Сергей Есенин как поэт-имаженист

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН КАК ПОЭТ ИМАЖИНИСТ:
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЕСЕНИНА В «АССОЦИАЦИИ ВОЛЬНОДУМЦЕВ»
ОСОБЕННОСТЬ ИМАЖИНИЗМА ЕСЕНИНА
РАЗРЫВ ЕСЕНИНА С ИМАЖИНИСТАМИ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Сергей Есенин как поэт-имаженист

в это понятие, в чем его суть? Одним из главных источников есенинской образности является народная поэзия, с ее своеобразной формой построения метафоры. Все художественные приемы используются поэтом для того, чтобы как можно нагляднее передать изображаемую картину. У Мариенгофа, Шершеневича, Ивнина образы совершенно лишены фольклорной основы. Они возникают как результат трюкачества, как продукт произвольного сопоставления противоречащих друг другу компонентов. Главное для них – ошарашить читателя, произвести эффект, создать кричащий образ.14
Если у Есенина поэтические образы служат средством отражения действительности, выражают определенные идеи автора, органически связаны между собой и в произведении составляют единое целое, то, говоря словами В. Шершеневича, «образ…для имажиниста – самоцель. Он уверен, что если «со временем, если поэты не смогут победить образом содержания, они станут печатать свои книги справа налево, для того, чтобы образ стал очевиднее.15
Поэзия Есенина глубоко лирична, музыкальна, живописна. Эти качества она не утратила и в период его сближения с имажинистами. Это видно в стихотворениях «Ветры, ветры, о снежные ветры…», «По-осеннему кычет сова…», «Я последний поэт деревни…», «Песнь о хлебе». Диаметрально противоположное выдвигали имажинисты. В статье «Искусство и государство» В. Шершеневич писал: «Мы требуем полного разделения искусства. Поэтому мы выкидываем из поэзии звучность (музыка), описание (живопись), прекрасные и точные смыслы (логика), душевные переживания (психология). И, пожалуй, самое главное отличие Есенина от его «собратьев» заключается в том, что если первый является самобытным талантом, то вторые - эпигонами в литературе.16
Что давала Есенину новая поэтика, поэтика имажинизма, какой след она оставила в его стихах? Одно их характерных в этом плане - стихотворение «Песнь о хлебе». В нем поражает жесткий образ в первой же строфе: «Режет серп тяжелые колосья, как под горло режут лебедей». Жесткий образ и – скажем прямо – необычный для психологии крестьянина, для которого хлебный колос – это жизнь, это – дар божий, и это плод его труда. Но дальше, в развитии образ наполняется еще более холодно-мертвящим смыслом: «Перевязана в снопы солома, каждый сноп лежит, как желтый труп. На телегах, как на катафалках, их везут в могильный склеп – овин». И это еще не
все: возница на телеге сравнивается с дьяконом, чтящим «погребальный чин»; из снопов, разостланных на земле, из их «худых телес» выбивают «цепами маленькие кости…». Потом вступает в дело «людоедка-мельница», потом те, кто «заквашивают тесто». И оказывается, что с хлебом входит в желудок «яд белесый…яйца злобы класть». Яд «отравляет жернова кишок», рождая «по всей стране» шарлатанов, убийц и злодеев…И все это «оттого что режет серп колосья, как под горло режут лебедей». Столь жестким, несовместимым с психологией крестьянина стихотворением Есенин разрушал представление о себе как о крестьянском поэте, но он уходил от правды, он насиловал свою натуру, натуру человека, знающего цену труда хлебороба и цену хлеба.17
Даже в лирическом стихотворении «Сторона ль ты, моя сторона!..» ощутимо образное огрубление. Приведем отрывок из этого стихотворения:
Посмотри: меж скелетов домов,
Словно мельник, несет колокольня
Медные мешки колоколов.18
В этом случае метафора может быть орудием полного произвола художника, позволяя соединять в одном образе несовместимые явления, обладающие лишь приблизительным внешним подобием или подобием вовсе придуманным, то есть орудием дезориентации, а не духовного возвышения читателя. Крайняя точка этой опасности – имажинизм, образное хулиганство. В данном случае об имажинизме говорится как о всякой опасной тенденции всякого метафорического искусства, но ведь было же и литературное направление под этим именем, в котором Есенин играл существенную роль. Существенную не только потому, что вместе с другими его выдумывал, и дружил с имажинистами, но потому, что освятил его своим именем. Много можно провести линий, отграничивающих Есенина от имажинизма, но главная в
том, что Есенин был бесконечно талантлив, соратники же его талантливы не были. Разница здесь в самом существе: у него, как и у других была образная переизбыточность, но у них она выражалась в вялом, измышленном цеплянии образа за образ. Есенинский имажинизм обусловлен его «даром», размашистая метафоричность еще не утратила своей связи с мифологичностью, то есть с движением, хотя и приобрела характер буйно-разрушительный. В основе его метафоры всегда лежит принцип движения, в этом ее сила, и это, может, главная характерная черта его поэзии в целом.19
Ярче всего имажинистские черты проявились в поэме С. Есенина «Пугачев» (1921), в которой он наиболее близок к тому, что В. Шершеневич понимал под имажинизмом. В ней попадаются типично «шершеневичевские» по построению образы. Например, как в этих строках:
Пугачев: «Рать врагов цепью волн распалась
Не удалось им на осиновый шест
Водрузить головы моей парус».
Второй голос: «Оттого-то куда бы ни шел ты,
Видишь, как под усмирительный меч
Прыгают кошками желтыми
Казацкие головы сплеч.
