Жанровое своеобразие книги Дж. Боккаччо "Декамерон".

Оглавление
2 глава. От «Фьяметты» к «Декамерону»
2.1. История Боккаччо
2.2. Творческий путь
3 глава. Жанровое своеобразие «Декамерона»
3.1. История перевода
3.2. Анализ произведения
Заключение
Библиография

Жанровое своеобразие книги Дж. Боккаччо "Декамерон".

Наскоро отдав эти распоряжения, всеми встреченные со­чувственно, Пампинея с веселым видом поднялась и сказала:
— Тут у нас и сады, и лужайки, и другие приветные места,— гуляйте сколько хотите, но в девять часов утра, когда еще прохладно, все должны явиться к завтраку.
Как скоро новая королева отпустила веселое общество, юноши и прелестные дамы вышли в сад, и, гуляя, они загово­рили о разных приятных вещах, стали плести венки и нежными голосами запели. Так они провели время до установленного королевою часа, а придя домой, увидели, что Пармено рьяно взялся за дело: внизу, в столовой, столы были накрыты бело­снежными скатертями, бокалы отливали серебром, всюду бла­гоухал дрок. После того как по распоряжению королевы по­дали воду для омовения рук, все расселись по местам, которые указал Пармено.
Мигом внесли тонкие кушанья и изысканные вина, трое слуг молча прислуживали за столом. Наблюдав­шийся за завтраком образцовый порядок привел общество в отменное расположение духа, все мило пошучивали, и завтрак прошел оживленно. Девушки и юноши умели танцевать, некото­рые — играть и петь, а потому, как скоро убрали со столов, королева велела принести музыкальные инструменты. Затем, по ее распоряжению, Дионео — на лютне, а Фьямметта — на виоле заиграли медленный танец. Королева отослала прислугу поесть, а затем она, другие дамы и два молодых человека стали в круг, и начался плавный круговой танец. После этого все стали петь прелестные веселые песенки. Наконец королева решила, что пора соснуть. Когда она всех отпустила, трое молодых людей уда­лились на свою половину,— в покоях, где их ожидали отлично постеленные постели, было так же много цветов, как и в зале.
Ушли на свою половину и дамы; разделись и легли отдохнуть. Едва пробило три часа, как королева, уверяя, что днем долго спать вредно, сама поднялась и подняла других дам, а затем молодых людей. Все пошли на лесную лужайку, где росла высокая зеленая трава и куда не проникал ни единый луч солнца. Ощутив легкое дуновение ветерка, королева велела всем сесть в кружок прямо на мураву.
— Как видите,— заговорила она,— солнце еще высоко, жара палящая, слышен лишь треск цикад на ветвях олив. Идти куда-нибудь еще неразумно, а здесь, в холодке, хороню, у нас есть шахматы, шатки, каждый может заняться тем, что ему больше по сердцу. Однако, если вы желаете знать мое мнение, я бы предложила посвятить самые жаркие часы не игре, потому что от нее неминуемо портится расположение духа у одних участников, а другим, равно как и зрителям, она тоже особого удовольствия не доставляет,— не игре, но рассказам, ибо один рассказчик способен занять всех слушателей. Каждый из вас что-нибудь расскажет, а там уже солнце начнет склоняться к западу, станет не так жарко, и мы сможем отправиться куда угодно. Если вам мое предложение по душе,— а я готова пойти навстречу любому вашему пожеланию,— то давайте так и поступим; если же нет — пусть до самого вечера все занимаются кто чем хочет.
И мужчины и дамы предпочли рассказывать.
— Коли так,— молвила королева,— я желаю, чтобы в пер­вый день каждый волен был рассказать о том, что ему по праву.
