"Тема больной совести в рассказах А.П.Чехова".

ВВЕДЕНИЕ
1. Нравственные принципы А.П.Чехова как предпосылки обращения писателя к теме больной совести
1.1 Антимещанский кодекс Чехова
1.2. Теория малых дел
2. Совесть как нравственная «шкала ценностей» в рассказах Чехова
2.1. Отсутствие совести – признак нравственного застоя или бесчеловечности
2.2 Совесть как продукт работы мысли
2.3Пробуждение совести под влиянием внезапного внешнего воздействия
2.4 Больная совесть как изначальное состояние ранимой души
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

"Тема больной совести в рассказах А.П.Чехова".

Они не играют на струнах чужих душ, чтоб вслед им вздыхали и
нянчились с ними. Они не говорят: "Меня не понимают!" или: "Я разменялся
на мелкую монету!"… потому что это бьет на дешевый эффект, пошло,
старо, фальшиво…
Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу, питаться из керосинки. Они стараются возможно укротить и облагородить половой инстинкт…
Они не трескают походя водку, не нюхают шкафов, ибо они знают, что они не свиньи. Пьют они, только когда свободны, при случае… Ибо им нужна mens sana in corpore sano». (1886 год)
К.И.Чуковский в своей книге о Чехове назвал это письмо кодексом антимещанской морали. «Все, что изложено им в этом письме, не осталось на бумаге, как часто бываетсо всеми подобными правилами, но было выполнено им до конца, - пишет К.И.Чуковский - Так как ни в тогдашней общественной жизни, ни в окружающих людях он не мог найти для своего самовоспитания ни малейшей опоры, он должен был искать эту опору только в себе самом. Предъявлять к себе труднейшие, почти невыполнимые требования может, конечно, каждый, но неукоснительно выполнять их в течение всей своей жизни может лишь тот, у кого самый твердый характер, самая могучая воля» (10, 43).
1.2. Теория малых дел
В своих произведениях Чехов отвергает теорию «малых дел» - текущей повседневной помощи тем, кто в ней нуждается. «По-моему, медицинские пункты, школы, библиотечки, аптечки, при существующих условиях, служат только порабощению», - говорит художник, герой рассказа «Дом с мезонином», которому автор явно сочувствует. Все это лишь полумеры, не способные по-настоящему облегчить участь бедных и угнетенных:
- Народ опутан цепью великой, и вы не рубите этой цепи, а лишь прибавляете новые звенья. […] Вы приходите к ним на помощь с больницами и школами, но этим не освобождаете их от пут, а, напротив, еще больше порабощаете, так как, внося в их жизнь новые предрассудки, вы увеличиваете число их потребностей…
- Я с вами не стану спорить,— отвечает ему Лида, которую автор изображает весьма критически. - Я уже это слышала. Скажу вам только одно: нельзя сидеть, сложа руки. Правда, мы не спасаем человечества и, быть может, во многом ошибаемся, но мы делаем то, что можем, и мы — правы. Самая высокая и святая задача культурного человека — это служить ближним, и мы пытаемся служить, как умеем. («Дом с мезонином », 1896)
По сюжету идеи Лиды терпят фиаско, но это продиктовано лишь теоретическими взглядами Чехова, который не разделял идеи народничества. Сам писатель вел себя иначе, вся его жизнь – помимо литературного творчества и медицинской практики – непрерывная череда «малых дел», спасших, облегчивших и украсивших немало жизней и судеб. Чехов всю свою жизнь помогал людям - деньгами, участием, протекцией, советом – как в ответ на просьбы и письма, так и по своей инициативе – это было потребностью его души, требованием совести.
«Мусульманин для спасения души копает колодезь. Хорошо, если бы каждый из нас оставлял после себя школу, колодезь или что-нибудь вроде, чтобы жизнь не проходила и не уходила в вечность бесследно», - сказано в «Записных книжках» Чехова. Только такая – активная, деятельная жизнь, преобразующая действительность, оправдывает человеческое существование, наполнят его смыслом, позволяет человеку уважать себя. В неурожайные годы Чехов помогал крестьянам продуктами и деньгами. Работал на Всероссийской переписи. Оборудовал у себя в Мелихове медицинский пункт, где принимал более тысячи больных – и давал каждому бесплатные лекарства.
«Когда он умер, после него осталось не только двадцать томов всемирно прославленной прозы, но и четыре деревенские школы, да шоссейная дорога на Лопасню, да библиотека для целого города, да памятник Петру, да посеянный на пустоши лес, да два замечательных сада, - перечисляет К.И. Чуковский. - Всех писем к Чехову сохранилось около семи с чем-то тысяч. …Содержание многих из них формулируется такими словами: «Благодарность за полученные от Чехова деньги…», «Благодарность за содействие в получении службы…», «Благодарность за хлопоты о паспорте…» и т. д., и т. д., и т. д. Иначе и быть не могло. Все отношения к людям сложились у Чехова так, что он брал у них очень мало, а чаще не брал ничего, но давал им без конца и без счету» (10, 15).
