Женские образы на полотнах Марка Шагала.

ВВЕДЕНИЕ
ЖИЗНЬ И ЖИВОПИСЬ ШАГАЛА: ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА
ПОЭТИЧЕСКИЕ ОБРАЗЫ В ЖИВОПИСИ ШАГАЛА. ЖЕНСКИЕ ОБРАЗЫ В ЖИВОПИСИ ШАГАЛА НА ПРИМЕРЕ КАРТИН «БЕЛЛА НА ПРОГУЛКЕ», «СЕРЫЕ ЛЮБОВНИКИ» И «НАД ГОРОДОМ»
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЯ

Женские образы на полотнах Марка Шагала.

Другим увлечением Шагала в этот период стал театр, в котором воплотилось «стремление создать «другой мир» не только на плоской поверхности холста, но и в трех­мерном пространстве»20. Шагал работал в Еврейском камерном театре, руко­водимым А. Грановским, который в 1920 году открылся в Москве, переехав туда из Петрограда. Свою задачу как театрального художника Шагал понимал широко: не только создание сценографии конкретного спектак­ля (трех миниатюр Шолом-Алейхема), но и формирование художественных принципов нового театра. «Это должен был быть не прежний жанровый еврейский те­атр с его «фальшивыми бородами», но и не театр «высокого стиля», стилизованный под древний эпос, каким был театр-студия «Габима», руководимый Е. Вахтан­говым. Шагал мечтал о театре, подобном собственно­му искусству, - заземленном и укорененном в быте, но осуществляющем прорыв из быта в высшие сферы; близком народному площадному действу и цирку, бур­лескном и эксцентричном, но проникнутом религиоз­ным чувством единства и тайны бытия. Свои мечты он собирался реализовать не только и даже не столько в декорациях и эскизах костюмов, сколько в живописных полотнах, размещенных на стенах и способных жить независимой от спектаклей и более долговечной жиз­нью. Эти полотна должны были создать законченный пространственный ансамбль, композиционно и всем со­держанием ориентированный на сцену».21
После двухлетней общественной деятельности в Ви­тебске, оставлявшей мало времени для собственных ра­бот, Шагал написал за полтора месяца семь больших панно для стен теат­ра, декорировал потолок и занавес. Еще до его подня­тия зритель оказывался полностью погруженным в осо­бое автономное от внешнего мира художественное про­странство. Главными темами панно были темы творчества, синтеза искусств, осуществляемого в театре, и брачной любви. Во всех холстах театр представал как целостный мир, а мир - как театр, феерический, много­плановый и непостижимый. Он ломался на грани, дви­гался и вращался, в нем царил свет, окрашенный в мис­тические тона, и, казалось, слышалась музыка сфер. Весь ансамбль выглядел не только театральным но также - невзирая на сюжеты панно и на юмор, заложенный в самом стиле, - храмовым.
Работа в театре исчерпала для ху­дожника возможности приложения сил на родине. «Он чувствовал себя чужим не только «правым» с их ака­демизмом, но и «левым» (казавшимся ему вторичными по отношению к французам) с их беспредметностью и техницизмом. Если в царской России он был изгоем, принадлежа к самым угнетенным из «инородцев», то советская не нуждалась в нем в силу марксистских догм. Продолжать жить в ней значило для него поте­рять душу; между тем в Париже его ждала «мастерская, полная неоконченных холстов», а в Берлине полотна, оставленные после выставки 1914 года, и через несколько месяцев занятий с беспризорными еврейскими детьми в Малаховке под Москвой Шагал покидает родину».22 Таким образом в 1922 году Шагал оказался в Берлине, а в 1923 – во Франции. В годы Второй мировой войны он путешествовал по городам Америки, а потом более сорока лет прожил во Франции.