Тут она обратилась к сидевшему справа от нее Панфило и с очаровательною приятностью попросила его начать. Выслу­шав приказание, Панфило нимало не медля, меж тем как все общество превратилось в слух, начал свой рассказ так…(с. 25)
Развлекаясь и наслаждаясь пиршествами, беседами и поэзией, рас­сказчики «Декамерона» продолжают жить слаженной общественной жиз­нью. Они живут в гармоническом согласии с красочной, радостной приро­дой, описания которой занимают много места и играют важную роль во втором слое «рамы». Природа в «Декамероне» прекрасна и по-репессансному идиллична. Она социально характеризует общество рассказчиков, с одной стороны, противопоставляя его зловонным миазмам охваченного чумою средневековья, а с другой — приобщая его к новым, гуманистиче­ским идеалам Петрарки и Боккаччо. Благоуханный сад, в котором рожда­ются новеллы «Декамерона», вызывает у рассказчиков весьма характерные ассоциации: «Они сошлись на том, что если б возможен был рай на земле, то его надобно было бы устроить по образу этого сада» (III, вступление).
В дантовский «земной рай» Боккаччо, но - видимому, верил не слишком сильно, но о рае на земле он все-таки мечтал. Декамероновская «респуб­лика поэтов» — первая гуманистическая утопия европейского Возрож­дения.
Неверно, что в обществе «Декамерона» «ставится только одна цель: приятно провести время». Даже развлечения рассказчиков серьезны и идеологически значительны. Самым серьезным в жизни общества «Декамерона» был процесс рассказывания и обсуждения новелл. В противопо­ложность средневековым притчам и «примерам», новеллы «Декамерона» не дидактичны: они не преследуют никаких внеэстетических целей. Но мысль об их «бесполезности» с презрением отметается (IV, вступление; «Послесловие Автора»).
Новеллы «Декамерона» не моралистичны, но они по-ренессансному назидательны. Это одно из следствий их реалистичности. Они рассказываются ради них самих, потому что рассказчиков интересует реальная жизнь вне ее связей с потусторонней и якобы единственной истин­ной действительностью. Их рассказы, как правило, начинаются с указа­ния па «реальный факт» или на какое-нибудь распространенное мнение, подлежащее общественному рассмотрению и осмыслению3.
После этого рассказчики «Декамерона» по просто подбирают произвольные аргументы для доказательства того или иного абстрактного тезиса, не вырывают фак­ты из земного контекста жизни, не превращают их в аллегории, а подвер­гают окружающую человека действительность объективному и в то же время планомерному эстетическому анализу. В «Декамероне» учит сама жизнь, и учит она искусству жить, a не искусству умирать, как того требовали средневековые моралисты. В процессе анализа действительнос­ти в «Декамероне» создается новый мир, новый человек и новая литера­тура. «Декамерон» не только утопия, но и своего рода «воспитательный роман». В возможность воспитания и перевоспитания человека зрелый Боккаччо верил, пожалуй, тверже, чем в бога. В его книге перевоспи­тываются герои и даже само общество рассказчиков.
В отличие от средневековых богословских «гексамеронов» (наших «шестидневов»), в которых пересказывались библейские легенды о сотво­рении мира, в «Декамероне» новый мир был создан не за шесть, а за де­сять дней; зато создавался он не богом, а человеческим обществом.
Стр. 42. ...первую... мы назовем Пампинеей, вторую — Фьямметтой и т. д.— Дело в том, что имена всех семи девушек, персонажей Боккаччо, значащие. Пампинея — значит «цветущая»; Фьямметта — имя легендарной возлюбленной самого автора, вдохновительницы ранних его сочинений; Филомена — любительница пения; Эмилия — ласковая; Лауретта — уменьшительное от Лауры, воспетой Петраркой: Нейфила — «новая для любви» («впервые влюбленная»); Элисса — второе имя вергилиевской Дидоны.
Стр. 45. Одного из них звали Панфило, другого — Филострато, третьего — Дионео. — Как и в предшествующем случае, имена юно­шей тоже значащие. Панфило — то есть «весь любовь»; Филострато — «раздавленный любовью»; Дионео — буквально: «венерео» (от Венеры, дочери Диояа).
Новый мир книги Боккаччо создавался по строгому, хорошо проду­манному плану. В смене дней «Декамерона» имеется своя последователь­ность и даже закономерность, но и она выступает как проявление челове­ческой свободы. Для новелл первого дня обязательной темы, например, не устанавливается. Тем не менее внутреннее единство тематики первого дня выявлено с большой определенностью.