2. Совесть как нравственная «шкала ценностей» в рассказах Чехова
2.1. Отсутствие совести – признак нравственного застоя или бесчеловечности
Среди высказываний на тему совести, есть два, которые могут стать отправными точками в исследовании внутреннего мира героев Чехова.
«Совесть – не только ангел-хранитель человеческой чести, это рулевой его свободы. Она заботится о том, чтобы свобода не превращалась в произвол, но указывала человеку его настоящую дорогу в запутанных обстоятельствах жизни», - писал академик Дмитрий Лихачев в статье "О русской интеллигенции». ("Новый мир", 1993, № 2, с. 64). «Интеллигент – это образованный человек с больной совестью» - этот афоризм принадлежит доктору философских наук М.С. Кагану. И хотя оба определения даны в 60-70-е годы XX века, а герои рассказов Чехова жили и страдали в 60-70-е XIX столетия, это не мешает нам подойти к исследованию темы именно с этими двумя «ключиками»: образованный интеллигент с больной совестью в качества рулевого свободы.
Может ли совесть не быть больной? Словосочетание «здоровая совесть», по меньшей мере, сомнительно. Оно рисует картину некоего толстокожего гуманоида, регулярно чистящего свою совесть наподобие зубов, «чтобы не болела», или просто обладающего врожденным иммунитетом к совести.
В одном из ранних рассказов А.П.Чехова «29 июня» (1882) показана целая компания людей, поведение которых можно назвать «здоровой, полноценной бессовестностью». Это не злодеи и не подонки. Это люди вполне уважаемые: мировой судья и его зять, волостной старшина и даже земский врач. Пустяковая ссора на ровном месте – и вместо ожидаемого читателем скорого примирения - с традиционным смущенным кряхтением, опрокидыванием стопки водки и полупьяными слезами стыда и раскаяния – длительное и агрессивное состязание в хамстве. Сначала доктор выливает на слушателей поток сальных анекдотов, затем обрушивается на абстрактных газетчиков, упрекая их в отсутствие совести, а после этого хладнокровно выпивает «свою настойку», попирая все мыслимые охотничьи нормы и традиции. А судья садится в пролетку и со словами: «Коляска моя!» собирается оставить незадачливых попутчиков прямо в лесу.
«Мы ссоримся, сплетничаем, ненавидим… но разойтись не можем»,- поясняет автор, - «…приезжайте в Отлетаевку, поживите в ней зиму и лето, и вы узнаете, в чем дело…». Что же, если совесть – это рулевой свободы, то в данном случае перед нами люди, попавшие в болото жизни. В этом болоте не дуют ветры перемен, не бушуют волны социальных противоречий, не тянут на дно нравственного распада душевные переживания. В болоте рулевой не нужен. В Отлетаевке можно жить (или, лучше сказать, существовать) без больной совести.
Совсем иначе живет без совести Аксинья - героиня более позднего рассказа Чехова «В овраге» (1899). Эта владелица бакалейной лавки в селе Уклеево – едва ли не абсолют зла, показанный писателем в нарочито спокойной, беспристрастной манере. Разбирая это произведение, Г. Бялый отмечает: «Чехов ясно увидел, к чему привел новый пореформенный порядок в деревне. Убийство малого ребенка ради корыстных целей теперь воспринимается не как ужасное злодейство, а как бытовое явление, и автор говорит об этом спокойно, не повышая голоса, подчеркивая наивностью и простотой своей речи ее вопиющий смысл». И в самом деле, у Аксиньи «нет ни совести, ни понятий о правде и грехе – ничего, что образует нормального человека; все чувствуют в ней силу и не осуждают ее». (3, с.10)
Но почему так происходит? Ведь и самые закоренелые душегубы – по крайней мере, в литературе – рано или поздно начинают испытывать муки совести. В чем сила и беспощадность «торжествующего зла» героини рассказа?