ПОЭТИЧЕСКИЕ ОБРАЗЫ В ЖИВОПИСИ ШАГАЛА. ЖЕНСКИЕ ОБРАЗЫ В ЖИВОПИСИ ШАГАЛА НА ПРИМЕРЕ КАРТИН «БЕЛЛА НА ПРОГУЛКЕ», «СЕРЫЕ ЛЮБОВНИКИ» И «НАД ГОРОДОМ»
В творчества Шагала через все слои различных тенденции и на­правлений, с которыми он соприкасался, явственно просматрива­ются народно-поэтические основы, ставшие определяющими в его художественном языке и составившие его неповторимость и уникальность. Эти основы нашли свое выражение в отмечаемой всеми исследователями творчества Шагала «праздничности» его картин. «Искусство Марка Шагала оказывается безоговорочно своим в мире праздничных образов и фантазий; тут его воздух, его сфера, его художественная группа крови. В празднике находят наиболее полное выражение вся характерная для этого мастера концепция бытия, его мировосприятие, его трактовка жизненного предназначения человека».23 Праздничность является для Шагала мировоззренческой системой, где господствуют свои законы, свои формы существования, своя поэтика.
Марк Шагал родился и вырос в еврейской семье. С детских лет он знал предания и легенды своего народа, его сложную историческую судьбу. Все это он воспринимал в поэтическом ключе, как романтик, мечтатель, визионер. Героям и персонажам национальных легенд, в том числе и религиозных, он дает своеобразную художественно-поэтическую трактовку.
«В искусстве Шагала изображение во многом заимствовало у слова свободу обращения с пространством и временем, способность быть прямым эквивалентом человеческого духа. Слово живет в красках его картин, контурах рисунков, свете витражей, «тесте» керамики».24
Проповедь радости как высшего смысла человеческого существования вероятнее всего была почерпнута Шагалом из так называемой хасидской религиозной доктрины, истовым приверженцем которой был отец Шагала. Эта установка имеет глубокие национальные корни: праздник занимает в системе хасидских воззрений особое место как ритуальное время общения с божеством. В силу таких представлений подлинная духовность, настоящее слияние с миром, способность понять его глубоко и полно возникают только в ситуации праздника.
«Интерес к хасидскому учению, различные отголоски национальной жизни, национального мышления сливались с общим мировосприятием Шагала и растворялись в нем… Совершенно очевидно, что национальные сюжеты, верность корням и т.д. оказывались для мастера вплетенными в широкий поэтический контекст его искусства. Даже в молодые годы ни тематика произведений, ни их духовно-музыкальный строй, их «краска» (если использовать этот любимый и многократно повторяемый Шагалом образ) далеко не исчерпывались национальными мотивами, жанровыми деталями, отголосками вероучений… Рецензентов и зрителей в работах мастера из Витебска прежде всего увлекала всеобщность образных построений, для которых любые конкретно-сюжетные оттенки оказываются относительно второстепенными и служат условным, кратковременным и даже несколько эфемерным прибежищем идей глобального масштаба и значения».25 Таким образом Шагал уже в начале своего творческого пути поразил всех способностью создавать универсальные образы и проникновением в глубинный смысл различных объектов. «У каждого из этих объектов есть неповторимость, «особость», запечатленные художником, и вместе с тем все они – частицы всеобщей материи бытия. Потому-то любой портрет, любое изображение, созданные художником, оказываются в известном смысле портретом «всех», а каждая написанная им вещь обнаруживает свое родство с любой другой вещью и со всем миром в целом».26
Однако именно связь с народной традицией может объяснить кажущиеся на первый взгляд странными и таинственными черты произведений Шагала. В ней ему особенно близки волшебная сказка, а также гротескный тип фантастики в его традиционно-фольклорном виде. Сказочность и гротеск – вот основа всей поэтики шагаловских произведений. «А если отдавать себе отчет в том, что в «стране» художника властвуют и всем распоряжаются законы сказки и гротеска, то на обычный взгляд «сумбурные» комбинации отдельных предметно-повествовательных деталей, многие причуды действия, удивительные парадоксы времени и пространства в картинах Шагала получают свое объяснение, определенность образной структуры. Ее отсчетными точками оказываются традиционные «жили-были», «долго ли – коротко ли», «близко ли – далеко ли», а пружиной художественной динамики сказочный лад, в котором фантастические переносы понятий и невероятные обстоятельства суть само разумеющиеся приемы, с помощью которых ведется рассказ о жизни, ее течении, смысле, тайнах, музыке, «краске».27
Ориентируясь на сказку, Шагал строит свое повествование на фантастике, соотнося при этом образы с реальностью. Он представляет нам свободную и причудливую, но в то же время целенаправленную трансформацию действительности.
