"Яма" Куприна - даны ответы на жгучие вопросы?

ВВЕДЕНИЕ
ОТВЕТЫ НА ЖГУЧИЕ ВОПРОСЫ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

"Яма" Куприна - даны ответы на жгучие вопросы?

Эта повесть Куприна раскрывала мрачный, мало освещенный литературой мир официальных притонов, дно большого города. Она будила сочувствие к положению «белых рабынь», заточённых в домах терпимости и подвергавшихся каждодневным унижениям. Однако ни благородная гуманистическая устремленность повести, ни выпуклые характеристики многочисленных персонажей - ничто не могло восполнить основного недостатка «Ямы» - её натуралистичности, мелодраматизма, некоторой сентиментальности, наряду с журналистской очерковостью в обработке огромного жизненного материала. Произведение получилось рыхлым, перегруженным описаниями, побочными эпизодами.
Непониманием законов общественного развития, признанием неизменности человеческой природы объясняется неудача самого крупного по объему и наименее сохранившего для отечественного читателя значение произведения Куприна - повести «Яма».
Повесть эта посвящена Куприным «юношеству и матерям». Исходя из глубокой убежденности в незыблемости буржуазного социального строя и форм буржуазного быта - брака, семьи, отношений полов и прочему, - Куприн вместе с тем полагал, что своим произведением он может в какой-то мере помочь и несчастным обитательницам публичных домов, и юношеству, и матерям. Но чем помочь, не знал не только главный герой «Ямы» - репортер Платонов, - не знал и сам Куприн.
И свидетельством самой жалкой беспомощности Куприна в решении проблем, поставленных в «Яме», является его ответ на письмо одного из читателей, обратившихся к нему с вопросом: «Что же надо делать?».
В этом письме, написанном уже после Октябрьской революции некоему П. И. Иванову, Куприн признавался: «Увы! На Ваше милое, искреннее письмо я могу ответить только тем, чем ответил Платонов Жене: «Не знаю». Мое дело подвести доброго, впечатлительного, честного человека к какому-нибудь краю жизни и сказать: вот, и здесь ты жил, но равнодушно, невнимательно; посмотри же, понюхай, прислушайся, а потом подумай и делай, как хочешь, по чести, совести и рассудку...».
Вместе с тем Куприн понимал недостаточность подобной позиции для писателя. На это намекал постскриптум в том же письме: «И по секрету Вам скажу: в учители жизни я не гожусь: сам всю свою жизнь исковеркал как мог. Для многих читателей я просто добрый товарищ и занятный рассказчик. И все»1.
Письмо Куприна к П. И. Иванову представляет самое очевидное свидетельство непонимания причин и сущности того позорного явления нашего общества, какое составляет проституция. Куприн считал, что если проституция существует, как он говорит в письме, десять тысяч лет, то она будет существовать вечно. Он не признавал, что проституция - результат отвратительного устройства общества. Куприн не понимал, что если он желает помочь всем этим несчастным Женькам, Манькам Беленьким, Манькам Маленьким, Манькам скандалисткам, Любкам, Катькам Толстым и т. д., то надо не отвечать «не знаю», а бороться с тем положением вещей, которое создает эксплуатацию этих женщин, которое неизбежно организует условия для их эксплуатации, которое вообще построено на эксплуатации человека человеком. Куприн не понимал, что вопрос об освобождении проституток от ига публичных домов и уличной проституции является только маленькой частью большой проблемы.
Чем же объяснить, что Куприн так много времени посвятил писанию этой повести, самого большого по размеру из всех его произведений, отнявшего у него столько нервной энергии, столько творческих сил? Хотя иногда у него и вырывались признания вроде следующего:
«Если бы ты знал, как мне противно и трудно было опять приняться за «Яму» - так она мне надоела. Право: точно меня опять заставляют чистить помойку!» (письмо к Ф. Д. Батюшкову от 29 мая 1910 г.),- но все-таки он придавал «Яме» большое значение. Веря в «чудо», в то, что «сами собою опустятся взведенные курки.. . вчерашний раб скажет: нет больше рабства. И господин скажет: нет в мире господина, кроме человека!»1, Куприн придавал своей повести не свойственную ей роль - книги, которая нравственно потрясет «юношество и матерей», книги, которая произведет переворот в данной области.
Письмо его к П. И. Иванову является свидетельством душевного краха Куприна: его признание «Ямы» книгой неудавшейся равносильно признанию неудачи всего своего писательского пути. И трагической сломленностью проникнуты строки постскриптума: «В учители жизни я не гожусь: сам всю свою жизнь исковеркал как мог... я просто <.. .> занятный рассказчик»2.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Печально, но факт: о Куприне сегодня вспоминают действительно не часто. Его регулярно переиздают, о нем пишут диссертации, но не спорят, и без особого риска ошибиться можно сказать, что в зрелом возрасте его книги, как правило, не перечитывают. Зато по-прежнему читают: в детстве, и, конечно, Куприна прочитывают в отрочестве, в юности. Это стало уже нормой для нескольких поколений: когда свежий, пытливый ум впервые открывает для себя многослойность и контрастность бытия, впервые — с разбегу и с разлету — наталкивается на его роковые противоречия и соблазны, когда пробуждающееся сердце начинают так сладко томить чувственные грезы, с неотвратимостью наступает время книг Куприна.
С самых первых шагов по литературной стезе он писал лихорадочно, запоями — так же, как и жил. Он был до плотоядности ненасытно жаден — на впечатления и только на впечатления, так что слова, вложенные в уста одного из героев повести «Яма»: «Ей-богу, я хотел бы на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбой или побыть женщиной и испытать роды; я бы хотел пожить внутренней жизнью и посмотреть на мир глазами каждого человека, которого встречаю», - смело могут расцениваться как сознательная авторская установка.
Он и не выдавал себя никогда за самобытного мыслителя. В отличие от большинства других крупных русских писателей - своих современников и предшественников, никогда не претендовал на роль идеолога, философа, политического трибуна или учителя нации, предпочитая оставаться только художником. Хотя порассуждать Куприн любил, как любил и героев «с идеями». «В центре его больших повестей, изображающих ту или иную сторону быта, - писал Корней Чуковский, - почти всегда выступает у него какой-нибудь благородный, красноречивый, впечатлительный праведник, миссия которого заключается в том, чтобы публицистически обличить и проклясть этот быт. Все они - выразители авторских мыслей и чувств. В «Яме» роль обличителя предоставлена репортеру Сергею Платонову»1.
Отличаясь композиционной рыхлостью, оставшись скорее циклом очерков, нежели выстроенным единым произведением, повесть «Яма» обличает язву проституции, которую Куприн считал «еще более страшным явлением, чем война, мор и т.д.»2. Повесть вызвала упреки за чрезмерную натуралистическую достоверность описания домов терпимости. Однако писавшие о «Яме» признавали, что по яркости человеческих типов, запечатленных на ее страницах, и по злободневности поднятых в ней проблем она занимает исключительное место в современной русской беллетристике.