Неправильно было бы считать «Декамерон» произведением по пре­имуществу сатирическим. Как почти для всех великих писателей Возрож­дения, для Боккаччо важнее всего было эстетическое утверждение новых и, как ему казалось, вечных в своей общечеловечности идеалов любви, великодушия, ума, доблести, красоты. Однако именно потому, что утверж­дение гуманистических идеалов происходило в его время в непрестанной и очень напряженной борьбе с религиозно-аскетической идеологией упорно не сдававшегося средневековья, Боккаччо не мог полностью отказаться ни от сатиры, ни от социальной критики.
Главной идеологической проблемой средневековой культуры была проблема отношения человека к богу. Проблема эта ставится и одновре­менно эстетически снимается в двух первых новеллах «Декамерона». Она заменяется в них проблемой отношения человека к человеку. Начиная первую новеллу, Панфило специально оговаривает, что в ней он имеет в виду «не божественную мудрость, а человеческое разумение». На смену теологической логике средних веков в «Декамероне» приходит гуманисти­ческая логика Возрождения.
В первой новелле «Декамерона» изображен мир флорентийских куп­цов и банкиров. Об отношении Боккаччо к этому миру дает возможность судить характер центрального персонажа. Чеппарелло — мерзавец, па­костник, клятвопреступник, содомит, пьяница и вообще человек, лишен­ный каких бы то ни было моральных принципов. Тем не менее в глазах той среды, к которой он принадлежит, Чеппарелло вполне респектабелен. В новелле это все время подчеркивается. Даже способность Чеппарелло на хладнокровное убийство ни в чем не повинного человека не выводит его за пределы нравственных стандартов, принятых среди итальянских купцов, менял и банкиров. Этой способностью в «Декамероне» наделены многие «благопристойные негоцианты», и она специально анализируется в новелле об Изабетте и ее братьях (IV, 5), потрясающей по силе осуждения бесче­ловечного торгашеского эгоизма итальянского «жирного» народа. В пер­вой новелле «Декамерона» бесчеловечная эгоистичность свойственна и магнату Мушьятто Францези, и братьям-ростовщикам, в доме которых умирает Чеппарелло.
Отношение Боккаччо и созданного им общества «Декамерона» к «жирному» народу было достаточно сложным. Боккаччо никогда не огра­ничивался одним лишь моралистическим, абстрактным, «зряшним» отрица­нием человеческой ценности предков современной буржуазии. Флорентий­ское купечество все еще оставалось для него частью славного флорентий­ского народа, и в «Декамероне» нередко встречаются новеллы, в которых с известной симпатией изображены ум, энергия и целеустремленность но­вых «хозяев жизни», экономическая практика которых подрывала устои феодализма и в XIII — XIV веках объективно создавала материальную основу для новых эстетических, этических и социальных идей итальян­ского Возрождения.
Но Боккаччо уже не отождествлял ни современный ему «жирный народ» с народом, ни «идеалы» флорентийского купечества с идеалами той новой, гуманистической интеллигенции, к которой он сам принадлежал. Одним из крупнейших достижений ренессансного реализма «Декамерона» было откровенно критическое изображение того нового общественного класса, который, придя в XIV веке к власти во Флоренции, отказался от всех своих революционных, антифеодальных и общенародных требований, и — стихийное, интуитивное отражение исторической диа­лектики превращения антигуманной, эгоистической практики итальянского средневекового купечества, расшатывавшей традиционные, христианско-католические нравственные нормы и каноны, в новые, индивидуалистиче­ские, но по самой своей сути антибуржуазные идеалы итальянского гума­низма.
В первой новелле «Декамерона» Чеппарелло наделен не только всеми нравственными пороками «жирных» горожан, но и некоторыми чертами ренессансной «virtu» (доблести), придающими ему типичность нового че­ловека Возрождения.