Другой категорией, проявившейся в творчестве Шагала, стал гротеск – как принцип изображения жизни, особый угол зрения при ее восприятии и трактовке. «Гротеск особенно характерен для искусства таких эпох, когда резко нарушается устойчивость жизненного уклада, происходят глубокие сдвиги, предчувствуются (или уже начинаются и происходят) коренные перемены».28Гротеск демонстративно соединяет несоединимое как реальность, меняет привычные соотношения масштабов и т.п. Однако это не бессмысленный хаос, а воплощение художественно-философской концепции бытия как сложного и неустойчивого соединения противоречивых качеств.
Таким образом искусство Шагала при всех его соприкосновениях с традициями классической живописи и с художественными направлениями XX века, о которых речь шла ранее, имеет своей подосновой скрещение характерных черт сказки и народно-праздничного гротеска. Именно они определяют образное построение, композиционную структуру, поэтику картин и круг персонажей на картинах Шагала.
Героями картин Шагала в течение долгих лет были герои «Моей жизни» - раввины и мясники, торговцы и ремесленники, крестьяне, толкователи Библии, родители, родственники, те, кто жил в его детских и юношеских впечатлениях, впоследствии ставших воспоминаниями. «Они рождаются и умирают, веселятся и священнодействуют, они участвуют в круговороте жизни, где в каждом фрагменте мира присутствует бог, где каждое событие значимо, ибо вносит свою лепту в построение мироздания. И в первую очередь – животные»29, без изображения которых редко обходятся картины Шагала. В авторском комментарии к изданным в 1960 году литографиям на тему цирка Шагал писал: «Я всю жизнь рисовал лошадей, которые похожи скорее на коров и ослов. Я их видел в Лиозно у моего деда, который брал меня покупать скот для лавки… Среди лошадей и птиц я их брат и сын, который плачет. Я иду к животным. Я ищу их взгляда и знака. Корова моего далекого детства, у которой мать моя брала для меня молоко, в той земле, где ты спишь, зарыты моя слезы. Мои картины написаны с тебя… Эти животные, лошади и коровы, – всегда молчаливы. Мы болтаем, поем, кричим… Я слышу, как из широко открытых пастей выходит некая правда, правда звериная, непонятная нам. Они мычат о тайнах своего мира, о своем заточении».30
Человек, находясь в центре шагаловского мира, «является в нем лишь ступенью, поднимающейся в небо лестницы, которая соединяет все живые существа»31. Из своего детства, из национальной религиозной традиции Шагал вынес нежность к животным и отношение к ним, как к существам, приносящим себя в жертву человеку. «В хлеву стоит корова с раздутым брюхом и смотрит упрямым взглядом. Дедушка подходит к ней и говорит: «Эй, послушай, давай-ка свяжем тебе ноги, ведь нужен товар, нужно мясо, понимаешь?». Корова с тяжким вздохом валится на землю. Я тяну к ней руки, обнимаю морду, шепчу ей в ухо: пусть не думает, я не стану есть ее мясо; что же еще я мог? Корова слышит шорох травы на лугу, видит синее небо над забором…». «Звуки и запахи дедова ремесла заполняли его дом. Повсюду, как белье для просушки, были развешаны шкуры. Ночью в темноте мне чудилось, что не только запах, но и сами коровы здесь, в доме: чудесное стадо, умирающее на полу и возносящееся в небо… Распятые, точно мученики, шкуры смиренно обращали к небу-потолку молитву об отпущении грехов убийцам».32
Именно отношение к животному, как к жертве, приносимой человеком для искупления собственных грехов, присущее иудаизму, стало одной из самых характерных особенностей искусства Шагала. Его излюбленным персонажем был петух – не только символом времени и огня, но и главное действующее лицо религиозного ритуала искупления, проводившегося в канун Судного дня. На петуха, которого именовали «мужчина», перекладывали человеческие грехи и приносили его в жертву со словами «муж вместо мужа» – подобная сцена изображена на гуаши Шагала «Канун Судного дня».
