Символика Екатеринбурга

Введение
Глава 1. Символика Екатеринбурга
1.1 Понятие символа, знака, текста.
1.2 Общая символика Екатеринбурга.
1.3 Символы Екатеринбурга.
1.4 Город как имя.
1.5 Город как место
Глава 2. Анализ художественных произведений: Екатеринбург в литературных произведениях. Символичность города
Заключение
Список использованной литературы

Символика Екатеринбурга

Первым художественным текстом, отражающим пространство Екатеринбурга, можно считать незаконченное произведение Андрея Лоцманова «Негр, или Возвращенная свобода» (1823). Несмотря на то, что образ города здесь весьма условен (Екатеринбург аллегорически изображен в образе бразильских приисков, на которых невольники добывают алмазы), мы присоединяем этот фрагмент к корпусу екатеринбургских текстов: написанный в Екатеринбурге, он отражал обстоятельства жизни самого автора − крепостного служащего ВерхИсетского завода. А. Лоцманов наметил контур будущего отношения в литературе к данному месту. Целостный художественный образ Екатеринбурга начнет создавать Д. Н. Мамин-Сибиряк, опираясь на сложившиеся представления о городе, его историю, городские легенды и были.
Образ Екатеринбурга в произведенияхД. Н. Мамина-Сибиряка рассмотрена специфика образа города, созданного уральским писателем в произведениях 1880–90-х годов, отразивших разнообразный спектр представлений, сложившихся к середине XIX века: от горнозаводского и золотопромышленного центра, крупного культурного и торгового города до глухой провинции.
Начиная с 1880-х годов, Екатеринбург упоминается в очерках: «От Урала до Москвы» (1881–1882), «Письма с Урала» (1884), «Путевые заметки − от Зауралья до Волги» (1885). Широкую историческую панораму развития города писатель представляет в очерке «Город Екатеринбург» (1888). В своих публицистических произведениях Мамин-Сибиряк представляет Екатеринбург крупным, живым, деятельным, красивым городом с большими перспективами, создавая его позитивный образ: «Что-то полное деятельности, энергии и предприимчивости чувствовалось в этой картине города, с 30-тысячным населением, заброшенного на рубеж между Европой и Азией». Но и любовь писателя деятельная: ощущая необычность города, он серьезно подходит к изучению его истории, обстоятельств возникновения, а также к анализу современной ситуации. Этот факт отличает очерки Мамина-Сибиряка от путевых записок, посвященных Екатеринбургу. Теперь это не «взгляд извне», а презентация города человеком, в нем живущим, желание показать его необычность, лучшие стороны, настоящие и потенциальные возможности. Не случайно именно Мамину-Сибиряку − литератору, а не историку − был заказан исторический очерк к первому статистическому справочнику о городе − «Город Екатеринбург» (1888).
Опираясь на корпус разножанровых произведений Мамина-Сибиряка (от очерков до романов), мы можем наблюдать объемный и целостный образ Екатеринбурга, создавая который, Мамин-Сибиряк привлекает реальные улицы, площади, особняки города и исторические факты его развития, но при этом выстраивает оригинальную интерпретацию формирования Екатеринбурга. Показательным примером является роман «Приваловские миллионы», прообразом основного места действия которого писатель выбирает самый примечательный городской локус (усадьбу Расторгуева - Харитонова), а в качестве коренных уральских типов выводит золотопромышленников – старообрядцев.
Образ Екатеринбурга в произведениях Д. Н. Мамина-Сибиряка представляет широкий спектр провинциальных коннотаций, зафиксированных, в частности, в семантическом разнообразии названий городов, прообразом которых стал уральский город в романах «Приваловские миллионы» (1882), «Общий любимец публики» (1889), «Без названия» (1894); повестях «Нужно поощрять искусство» (1887), «Доброе старое время» (1889), «Пир горой» (1894), «Верный раб» (1894); рассказах «Башка» (1884), «Золотая ночь» (1884), «Поправка доктора Осокина» (1885), «Жид» (1893), пьесе «Золотопромышленники» (1885) и других произведениях.
В творчестве Мамина-Сибиряка мы наблюдаем уникальное явление реализации многомерности географического и культурного пространства в имени. В разнообразии всего комплекса названий городов − литературных двойников Екатеринбурга (Узел, Пропадинск, Сосногорск, Загорье, Бужоем) воспроизводится универсальный образ провинции, объединяющий ее положительные и отрицательные признаки: от «богатого природного края» и «живого узла материального существования» (Сосногорск, Загорье, Узел) до «глухого угла» и «пропащего места» (Пропадинск, Бужоем).
