Категория трагического в военной литературе (и не только в военной)

ВВЕДЕНИЕ
1. ИЗОБРАЖЕНИЕ ЛИЧНОСТИ В ВОЕННОЙ ПРОЗЕ В. БЫКОВА
2. ЧЕЛОВЕК НА ПОЙНЕ ПО ПОВЕСТИ В. КОНДРАТЬЕВА «САШКА»
3. ИДЕЙНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ОСОБЕННОСТИ ПОВЕСТИ В. РАСПУТИНА «ЖИВИ И ПОМНИ»
4. ОСОБЕННОСТИ ВОЕННОЙ ПРОЗЫ Б. ВАСИЛЬЕВА
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Категория трагического в военной литературе (и не только в военной)

Человек вне истории при всем своем богатстве индивидуальности - это еще не личность. Выделение чистых этических понятий малоплодотворно, так как нравственные мотивы поведения людей неотделимы от социальных стимулов.
Война пришлась на юность и молодость поколения Б. Васильева, В. Быкова, В. Распутина, В. Кондратьева, для которых память о войне - душевная боль на всю жизнь, оставившая неизгладимый отпечаток в их душах. Особенность позиции этих писателей еще и в том, что они убеждены: трагедия народа, пережившего такую войну, как Великая Отечественная, не столько в том, что погибло огромное количество людей, а, пожалуй, более того в том, что десятки миллионов остались искалеченными, обездоленными. Война надломила и сократила им жизнь, наполнив ее болезнями, страданиями, муками, физическими идуховными. Правда о тех событиях, неискаженная никаким «социальным заказом», была для них столь же свята, как свято и необходимо для любого человека воспоминания его молодости.
Основное внимание этими авторами уделялось человеку, его психологическому состоянию в суровых условиях оккупации, неволи, его настроению, желаниям, сверхвыносливости в нечеловеческих обстоятельствах. Людей, переживших Катастрофу, депортацию, ставшими одним из главных источников, питающих процесс сохранения исторической памяти, остается все меньше и меньше. Их показания, переданные детям, и отображенные в произведениях искусства, - это живой источник, который питает коллективную память о тех страшных событиях. Долг писателя рассказать страшную правду, гражданский долг читателя узнать ее. Всякий, кто отвернется, кто закроет глаза и пройдет мимо, оскорбит память погибших.
В данной работе мы рассмотрим категорию трагического в военной литературе на примере произведений В. Быкова, Б. Васильева, В. Кондратьева и В. Распутина.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
На протяжении новейшего времени греческое слово «трагедия» повсеместно теснило родную лексику, хотя в каждом языке есть достаточно выражений для обозначения безысходной беды, невосполнимой утраты, страшного несчастья, непереносимого горя; но слов этих уже не хватало, синонимический ряд тавтологически расширялся в сторону высокого пафоса. В античные времена слово «трагедия» существовало именно как жанровое определение; древнегреческая трагедия утверждала себя как высший, главный вид искусства, которому в наибольшей мере были доступны общие законы бытия, неотделимые от сферы трагического, и только с ходом времени это слово приняло значение, близкое к современному. Но универсальное употребление понятия трагического было еще далеко впереди.
Можно сказать, что трагическое сходило с подмостков в гущу повседневной жизни. Ни одно столетие человеческой истории не знало столько гибельных социальных катастроф, столько жертв насильственной смерти, и никогда эти жертвы, благодаря гигантски развившимся средствам сообщения и связи, не воздействовали на сознание и чувства такого огромного количества людей. Трагический опыт эпохи становился, чем дальше, тем больше, непременной составляющей восприятия произведения искусства, — его темой не обязательно должна быть кровавая война, или кровавая революция, или другое событие, резко нарушающее привычное течение общественной жизни, но любое значительное повествование о современности без трагедийного элемента в судьбе героев делает сегодня его легковесным в глазах читателя.
Такая фигура умолчания в наши дни требует объяснения, да и возможна разве только в малых жанрах, стихотворении или рассказе. Обращаясь к проблеме трагического в искусстве, мы в большей мере, чем в других случаях, обращаемся к живой действительности во всей полноте ее многообразия и противоречий. Наше время лишает книгу, если она открыта будущему, возможности счастливого конца. Если воспользоваться формулой Гегеля, который говорил, что трагическое всегда связано с «состоянием мира», то на пороге ХХ столетия сущность трагического и восприятие трагического должны были меняться; должны были они меняться и в дальнейшем, ибо движение истории в ХХ веке было слишком всеобъемлюще и стремительно, чтобы не захватить широко в свою орбиту область искусства.