Часто героем картин Шагал становился и он сам. Он участвует в круговороте жизни, разговаривает с животными, смотрит на Париж из окна, летает с Беллой… Немало картин связано с изображениями художника, поэта или музыканта. Их также в некоторой степени можно считать автопортретами Шагала. Один из самых знаменитых автопортретов Шагала – «Автопортрет с семью пальцами», где художник изображен сидящим за мольбертом спиной к окну с видом на Париж, а перед ним – видение Витебска. Число семь важно в религии Шагала – это и семь дней творения, и семь праведников, которые обеспечивают божественное присутствие на земле.
Родина Шагала – Витебск – тоже один из героев картин художника, он фигурирует в них то в виде панорамы, погруженного в природу города, то в виде отдельных церквей и домов. «Серый дом» и «Голубой дом» строятся на сопоставлении «земного», обыденного и «небесного», сакрального, при этом и то и другое одинаково мило сердцу художника, одинаково равнозначно в круговороте бытия. Витебск рисует художник перед своим отъездом из России, Витебск рисует он и в Париже – именно его он видит из своего парижского окна. Позже, подчеркивая свою любовь к Парижу и признание его своей второй родиной, Шагал называет его «второй Витебск».
В годы войны 1914 года, как отмечают исследователи, в картинах и рисунках Шагала появляются тревожные и трагические образы. Это и странник в картине «Над Витебском», и старик в картине «Продавец газет», где город окрашен в красное и черное; в карандашном эскизе к этой картине на газете стояло слово «война».
«Странник с котомкой, изгнанный войной из родного дома, символ еврейских беженцев и всех изгнанников XX века много раз еще будет появляться в картинах Шагала. Темы графики военных лет – процессии людей, выгнанных войной из дома, солдаты и раненые, оплакивающие убитых женщины. В следующий раз страшная современность ворвется в мир Шагала в годы второй мировой войны».33
Как и многие художники начала XX века, Шагала отличался особым восприятием времени, ставшим одним из героев его картин. «Оно, рожденное с грехопадением человека, несет в себе зло. В стрелки часов превращаются мужчина и женщина в «Посвящении Аполлинеру», стенные часы несет над рекой крылатая рыба в картине «Время – река без берегов», они летят на заднем плане «Автопортрета с летящими часами».34
На полотнах Шагала встречается много цветов. «Природа олицетворяет собой ту изначальную чистоту, свежесть и светоносность мироздания, передача которых составляет одну из главных задач его творчества. Воплощением этих качеств являются цветы, они выступают единственными героями в картинах или сопровождают других героев. Они, как часть большого мира, вбирают в себя его свет. Много цветов художник пишет и в России, и в Париже; он называет их «опытами в свете и цвете». К цветам Шагал возвращался и в послевоенные годы, в гуашах 1950-х годов».35
В Париже частыми героями картин Шагала становятся циркачи: акробаты и фокусники, танцовщицы и цирковые лошади, клоуны и наездники. Цирк был темой многих художников поэтов и писателей XX века: Пикассо, Куприна, Кустодиева, Руо, Матисса и других. «Но у Шагала свой цирк, который является символом единства земли и неба, олицетворением магии жизни. Он связан с детскими воспоминаниями, он воплощает собой непосредственность художественного выражения, он объединяет всех людей, подобно храмовому действу. Циркачи преодолевают земное тяготение, побеждают смехом драматизм человеческой жизни, это братство музыкантов и животных, олицетворение поэзии и любви. «Цирк – это магическое слово, тысячелетняя игра, танец со слезами и смехом, игра рук и ног, превращенная в высокое искусство… это пронзительный крик человека, ищущего беспечность и радость, и, подобно Дон Кихоту, – свой идеал», – писал Шагал».36
В 1930-х годах важную роль в картинах Шагала начинают играть герои Библии. Он создает картины маслом на библейские темы, несколько раз обращается к иллюстрированию Библии, делает витражи для католических храмов. С точки зрения Шагала между религией и искусством не существует резкой грани. В библейских картинах и рисунках Шагала предстают одновременно и еврейские обитатели Витебска, и библейские патриархи. Главный их герой – человек, который не изменяется в веках, который видит Бога и говорит с ним. Шагал создал нечто новое на основе синтеза еврейской культуры, отрицавшей изобразительность, и современной живописи, для которой была чуждой Библия.