Росту Чепарелло был небольшого, одевался щего­левато; французы не имели понятия, что означает слово «Чеппарелло»: они полагали, что это соответствует их слову: «шaпель», то есть, на их обиходном наречии, «венок», между тем росту он, как я уже заметил, был небольшого — вот почему они называли его не Шапело, а Шапелето. Всюду он был из­вестен как Шапелето, и лишь немногие знали, что он мессер Шапело. Вот что собой представлял этот самый Шапелето: будучи нотариусом, он сгорал со стыда, если какой-либо из его актов,— а у него и было-то их немного,— оказывался не фаль­шивым, составлял же он их по первому требованию, составлял охотнее даром, нежели иной — за крупное вознаграждение. Лжесвидетельствовал он с великим удовольствием как по тре­бованию, так и без всякого требования, а в те времена во Фран­ции придавали громаднейшее значение присяге, ему же ничего не стоило солживить клятву, и так, нечестным путем, он выиг­рывал все дела, хотя давал присягу держать ответ по совестя и говорить одну лишь истинную правду. Сеять между друзьями, родственниками и вообще между людьми рознь, вражду, ссо­рить их — это было для него великим удовольствием, это была его страсть, и чем больше его стараниями случалось несчастий, тем ему было приятнее. Если его приглашали принять участие в убийстве или же в каком-либо другом преступлении, он ни­когда не отказывался, напротив — с удовольствием соглашался и охотно своими собственными руками наносил ранения и уби­вал. Будучи человеком в высшей степени злобным, он по всякому поводу ругал бога и святых самыми скверными словами. В цер­ковь не ходил, все ее таинства ни во что не ставил и глумился над ними в непристойных выражениях. А вот таверны и прочие злачные места посещал часто и охотно. Женщин он любил, как собака — палку, зато противоположному пороку преда­вался с большим удовольствием, нежели иной развратник. Обо­красть и ограбить он мог с такой же спокойной совестью, с ка­кою человек добродетельный подает милостыню. Он был страш­нейший обжора и пьяница, что в иных случаях доставляло ему неприятности и навлекало на него бесчестье. Он был завзятый шулер и нечисто играл в кости. (с. 49)
Вся блестяще написанная сцена исповеди построена так, чтобы привлечь внимание не столько к факту кощунственного обмана исповедника, сколько к тому, как артистично этот обман осуществляется. Чеппарелло не атеист, но прямой, непосредственной связи между вечностью бога и бренностью человека для него уже не существует. Бог вынесен им за пределы человеческого бытия, и в пределах человеческого бытия высшей, величайшей ценностью оказывается сам человек.
Разыгрывая доверчивого монаха, Чеппарелло не обманывает бога, о котором он в эту минуту просто не думает, а в последний раз выявляет все заложенные в нем возможности, защищает и утверждает неповторимое, индивидуальное своеобразие своей личности и тем самым достигает того единственного вида бессмертия, кото­рое, согласно убеждению всех великих гуманистом Возрождения, в том числе и автора «Декамерона» (IX, заключение), было возможно для зем­ного, смертного человека.
Вся первая новелла «Декамерона» построена так, чтобы не просто подтвердить правильность логики Чеппарелло, но положить ее в основу нового, художественного мышления. Однако, утверждая этой новеллой ценность человеческой личности и делая ее главным объектом эстетического анализа, Боккаччо продолжал считать Чеппарелло «героем» в высшей сте­пени отрицательным. В первой новелле «Декамерона» отчетливо обозна­чалось трагическое и свойственное всему итальянскому Возрождению про­тиворечие между чисто человеческой, индивидуалистической «доблестью» (virtu) и общественной нравственностью — не только христианско-аскетической «добродетелью» (vertu), но и «естественной», с точки зрения самих же гуманистов, общечеловеческой моралью.
Как чуткий художник, Боккаччо это противоречие отметил, но он стоял в самом начале эпохи Возрождения и потому верил еще, что его можно преодолеть эстетически. Парадоксальность превращения средневекового нотариуса в «нового чело­века» в первой новелле «Декамерона» комически нейтрализована парадок­сом превращения клятвопреступника, богохульника и содомита в святого, необычайно почитаемого среди прихожан, уверенных, «что господь через него явил уже много чудес и продолжает ежедневно являть их всем».