Едва ли не основная черта этого персонажа -- веселая деловитость, стремительность в сочетании с наивной улыбкой. Перед нами не человек, а хищный зверь во всей своей звериной красоте и бездушии. Уточняя портрет, Чехов обращает внимание на ее «змеиную стройность»: «она глядела, как весной из молодой ржи глядит на прохожего гадюка, вытянувшись и подняв голову». Стоит ли искать у змеи совесть? И кем, в сущности, является для тигрицы убитый ребенок? Пищей! Аксинья живет вне пределов человеческой морали – именно в этом кроется гениальное художественное решение Чеховым извечной нравственно-педагогической задачи литературы: зло – наказуемо. Последовательная цепь преступлений, совершаемая Аксиньей на протяжении рассказа, это всего лишь обустройство хищницей своей территории. И когда соперники повержены, а логово надежно защищено – хищница довольна. В финале рассказа Аксинья появляется «красивая, счастливая», в ней чувствуется «большая сила».
Ни один человек, будь он трижды злодей, не может быть СЧАСТЛИВ, преднамеренно ошпарив насмерть кипятком грудного ребенка! Как ни один хищник не остановится перед тем, чтобы сожрать цыпленка, залетевшего к нему в нору! В зверином – и змеином - сердце нет места совести – ни больной, ни здоровой. Как нет, по меткому замечанию странника из Фирсанова, места на теле птицы для четырех крыльев. Только для двух.
2.2 Совесть как продукт работы мысли
Что еще, помимо морально-нравственной категории, отличает человека от животного? Конечно же, разум! И здесь мы подходим к очень характерному явлению, многократно описанному А.П.Чеховым в его рассказах: самокопанию или, на более высоком уровне, самоисследованию персонажей.
До сих пор рассматривались типажи, начисто лишенные какой бы то ни было совести. Но с того момента, как Чехов заставляет своих героев приступить к самоисследованию, появляются ее первые характерные признаки. На самом примитивном уровне это происходит с Овчинниковым - героем рассказа «Неприятность»(1888). Буквально на ровном месте, из-за «одного пустого обстоятельства» (криво сидящей жилетке и запаха перегара) доктор Григорий Иванович Овчинников вышел из себя и ударил по лицу провинившегося фельдшера. В момент удара доктором явно обуревают не столько человеческие, сколько звериные инстинкты. «Он не понимал, для чего он это делает, но почувствовал большое удовольствие оттого, что удар кулака пришелся как раз по лицу, и что человек солидный, положительный, семейный… покачнулся, подпрыгнул, как мячик, и сел на табурет». Лишь присутствие сиделок спасает несчастного фельдшера от повторного удара.
Как только Овчинников приходит в себя, в нормальное, человеческое состояние, к нему возвращается способность мыслить. С точностью психоаналитика Чехов прослеживает мысли и чувства героя - от бесполезной попытки очернить образ фельдшера в собственных глазах до почти полного раскаяния. Но на пути к окончательному раскаянию, за которым должно последовать извинение, одна за другой вырастают десятки мелких бытовых преград. Мысль доктора мечется между ними в темпе, слишком быстром для пробуждения совести. Что подумали в больнице? Как быть с субординацией? Чем заменить дуэль, которая уже устарела? Что лучше – извиниться или предложить денег? Или пусть подает в суд? Совесть доктора еще спит – а фельдшер уже сам пришел просить прощения. В результате – очередная вспышка ярости вместо примирения. Примирение происходит позже, в мировом суде. Внешне все идет как надо. Мировой судья и председатель умело переводят ситуацию в разряд тех, что решаются быстро и «келейно», почти по-семейному. В результате все как будто остаются довольны. Фельдшера не увольняют, доктора не сажают под арест, и вот уже показалась на столе водочка…
И только совесть все пытается достучаться до Григория Ивановича, но не достучавшись, лишь портит ему аппетит и настроение. Доктору стыдно. Но не за то, что он избил подчиненного и не за то, что этот избитый подчиненный под давлением суда и страха потерять работу извинился сам. «Ему было стыдно, что в свой личный вопрос он впустил посторонних людей, стыдно за слова, которые он говорил этим людям… стыдно за свой не понимающий, не глубокий ум». Назовем эту совесть «обывательской» совестью с маленькой буквы. И обратим внимание на прямую зависимость совести - от ума, на что так ясно указывает Чехов.
Исследовать самого себя, заглянуть в свою душу, а то и переосмыслить свое место в мире пытается инженер Ананьев, в рассказе «Огни»(1888). Соблазнив свою бывшую знакомую, ныне несчастливую в браке молодую женщину, Ананьев бросает ее в тот момент, когда Кисочка уже готова сама бросить мужа, добиться развода и идти под венец с новым супругом. Печальная и банальная ситуация, не раз и не два описанная в литературе.