Совершенно особой темой картин Шагала стала его жена Белла, с которой он познакомился в 1906 году. Шагал считал Беллу своей музой и такой же частью души, как создаваемые произведения. В «Моей жизни» он писал: «Вся в черном или белом, она пролетала сквозь мои холсты, направляя мое искусство. Я не закончил ни одной картины и ни одной гравюры, не спросив у нее: да или нет.37
Союз с Беллой воспринимался Шагалом не просто одним из аспектов человеческой жизни, а как нечто лежащее в самой сердцевине бытия, и подобный взгляд имел глубокие национальные корни. Белла, влюбленные, летающие над городом или лежащие в цветах, надолго стали героями картин Шагала.
«У Шагала подруга мужчины всегда содержит в себе нечто ангелическое, а ангелы часто наделяются женски­ми чертами. Любовь преодолевает дуализм и разобщен­ность мира, как бы искупая грехопадение. Она объеди­няет влюбленных в подобие изначального андрогина и при этом несет в себе творческое начало (возлюбленная художника — его муза), обладая, как и творчество, спо­собностью возносить над обыденностью».38
Белла становится героем идиллических сцен в интерьере – «Белла и Ида у окна», «Купание ребенка», «Земляника». С ней же связаны картины из серии «любовников», где Белла с Шагалом предстают в виде обобщенных образов влюбленных, заключенных в магический мир своей любви – «Серые любовники», «Голубые любовники», «Розовые любовники» и т.п. «Кажется, что краска перестала быть простым средством выражения эмоций художника и, выйдя из под его контроля, еще заключенная в тюбике, уже диктует своему хозяину сюжет будущей картины. Именно в этих работах следует искать истоки красочного визионерства Шагала, определившие все его последующее творчество».39
Эта серия – «счастливые сны, полные ощу­щения очарованности, радужного миража»40. Их отличают преображенность и условность. Драматичность в этих картинах приглушена, «краска» любви подчиняет себе все цвета эмоционального спектра и заставляет их складываться в особую палитру, которая воссоздает не оттенки натуры, а пе­реходы и мелодии чувства. Сочетания и рефлексы розового, белого, синего, зеленого получают тут сугубо интонационный смысл, напоминая развитие мелодической темы.
Постепенно празднично-лирическое истолкование приобретает у Шагала мотив полета. Таковы знаменитые полотна с изобра­жениями влюбленных, поочередно поднимающихся в воздух, чтобы совершить наконец вдвоем полет над Витебском – «Прогулка», «Над городом» и другие. «Полет, в котором мечтательная устремлен­ность к небу неотделима от страстной привязанности к земле, причем «земля» и «небо» несут в себе много­значный смысл, обозначая также низшие и высшие ас­пекты бытия».41
Предчувствие полета появляются уже в картине «День рождения», написанной в 1915 году после бракосочетания Шагала и Беллы. Художник и его возлюбленная летают по комнате в счастливом забытьи. Однако это еще был не сам полет, а сладостное предчувствие полета, томительное и наивное. Наконец в 1917 году художник и Белла взлетели в небо, и мир пришел в состояние гармонии: кончилось время судорожного напряжения, неясных и странных чудачеств, томительных предчувствий.
«Герои Шагала, события, в которых они участвуют, окружающие их вещи - все это может существовать только неразрывно и только при определенных условиях, при совершенно особенном сюжете. Действие в картинах Шагала почти никогда не развивается в едином времени, оно разламывается, единое пространство тоже почти всегда отсутствует. Различные эпизоды и отдельные сцены сопоставляются друг с другом по внутреннему смыслу или по их символическому значению. Целостный образ рождается из ассоциаций, и зрители стараются вникнуть в смысл таких образов и распознать их».42