлагает не принимать буквально как «торжество искусства», а рассматривать как определенный художественный прием. Он даже пишет, что «Исходя из основного положения - что ни одна фраза художественного произведения не может быть сама по себе простым «отражением» личных чувств автора, а всегда есть построение и игра, мы не можем и не имеем никакого права видеть в подобном отрывке что-либо другое, кроме определенного художественного приема». Он подчеркивает, что манера отождествлять какое-либо отдельное суждение с психологическим содержанием авторской души есть ложный для науки путь. Затем он высказывает мнение, что художественное произведение – это нечто сделанное, оформленное, придуманное и не только искусное, но также искусственное.
Искусность и искусственность гоголевского приема Эйхенбаум видит в построении ярко мелодраматического каданса - в виде примитивно-сентиментальной сентенции, которую Гоголь использует с целью утверждения гротеска, который у Гоголя выражается так: «И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным...»11. Этот мелодраматичный текст является, по мнению Эйхенбаума, контрастом к комическому сказу. Эйхенбаум высказывает мнение, что «Форма серьезного размышления не дала бы контраста и не была бы способна сообщить сразу всей композиции гротескный характер».
Далее Эйхенбаум показывает, как изменяются приемы изложения. После указанного эпизода в духе сентиментального примитивизма, Гоголь использует каламбурный тон, он рассказывает, как ест Акакий Акакиевич и как тот прекращает еду: «когда желудок его начинает «пучиться».
В тексте повести часто можно отметить несовпадение между торжественно-серьезной интонацией самой по себе и смысловым содержанием, что является приемом гротеска, считает Эйхенбаум.
Эйхенбаум считает, что в первой части повести намечен рисунок, с переплетением чисто анекдотического сказа с мелодраматической и торжественной декламацией и что это определяет композицию «Шинели» как гротеска. По мнению Эйхенбаума «Стиль гротеска требует, чтобы, во-первых, описываемое положение или событие было замкнуто в маленький до фантастичности мир искусственных переживаний и совершенно отгорожено от большой реальности». Чтобы объяснить это положение Эйхенбаум напоминает повестях Гоголя «Старосветские помещики» и «Повесть о том, как поссорился …» где события замкнуты маленьком мире искусственных переживаний.
Кроме того Эйхенбаум подчеркивает, что гротеск делается не с дидактической и не с сатирической целью, а с целью создания простора для игры с реальность и разложения реальности на элементы. В гротеске обычные соотношения и связи (психологические и логические) оказываются в заново построенном мире недействительными, а всякая мелочь может вырасти до колоссальных размеров. На фоне такого стиля малейший проблеск настоящего чувства приобретает вид чего-то потрясающего, считает Эйхенбаум.
И далее Эйхенбаум высказывает мнение, не совпадающее с мнением ряда историков литературы и критиков, поддавшихся чрезмерному влиянию Белинского. Он пишет, что в отличие от «наивных и чувствительных» сторонников Белинского душевный мир Акакия Акакиевича нельзя считать ничтожным, это фантастически замкнутый «свой» мир и в доказательство этого тезиса приводит фразу Гоголя: «Там, в этом переписываньи, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир... Вне этого переписыванья, казалось, что для него ничего не существовало»12. По законам мира Акакия Акакиевича новая шинель является грандиозным событием. Эйхенбаум приводит цитату, которую называет гротескной формулой: «...он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели». И далее еще несколько цитат которые подтверждают гротескную гиперболизацию сюжета повести. Вот одна из них: «...как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, - и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке»,
Чтобы увидеть анекдот, у Гоголя есть фразы «от автора» в небрежном тоне, за которым точно скрывается ужимка: «А может быть, даже и этого не подумал, - ведь нельзя же залезть в душу человеку и узнать все, что он ни думает», которую Эйхенбаум относит к каламбуру, поскольку это не очень сочетается с уже сформировавшейся у читателя трактовкой фигуры Акакия Акакиевича. Смерть Акакия Акакиевича рассказана Гоголем гротескно, как и рождение героя, в описании чередуются комические и трагические подробности, а заканчивается все, по мнению Эйхенбаума, внезапно: «наконец бедный Акакий Акакиевич испустил дух».
Конец повести «Шинель», где описывается фантастическая история, которую Эйхенбаум назвал «эффектным» апофеозом гротеска, чем-то вроде немой сцены «Ревизора»: «Но кто бы мог вообразить, что здесь еще не все об Акакии Акакиевиче, что суждено ему на несколько дней прожить шумно после своей смерти, как бы в награду за не примеченную никем жизнь. Но так случилось, и бедная история наша неожиданно принимает фантастическое окончание»13. И снова Эйхенбаум опровергает мнение ряда литераторов, которых он называет наивными учеными, усмотревшими всю соль повести в «гуманном» месте. Он пишет, что они останавливаются в недоумении перед непонятным внедрением «романтизма» в «реализм».
Эйхенбаум же считает, что конец повести нисколько не фантастичнее и не «романтичнее», чем вся повесть. Наоборот там была действительная гротескная фантастика, переданная как игра с реальностью, а в финале повесть имеет мир обычных представлений и фактов. Это надо рассматривать как новый «обман» и прием обратного гротеска: «...привидение вдруг оглянулось и, остановись, спросило: «Тебе чего хочется?» — и показало такой кулак, какого и у живых не найдешь. Будочник сказал: «ничего», да и поворотил тот же час назад. Привидение однако же было уже гораздо выше ростом, носило преогромные усы и, направив шаги, как казалось, к Обухову мосту, скрылось совершенно в темноте»14. Такой финал, по мнению Эйхенбаума полностью уводит повесть от «бедной истории» с мелодраматическими эпизодами и показывает, что это чисто комический сказ.
Эйхенбаум так завершает статью: «Вместе с усатым привидением уходит в темноту и весь гротеск, разрешаясь в смехе. Так в «Ревизоре» пропадает Хлестаков - и немая сцена возвращает зрителя к началу пьесы».