Но какие удивительные метаморфозы претерпевает совесть Ананьева в ночном вагоне! В отличие от доктора Овчинникова, инженер способен на серьезную аналитическую работу. И совершается она у него как раз в обратном порядке. От банального раскаяния («я – подлец!») он переходит к анализу («я – мыслитель!»), затем поднимается на следующий уровень («я – философ»!), правда тут же признает свою несостоятельность по всем пунктам. «Я понял, что я не мыслитель, не философ, а просто виртуоз. Бог дал мне здоровый, сильный русский мозг с задатками таланта…» и т.д. Перед нами уже не мужчина, испытывающий угрызения совести. Перед нами изучающий себя, РАБОТАЮЩИЙ над собой интеллигент, как врач препарирующий собственный мозг, чтобы найти болевую точку и по возможности ее устранить. В результате многочасового исследования точка найдена. Это – необходимость восстановления «нормального мышления», для достижения которого нужно вернуться « к азбуке», то есть – к Кисочке. И вымолить у нее прощение.
«Для литературы,- пишет А.П.Чудаков,- традиционна ситуация, когда идея выявляет свою истинность или несостоятельность в процессе столкновения с реальными обстоятельствами. Способы проверки различны».(9, 258). Исследователь выделяет два основных варианта проверки: не зависимую от воли героя, по типу «утраченных иллюзий» в русской и мировой литературе. И исходящую непосредственно от героя. У Чехова, считает А.Чудаков, присутствуют оба варианта. Но в «Огнях» «законченная, готовая мудрость не дана в руки читателя. Она заменяется другой. Но и в ее устойчивость нет оснований поверить до конца». Разумеется, нет оснований - если отсутствует совесть, или, как в данном случае, мозговая работа.
Один из главных слушателей рассказа в рассказе – студент фон Штенберг. Отличительная его черта, беспощадное клеймо, трижды наложенное Чеховым – «выражение мозговой лени». Оно появляется на лице фон Штенберга в те моменты, когда приходится на время отвлечься от текущих забот ради вынужденного погружения с товарищами в мир нравственного самокопания. История с Кисочкой воспринимается фон Штенбергом лишь как продолжение философского разговора о свойствах человеческого мышления. Ему интересны не муки больной совести и не нравственная победа рассказчика над самим собой. Ему интересны готовые ответы на вопросы о цельности или бесцельности жизни. «Между те. м, - пишет Чудаков,- для самого Чехова важен не столько результат развития идеи в индивидуальной человеческой душе, сколько извилистые пути ее в этой душе, открытой влияниям вещного мира».(10, 259). В самом деле, ведь как таковая победа нравственности над бесчестием, торжества совести над «влиянием вещного мира» в «Огнях» должна была бы разрешиться, как минимум, попыткой Ананьева дать Кисочке хоть крупицу счастья и веры в человека. Простое возвращение чтобы «поплакать вместе с ней» кажется недостаточным, для того, чтобы проблема была решена «по чести». Но в рассказе инженера нет и намека на какое-то продолжение отношений с девушкой.
Однако не забудем, что перед нами не дворянин начала 19 века. Перед нами – интеллигент конца 19-го века. Человек образованный - и с больной совестью. Не меньше, но и не больше. Эти боль и наличие образования действуют одновременно и как парус, и как руль, на противоходе. Разум подсказывает герою, что случайная связь не может дать счастья. Боль раскаяния требует принести себя в жертву. И как только рулевой-совесть начинает сбивать в сторону абсолютного самопожертвования, разум-парус тотчас возвращает на прежний курс.
К чему может привести «ослабление паруса» или «неверный поворот руля», Чехов показывает в коротком рассказе «Страх» (1892). Сюжет рассказа – почти копия «Огней», с той лишь разницей, что муж соблазненной Марии Сергеевны застает любовников врасплох, и безымянному герою удается убежать, усыпив пробуждающуюся совесть серией риторических вопросов. На которые, как известно, не бывает разумных ответов. «Зачем я это сделал?» - спрашивал я себя в недоумении и с отчаянием. – Почему это вышло именно так, а не иначе? Кому и для чего это нужно было, чтобы она любила меня серьезно, и чтобы он явился в комнату за фуражкой? При чем тут фуражка?»
А при том, считает Чудаков, что это – опять «вещный мир» с его безжалостной оценкой и краткостью времени, отпущенного на принятие решения. Несчастный муж – еще до измены жены признававшийся рассказчику в страхе перед жизнью, в полном непонимании жизни – не имеет возможности выговориться до конца. «Реальный мир произведения не параллелен развитию идеи, но пересекается с ней, вторгается в ее развитие, прерывает его логическую упорядоченность, вообще обрывает развитие идеи,-- пишет А. Чудаков. – Герой «Страха» прекращает рассуждать об ужасе перед жизнью не потому, что исчерпал тему. Он «говорил бы еще очень долго». Но – «послышался голос кучера. Пришли лошади». Больше к этой теме герою вернуться не удается». (9, 259)