Боккаччо всегда охотно потешался над религиозными предрассуд­ками (II, 1; VI, 10). Но осмеяние культа святых для первой новеллы — не главное. В отличие от современных ему еретиков, мистиков, а также последующих реформаторов католической церкви, гуманист Боккаччо ратовал не за установление непосредственных, интимных связей между человеком и богом, а за обособление человека от бога, стремясь показать абсолютную несоизмеримость между человеческой логикой земного мира и логикой принципиально непознаваемых для человека божественных сооб­ражений и умозаключений4.
Тема двух логик переходит во вторую новеллу «Декамерона», где столкновение двух типов мышления, старого, средневеково-религиозного, и нового, светски-гуманистического, образует сюжет, трансформируя средневековое фабльо в типично ренессансную притчу.
В ней логика парадоксального обращения интеллигентного иудея Абрама в христианство подкрепляет логику циника Чеппарелло.
Иудей не задумываясь ответил: «Совсем не понравились, разрази их господь! И вот почему: по моим наблюдениям, ни одно из тамошних духовных лиц не отличается ни святостью, ни богобоязненностью, никто :n:t лих но благотворит, никто не подает доброго примера, слоном, ничего похожего я не усмот­рел, а вот любострастно, алчность, чревоугодие, корыстолюбие, зависть, гордыня и тому подобные и еще худшие пороки,— если только могут быть худшие пороки,— процветают, так что Рим показался мне горнилом адских козней, а не горнилом богоугодных дел. Сколько я понимаю, ваш владыка, а глядя на него, и все прочие стремятся свести на нет и стереть с лица земли веру христианскую, и делают это они необычайно стара­тельно, необычайно хитроумно и необычайно искусно, меж тем как им надлежит быть оплотом ее и опорой. А выходит-то непоихнему: ваша вера все шире распространяется и все ярче и призывней сияет,— вот почему для меня не подлежит сомнению, что оплотом ее и опорой является дух снятой, ибо эта вера истин­нее и святее всякой другой. Я долго и упорно не желал стать христианином и противился твоим увещаниям, а теперь я прямо говорю, что непременно стану христианином. Идем же в церковь, и там ты, как велит обряд святой вашей веры, меня окрестишь».
Джаннотто ожидал совсем иной развязки; когда же он услышал эти слова, то радости его не было границ. Он пошел с иудеем в Собор Парижской богоматери и попросил священно­служителей окрестить Абрама. Те исполнили его просьбу неза­медлительно. Джаннотто был его восприемником и дал ему имя — Джованни, а затем поручил достойным людям наста­вить его в нашей вере, и тот в скором времени вполне ею про­никся и всегда потом был добрым, достойным, святой жизни человеком. (с. 64)
Дополняя друг друга, гуманистические парадоксы двух первых новелл «Декамерона» доказывали, что возможно отделить истинную религию от порочного папы и что следует оценивать человека вне тех связей и отношений, которые устанавливала для него догматика средневекового католицизма
Духовная диктатура церкви, еще тяготевшая над Данте, в книге Боккаччо сломлена.
Начиная третью новеллу первого дня, Филомена говорит: «Здесь уже было сказано много прекрасных слов и о боге, и об истинности нашей веры, так что если мы теперь снизойдем к делам и поступкам смертных, то в этом не будет ничего предосудительного». В третьей новелле знаменитая сред­невековая притча о трех перстнях использована отнюдь не для проповеди веротерпимости, а для раскрытия человеческих характеров Саладина и еврея-ростовщика Мельхиседека.
В новелле сталкиваются не две веры, а два умных человека, и в результате этого столкновения происходит их «перевоспитание». Рассказ о трех перстнях убеждает Саладина в уме Мельхиседека и, заставляя его отказаться от коварных замыслов по от­ношению к еврею, возвращает Саладина на путь обычного для него прямо­душия. Но человечность в «Декамероне» пробуждает человечность. Ростов­щик тоже «перевоспитывается»: он перестает быть скупым. Такое разреше­ние конфликта для книги Боккаччо — типично. В ней человеческий ум всегда побеждает глупость, косность и предрассудки, но когда, как в третьей новелле, он сталкивается с интеллигентностью, в «Декамероне» тор­жествует благородство (cortesia) и щедрость (liberalita) - две, с точки зрении Боккаччо, высших добродетели, которыми он наделяет своих самых любимых героев.