Образы волн и паруса ничем не подкреплены в общем ходе повествования. Здесь для С. Есенина так же, как и для В. Шершеневича важен сам факт сравнения. Особенность имажинизма С. Есенина заключается в том, что сравнение носит характерологический характер, наполняется психологическим содержанием. Яркие образные сравнения демонстрируют многоликость картины мира – следствие множественности воспринимающих сознаний, а не следствие расколотости самого мира (как у В. Шершеневича). Мы видим, что, несмотря на принципиальные разногласия с В. Шершеневичем в вопросах о природе и назначении образа, Есенин с должным вниманием отнесся к
его поэтическому эксперименту. Однако после написания поэмы «Пугачев» С. Есенин отходит от имажинизма, вероятно, исчерпав его художественные возможности до конца.20
Разрыв Есенина с имажинистами
Что же связывало Есенина с имажинистами и почему в конечном итоге он разрывает с ними? Автор Ю. Прокушев считает, что главной причиной было та, что С. Есенин хотел утвердить свою поэтическую школу. Сближаясь с имажинистами, Есенин поначалу считал, что его эстетические принципы близки к их творческим устремлениям. На самом же деле формалистическое творчество имажинистов было глубоко чуждо есенинской поэзии. Не будучи в силах свернуть Есенина с реалистического пути, имажинисты порой уводили его на свои извилистые литературные проселки. В "Стойле Пегаса", литературном кафе имажинистов, Есенина чаще всего окружали люди богемно-буржуазного толка. Все это оказывало нездоровое влияние на поэта и в конечном итоге - на его творчество. Трагическая тема человека, чуждого по духу деклассированной богеме и стремящегося вырваться из ее цепких лап, раскрывается Есениным в ряде стихотворений цикла "Москва кабацкая":
Как тогда, я отважный и гордый,
Только новью мой брызжет шаг...
Если раньше мне били в морду,
То теперь вся в крови душа.
И уже говорю я не маме,
А в чужой и хохочущий сброд:
"Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживет!"
Отрицательно сказалось в таких произведениях Есенина, как "Исповедь хулигана", "Кобыльи корабли", в некоторых стихах цикла: "Москва кабацкая" ("Сыпь, гармоника. Скука, скука..." и др.) известное увлечение вычурными образами и нарочито вульгарной лексикой, за которые ратовали имажинисты. Художественный авторитет Есенина уже в те годы был высок. Имажинисты, литературная ценность которых часто равнялась нулю, всеми силами старались держаться за Есенина, в то время как он все яснее ощущал различие между своим творчеством и их отношением к искусству.21
С. Городецкий писал: «Быт имажинизма нужен был Есенину больше, чем желтая кофта молодому Маяковскому. Это был его выход из пастушества, из мужика, из поддевки с гармошкой. Это было его освобождение». По воспоминаниям жены А. Мариенгофа А. Б. Никритиной, Есенин и с Дункан «не просто поехал в свадебное путешествие, он поехал как русский поэт. Завоевывать Европу и Америку…».22 Таким образом, Есенину какое-то время было необходимо стоять во главе литературного направления имажинизма. В то же время он не мог долго противоречить своей натуре, он возвращается к истинному творчеству.
Еще в 1920 в статье «Быт и искусство» Есенин напишет: «Собратьям моим кажется, что искусство существует только как искусство. Вне всяких влияний жизни и ее уклада. Мне ставится в вину, что во мне еще не выветрился дух разумниковской школы, которая подходит к искусству, как к служению неким идеям…Собратья мои увлеклись зрительной фигуральностью словесной формы, им кажется, что слова и образ это уже все…Но да простят мне мои собратья, если я им скажу, что такой подход к искусству слишком несерьезен, так можно говорить об искусстве поверхностных напечатлений, об искусстве декоративном, но отнюдь не о том настоящем строгом искусст-
ве, которое есть значное служение выявления внутренних потребностей разума…Понимая искусство во всем его размахе, я хочу указать моим собратьям на то, насколько они заблуждаются, увязая нарочито в тех утверждениях его независимости». Есенин подчеркивает истоки разорванности с бытом, мертвенности их искусства в том, что они потеряли свои корни. У собратьев моих нет чувства», - заключает Есенин, «родины во всем широком смысле этого слова, поэтому у них так и несогласованно все. Поэтому они так и любят тот диссонанс, который впитали в себя с удушающими парами шутовского кривляния ради самого кривляния. У Анатоля Франса есть чудный рассказ об одном акробате, который выделывал вместо обыкновенной молитвы разные фокусы на трапеции перед богоматерью. Этого чувства у моих собратьев нет. Они ничему не молятся, и нравится им только одно пустое акробатничество, в котором они делают очень много головокружительных прыжков, но которое есть ни больше, ни меньше, как ни на что не направленные выверты».23 По мнению А. Марченко, здесь содержится намек на В. Шершеневича, который может быть истолкован гораздо шире. «Пустое акробатничество» и «ни на что не направленные выверты»- символ бездарного фиглярства, «творческого» болота, которое засасывало в свою пучину. Двадцатого декабря 1924 года из Батума С. Есенин писал Г. Бениславской: «Весной, когда приеду, я уже не буду никого подпускать к себе близко. Боже мой, какой я был дурак. Я только теперь очухался. Все это было прощание с молодостью. Теперь будет не так. Если они хотят, чтоб я был писатель, так я буду писатель. Но уж тогда вряд ли они придут ко мне за дружбой, чтоб подзанять немного мыслей и чувств».24
В автобиографии поэт раскрыл причины нежизнеспособности имажинизма: «В 1919 году я с рядом товарищей опубликовал манифест имажинизма. Имажинизм был формальной школой, которую мы хотели утвердить.