по книге "Человеческое, слишком человеческое" Фридрих Ницше.

Содержание
Введение
«Человеческое слишком человеческое» - переход философа к реализму
Проблема общества и отдельного человека
Проблема жертвы
Проблема становления личности
Проблема добродетели и морали
Проблема атеизма
Заключение
Литература

по книге "Человеческое, слишком человеческое" Фридрих Ницше.

Размышляя об аскетическом идеале, Ницше различает, с одной стороны, его высокопарное выражение: манифестацию бедности, смирения, целомудрия, любви к истине отказ от чувственных удовольствий и других радостей существования, а с другой стороны, его реальное "физиологическое" протекание. Аскетизм становится у него не отречением от существования, а способом протекания индивидуальной экзистенции. У существа, заботящегося обо всех, о справедливости, благе и истине, парадоксальная физиология.
Торжество при последнем издыхании - так характеризует Ницше результат реализации аскетической этики. Такая физиологическая критика аскетизма, как жизни, направленной против жизни, является более эффективной, чем поиски теоретических аргументов, тем более что они бессильны. Аскетизм является физиологически бессмысленным.
Ницше объясняет господство аскетического идеала инстинктом сохранения дегенерирующей жизни. Стало быть, он есть борьба против жизни, а не смерти. Человек, достиг могущества благодаря приручению и цивилизации, но стал вследствие этого болезненным и слабым домашним животным.
Проблема жертвы
Мысли о жертве занимали Ницше в больших масштабах. Жертвой у него могут стать и становятся все — «сильный человек» может принести в жертву себя, а потому имеет право жертвовать кем угодно другим; человечество должно пожертвовать Богом и всеми своими прежними высшими ценностями.
Ницше нацелено имеет дело с «тенью», то есть с бессознательными контрпозициями сознательных позиций, потому что стремится к напряженной, полной силы целостности самого себя как конечной цели самостановления.
Тема жертвы «широкого размаха» прослеживается и в работе «Человеческое, слишком человеческое». Этими жертвами были его антигерои Сократ и Христос. Нише пишет: «Судебные убийства. — Два величайших судебных убийства в мировой истории суть, говоря без околичностей, скрытые, и хорошо скрытые самоубийства. В обоих случаях было желание умереть; в обоих случаях меч направлялся в собственную грудь, будучи вложен в руку человеческой несправедливости» [1, с. 170]. И это все. Ницше не говорит, кто были эти двое «судебно убитых» (и намеренно пользуется пассивно-безличными оборотами), да и сам термин «судебное убийство» больше никогда не употребляет. Складывается впечатление, что он здесь проговорился о какой-то важной лично для него тайне, но впредь ее уже не раскрывал.
То, что Ницше имел в виду Сократа и Христа, сомнений не вызывает. Но вот что он говорит именно об их самоубийствах, на первый взгляд довольно странно: ведь это как будто бы не вносит ровно ничего существенного для понимания их роли в творчестве идеалов, которое только и интересует Ницше в названной книге. Значит, дело тут не в самих самоубийствах, вернее, дело в том, что это были не просто самоубийства, какие делаются обыкновенно в депрессии, от боли, отчаяния или общей безвыходности положения. Это были «самоубийства», задуманные и выполненные с определенной целью, выходящей за пределы самоощущения и стремлений совершавших их личностей. Сократ заставил афинян казнить себя (и даже не позволил спасти себя от казни). Христос, знавший, что предназначен в жертву, тоже был обязан сделать все, чтобы она состоялась.
Ницше все это понимал и, как всегда, сразу на двух уровнях. На втором из них, бессознательном, «понимание» причудливо преломлялось в подражание, доходящее до самоотождествления с антигероями. И на этот раз дело было не только в ассимиляции, вызванной его сознательной критически-воинской позицией, занятой им по отношению к ним.
В обстановке публичной исповеди, самораскрытия (Сократ и Христос — на суде, Ницше — в книге) все трое ведут себя, с точки зрения человеческой (слишком человеческой), вызывающе-провокационно. Сократ рассуждает о своей божественной мудрости и, в сущности, прозрачно намекает на то, что он лучше всех остальных, поскольку следует правильному пути, указанному богами, а другие ему не следуют. Христос не отрицает того, что он — Сын Божий («если скажу вам, вы не поверите») и Царь Иудейский (хотя и не от мира сего). Ницше рассказывает всем о том, почему он так мудр, так умен и почему пишет такие хорошие книги. Ницше ощущает себя в качестве особенного существа, кладущего конец старому и начало новому миру, как открывателя пути к будущему, к подлинной, не иллюзорной жизни. Одновременно Ницше сознательно играл в отождествление с Антихристом.
Цикл жизни, начатый такими жертвами «широкого масштаба» и приведший к ее ослаблению, должен закончиться тоже жертвой, чтобы начать новый цикл усиления жизни.

Проблема становления личности
Центральная идея книги «Человеческое, слишком человеческое» —идея происхождения всех наших идей, верований, представлений, а также самой «картины мира». По сути, Ницше ведет здесь речь о зависимости мира явлений в той форме, которая предстает нам в нашем каждодневном опыте.