Но и сами названия внутренне глубоко связаны. Смысл имени «Пропадинск», в котором соединились значения глагола «пропасть» − «утратиться, исчезнуть, погибнуть, умереть, перестать существовать, пройти бесполезно, безрезультатно» (последнее может относиться к жизни в провинциальном локусе) и существительного «пропасть» с его метафорическим «дойти до тяжелого, гибельного состояния», перекликается с более привлекательными в смысловом отношении «Сосногорском» и «Загорьем», в которых объединяющей частью является «гора», один из основных символов горного города Екатеринбурга.
Но среди мифологических значений этого символа есть понятие верха и низа, преисподней, пропасти, которая может восприниматься и в контексте реального горного рельефа. В свою очередь имя «Загорье» «с характерной для находящегося по ту сторону бытия «захолустья» приставкой за-»1 входит в ряд значений имени «Пропадинск».
Отмеченные нами особенности названий отражаются и в текстах, которые содержат всю полноту авторского видения города. В отличие от Сосногорска, Загорья и даже Узла, чьи значения в соотнесении с реальным Екатеринбургом поддаются расшифровке, литературный топоним Бужоем («Нужно поощрять искусство») остается «темным местом». Смысл его можно понять только в соотнесении с содержанием повести. Тематической доминантой произведения становится мотив смерти: в экспозиции умирает актриса, приехавшая в Бужоем на гастроли, в финале − ее маленький сын. Еще одна актриса городской театральной труппы угасает в чахотке. Бужоем изображен «городом смерти», судьба живущих в нем заранее предопределена.
Скорее всего, основой имени Бужоем послужило какое-то диалектное слово, но обнаружить таковое в словарях уральских говоров нам не удалось. Однако в Толковом словаре живого великорусского языка В. И. Даля приводятся омонимичные формы:
бужать (глагол) и бужать (существительное) (архангельские говоры, ударение на первый слог) с весьма любопытными значениями (правда, Даль ставит к ним помету «недостаточно ясное слово»):
«рыть песок или глину, ломать из земли камень, яма, из которой добывают песок». Второе значение глагола − «умирать, издыхать, околевать, испускать дыхание». В этом же корне слов приведены этом же корне слов приведены существительные бужва − «биение жил, пульс» и бужлец − «мертвый узел».
Любое из этих значений в сочетании со значением второго корня имени ем, емить − «брать, собирать, имать (иметь)», становится ключом к пониманию смысла имени и основной идеи произведения.
«Псевдонимы» Екатеринбурга еще раз указывают на противоречивость образа города в произведениях уральского писателя. На первый план выходит оппозиция столица/провинция, что в принципе свойственно локальным текстам. Именно на пересечении характерных признаков провинциального (скуки, грязи, запустения) и столичного (активности, многолюдности, деятельности) и возникает Екатеринбург Мамина-Сибиряка.
Иронический портрет Екатеринбурга в фельетонах В. П. Чекина мы исследуем «низовой» образ Екатеринбурга в фельетонах 1910-х годов екатеринбургского журналиста В. П. Чекина (псевдонимы Никто-не, Еноткин), опубликованных в местной периодике (газеты «Уральский край», «Голос Урала», «Зауральский край»). В этих фельетнах отразилась очередная трансформация образа Екатеринбурга, связанная с его закрепившимся административным статусом − уездный город Пермской губернии.
О судьбе В. П. Чекина сведений почти не сохранилось. Исследователь уральской фантастики И. Халымбаджа сообщает, что свою Журналистскую деятельность В. П. Чекин начинал в западных губерниях России (город Белосток), в 1900 году была опубликована его единственная известная книга «Без названия: фантазии, поэма и мелкие стихотворения». Затем несколько лет он сотрудничал в газетах провинциальных приволжских городов: Владимир, Нижний Новгород, Ярославль, Казань, печатался и в столичных изданиях1. 1910-1919 годы −период его активной работы в екатеринбургской печати. В послереволюционный период его фельетоны под псевдонимами Никто-не, Ни-кто появляются на страницах уральской периодики, в основном «Уральского рабочего» в 1920-х годах.
Фельетоны, принадлежа феномену массовой литературы, являются носителями «низового» образа города, поскольку, в силу особенностей жанра, отражают городскую повседневность в ее − чаще негативных − проявлениях. Доминирующий в фельетоне принцип изображения повседневных жизненных практик делает фельетон «зеркалом» городской культуры начала ХХ века. Несмотря на то, что фельетон в силу природы жанра обращался в основном к негативным сторонам города и о себе. Материалом для Чекина становится среда провинциального города, его природно-географические особенности и характеры обывателей.