Самое главное в позиции Ницше — это решительное отрицание какого-либо «метафизического» мира, т. е. чего-либо находящегося за пределами личности человека и мира явлений, зависимого от личности. Ницше утверждает, что именно совокупность творческих центров Я, совокупность личностных начал, выступающих как подлинно первичное и абсолютное в бытии, «порождает» все мировое бытие, «творит» его. Тот факт, что Ницше не конкретизирует смысл этого «творения», конечно, делает его мысль менее доступной и понятной, однако ее было бы неверно трактовать метафорически, как обозначение производности только «мира» человеческой культуры и человеческих ценностей.
Внутри каждой личности происходит становление сверхчеловека за счет глубокой творческой энергии личности, укорененной в потенциальной бесконечности ее бытия, не знающего ограничений и необходимости.
Процесс самостановления — вещь редкостная и, вероятно? может служить нового человеческого вида (а не просто ницшевского «высшего типа»), сосуществующего со старым и внешне ничем от него неотличимого (чем этот вид и спасает свою жизнь).
Почему он свойствен только очень немногим — трудный вопрос; можно только предположить, что в силу некоторых смутных причин, которые одни назовут мутацией, другие — случайностью, а третьи, возможно, кармой, некоторые представители людского рода появляются на свет с дополнительным зарядом энергии, который иногда (и притом очень редко) используется для перехода к сверхприродным мотивам всей деятельности, а чаще всего — для всякого рода девиаций: вероятно, все крупные преступники, например, — это неудачи в деле самостановления.
На этом первом этапе самостановление проявляется как бессознательное стремление выйти из ряду вон, человек нового вида инстинктивно нащупывает в себе ядро, все больше выступающее из общего, коллективного фона всей психики. Такое нащупывание имеет форму внешней проекции внутреннего события — чувства «отчуждения» от реального, внешнего коллектива, от «окружающих» во всех смыслах. Одиночество — осознанное, или, как выражается Ницше, «возлюбленное одиночество» — навсегда становится отличительной чертой и любимой стихией и судьбой самостановящегося.
Но нарождающееся личностное ядро поначалу еще очень слабо, его огонек только разгорается, и самостановящийся ощущает это глубоким инстинктом, равно как и то, что именно в таком ядре отныне сосредоточена вся его подлинная будущая жизнь. Остро ощущает он и угрозу своей подлинной жизни со стороны коллективного начала собственной психики, воплощенного и в бессознательном, и в коллективном (то есть, по сути, бессознательном) разуме с его общепринятыми схемами поведения, мнениями, верованиями, истинами, кумирами, языком и т. д. Из них само бессознательное, конечно, много мощнее — оно, будучи совершенно внеморальной стихией, природой, не только помогает, но и в гораздо большей степени мешает самостановлению: так природа предоставляет растению почву, влагу и свет для роста, но сама же иногда шлет своему детищу губительные бури и засухи.
Энтропийная, коллективная сторона раздвоенного бессознательного естественным образом «реагирует» на негэнтропийную деятельность самостановления, пытаясь обратить ее вспять, подвергнуть диссипации и, значит, уничтожить. Отсюда ответная защитная бессознательная реакция самостановящегося — его попытка укрыться от этих угроз: укрыться, потому что энергии у нарождающегося ядра личности еще слишком мало, чтобы защищаться силой. Эта попытка сохраниться, не подвергнуться энтропийной диссипации проявляется как бессознательный комплекс тайны — единственного пока доступного личности способа уйти от разрушительного воздействия коллективной стихии.
Комплекс тайны — характерная черта не только самостановления, но и простого процесса индивидуации, где речь, правда, откровенно идет о защите другого комплекса, комплекса «я», но все же главную роль выполняет социализация, адаптация к внешней среде, усвоение путем подражания, в ходе которого индивидуальное «я» укрепляется в достаточной степени. В ходе же самостановления, а оно, как правило, если вообще начинается, то начинается позже, пройдя общеобязательную индивидуацию, речь о другом — здесь надо хранить и защищать нечто гораздо более редкостное и хрупкое, нечто испытывающее яростные атаки одной из сторон бессознательного. Поэтому комплекс тайны у самостановящегося может сохраниться надолго, а то и на всю жизнь.
Сам же Ницше демонстрирует комплекс тайны, например, тогда, когда надевает многообразные маски. Эти маски - побочные, некрасивые и совсем не обязательные эффекты процесса самостановления Ницше.