Если рассматривать творчество Чекина екатеринбургского периода как единый текст, можно обнаружить, что образ города в нем предельно мифологизирован. В его фельетонах четко выявляется «мифологическое ядро», объединяющее уже сформировавшиеся знаки города: камень, золото, железо (завод). Не будучи коренным екатеринбуржцем, писатель достаточно последовательно придерживается именно этих закрепленных в различных текстах представлений о городе. Екатеринбург в его фельетонах − это «царство руд и сапфиров», «чудовищных золотых самородков», сказочного богатства земных недр: «По совести сказать, здесь даже не пристало / Быть городу: весь начинен Урал / Металлами различными, камнями»1. Устойчивые представления о городе, «стоящем на камне и железе», отражаются в именах героев (Кирпич Гранитович Чугунов), используются в изображении общественной жизни: «Екатеринбург медленно-медленно оттаивает. Кое-где под гранитной корой, одевшей местную общественную жизнь, слышится робкий шепот первых ручьев». Но, в соответствии с законами жанра, городской миф получает ироническое переосмысление, доводится до абсурда. Драгоценные камни, золотые слитки, полезные ископаемые валяются здесь под ногами:
«Свинья топаз тут выкопала рядом:
Прозрачен, как слеза,
чудовищный размер»,
«На площади торговой
Нашли мальчишки слиток золотой»,
«Сейчас на берегу пруда <…>
Платина, серебро, свинцовая руда <…>
Близ первой части городской
Рубинов залежь под тюрьмой…
Вблизи больничного забора
Валялся крупный изумруд»
(«Радужный сон лорд-мэра»).
Создавая иронический образ екатеринбургского обывателя, В. П. Чекин также обращается к образу камня и уральской природы: «Люди, населяющие Екатеринбург, по преданию, произошли из камней, набросанных на берегах соседнего Шарташского озера. Они крепки, упорны и грубы, как старые, проросшие лишаями уральские камни <…>. Речь населения напоминает сталкивающиеся круглые булыжники, остроумие − осколки вековых сосновых пней, глубокомыслие − то запутанные тропинки бесконечных лесов, то старые заброшенные шахты, вырытые мозолистыми руками безграмотных старателей»
Городской миф пересекается в фельетонах с мифом провинциальным образ города включается в общую парадигму провинции. В. П. Чекин, хорошо знавший российскую провинцию, отмечает необычность Екатеринбурга, на фоне которой недостатки его действительности, высмеиваемые в фельетонах, становятся еще острее.
В восприятии и изображении города В. П. Чекин следует уже существующей литературной традиции, в которой самым значительным авторитетом для него является Д. Н. Мамин-Сибиряк. Следование традиции Мамина-Сибиряка выражалось в отношении Чекина к историческому прошлому города, более значительному, с его точки зрения, чем настоящее.
Специфика отражения образа города в фельетонах В. П. Чекина 1910-х годов связана прежде всего с тем, что фельетоны, день за днем фиксируя городскую реальность, играют роль своеобразного «дневника». Город для «городского фельетониста» − это не только предмет рефлексии, но и специфическое средство к существованию. Фельетоны должны были появляться практически в каждом номере ежедневных газет, и совершенно очевидно, что оттачивать и дорабатывать материал у автора не было времени. Можно выделить ряд тем и сюжетов, наиболее часто эксплуатируемых автором: пошлые обывательские нравы, бездействие городских властей, плохое благоустройство городских улиц и т. п. Поэтому образ города в фельетонах, приобретая некоторую клишированность, одновременно выявляет ядро представлений о нем, в котором отражаются и знаки провинциального города, и индивидуальные черты Екатеринбурга.
Образ города в произведениях свердловских авторов 20-30-х годов XX века посвящен модификации образа Екатеринбурга / Свердловска в занимает особое место в трансформации образа города. Общеизвестно, что характерным признаком этого периода становится пафос обновления, вера в безграничность человеческих возможностей и в то же время усиливающаяся нормативность искусства и литературы. Идеи индустриализации существенно повлияли на формы изображения города в литературе, в частности, эти изменения коснулись и Екатеринбурга. В корпусе текстов екатеринбургских авторов, работавших в широком жанровом спектре (лирические стихотворения, рассказы, очерки, повесть), подчеркивается активное творческое начало города, с которым связывается прежде всего преобразовательная деятельность. Образ города теряет индивидуальные черты: в период 1920-30-х годов складывается модель описания промышленного города, включающая в себя определенные знаки:
завод как центральный образ, призывные звуки заводских гудков, веселые молодые лица, радость труда и т. д. Похожие изображения городов встречаются во многих произведениях этого периода. Обращение к историческому прошлому города также не придает его образу индивидуальности, поскольку ограничивается воспоминаниями о тяжелой доле заводских рабочих и революционной борьбе. В русле становления традиции описания промышленных городов в литературе изображает Свердловск В. В. Маяковский в стихах 1924 года.