Ницше беседует с нами посредством символов, то возникает несколько отличное видение обозначенного вопроса: человек будущего, абстрактный, трансцендентный засимволизирован «сверхчеловеком», «человек» же представляет собой лишь нечто, что стоит превзойти презрением, т.к. человеческое, слишком человеческое мельчит его, низводит смысл его существования к отсутствию всякого существования, «человек» слит с «толпой», он и есть эта «толпа» [1, с. 460]. Ситуация, когда человек становится сверхчеловеком невозможна, ибо сверхчеловек – это как раз не человек со всем набором его аморальных качеств, который требуют переоценки, ибо эти ценности, ценности слабого разума уже устарели, современно и актуально для Ницше уже нечто другое: уровень бессознательно-символьный, ибо только он может «родить» не человекоподобного индивида, а истого сверхчеловека. Существует еще один вариант интерпретации символа сверхчеловечества: сверхчеловек – это идея, трансцендендирующая и преломляющаяся в бессознательном каждого человека, который осознал конечность своего существования, существования ради того, чтобы жил сверхчеловек. Однако, насколько мы помним, именно постановка вопроса об исчезновении человечества и становлении сверхчеловечества коробила социум всей Европы XX века, которая наблюдала со страхом за фашистской Германией. Однако, если понимать сверхчеловека как символ, то мы вполне доказываем непричастность в этом отношении Ницше к «чуме» XX века – фашизму, который проповедовал идеи недочеловечества, слепого следования за фюрером, которые так презирал Ницше, говоря, что ненавистны мне все, для которых есть только один выбор: быть злыми зверями или злыми укротителями зверей; близ таких людей я не стал бы строить себе хижины, а над идеями очерненного философа глумилась вся «воспаленная» Европа, а более всего Германия.
Представления Ницше о личности – ни теория, ни психология; еще менее – это эстетика или наука. Всего более это – мораль, объяснимая в свете теории ценностей – теории символизма.
Проблема добродетели и морали
Ницше объясняет исключительные поступки тщеславием, посредственные — привычкой и мелкие — страхом. Судить — значит быть несправедливым, даже когда личность судит сама себя.
Ницше полагал, что свободный человек хочет во всем зависеть от самого себя, а не от какой-либо традиции, то есть авторитета [1, с. 217]. Отсюда следует отношение к морали как к чему-то относительному, так как поступок, нарушающий сложившуюся традицию, всегда выглядит безнравственным, даже и в том случае, если в его основе лежат мотивы, сами положившие начало традиции. Соблюдение морали даже не всегда является желательным для общества, а точнее полезным. Так, например, добродушие более энергичный двигатель культуры, чем прославленные обнаружения морали, такие как сострадание, милосердие и самопожертвование. Так, сострадания необходимо избегать не потому, что оно является для слабых утешением, а в силу свойства сострадания показывать страдающим, что, несмотря на всю их слабость, у них по крайней мере есть еще одна сила - причинять боль. Несчастный получает своеобразное удовольствие от этого чувства превосходства, ведь он все еще достаточно значителен, чтобы причинять миру страдания. Примерно три четверти всех вопросов и ответов при общении направлены на причинение собеседнику боли. Именно поэтому так много людей жаждут общества: оно дает им сознание их силы.
В течение жизни человека, относительно краткой по продолжительности, воздействующие мотивы, события, поступки других не могут задевать достаточно глубоко, чтобы стереть запечатлевшиеся черты многих тысячелетий. Но если мы вообразим себе человека многотысячелетнего возраста, то в нем можно было бы увидеть даже абсолютно изменчивый характер, так что из него постепенно развивалось бы множество различных индивидов. Краткость человеческой жизни склоняет ко многим ошибочным утверждениям о свойствах человека.
Добро и зло означают в течение известного времени то же, что знатность и ничтожность, господин и раб. Даже врага не считают дурным: он способен к возмездию. Считается дурным не тот, кто причиняет нам вред, а только тот, кто возбуждает презрение и отвращение. В общине хороших добро наследуется, и дурной не может вырасти из столь хорошей почвы. Но если кто-либо из хороших делает нечто недостойное, то пытаются выкрутиться, чаще всего списывая вину на Бога.
Человеку доставляет удовольствие испытывать и демонстрировать свою силу на другом и приобретать радостное чувство собственного превосходства. Поэтому злоба имеет своею целью не страдание другого человека, а наше собственное наслаждение, например наслаждение чувством мести. Получение удовольствия как таковое не хорошо и не дурно. Просто это выполняется из соотношения вреда и пользы, т. е. имея в виду последствия.
Проблема атеизма
Атеизм Ницше особого рода, это не просвещенческая прихоть, и не "научное" убеждение, он не имеет ничего общего со свободомыслием наших господ физиологов и естествоиспытателей, отвергающих Бога на том основании, что его никак не удаётся обнаружить. Ницше можно назвать"без-божником": чутким ухом уловив основную мелодию своей эпохи, он попытался "вблизи увидеть роковое, больше того, пережить его на себе", осуществить акт "самоидентификации, добровольного усвоения болезни" [1, с. 465].
Если вспомнить притчу Платона, где Солнце выступало метафорой для сферы сверхчувственного, идеального - сферы, образовывавшей и ограничивавшей "горизонт" мышления западного человека лишь внутри "света", которого сущее могло быть доступно взору, таким, каким оно "выглядит", то есть таким, каков его "вид" (идея), - то смерть Бога, действительно, предстаёт, как "стирание краски со всего горизонта", ибо отныне "сфера сверхчувственного уже не стоит над головами людей как задающий меру свет" [1, с. 309].