Н.Бердяев о смысле и истоках русского коммунизма

Введение
Глава 1: Краткий очерк жизни и деятельности Н.А. Бердяева. Создание книги «Истоки и смысл русского коммунизма»
Глава 2. Н.А. Бердяев о русском коммунизме
Заключение
Список использованных источников и литературы

Н.Бердяев о смысле и истоках русского коммунизма

Живя в эмиграции в Берлине и Париже в 1920-е гг. Бердяев осознал наступление «нового Средневековья», которое знаменовало собой усиление трагических конфликтов и противоречий истории. Философ продолжал напряженную творческую жизнь в эмиграции, которую совмещал с преподавательской и издательской деятельностью (был деканом отделения истории Русского научного института в Берлине, инициатором создания Русской религиозно-философской академии, руководителем издательства YMCA-Press, редактором религиозно-философского журнала «Путь»).
Книга «Истоки и смысл русского коммунизма» стала своеобразным итогом его социально-философских размышлений о природе социально-политических потрясений в России в первой четверти XX века. Книга была задумана в 1933 г. (после появления в западной печати статей и книгиностранных авторов, пытавшихся защищать советский материалистический коммунизм с христианской точки зрения). Этим объясняется то, что книга, обращенная прежде всего к западному читателю, была сперва издана лишь на иностранных языках: сначала на английском в 1927 г., а затем и на немецком, французском, испанском, итальянском и голландском. Выпуск книги в 1955 г. издательством YMCA-Press явил собой «возможность … ознакомиться с оригинальным русским текстом этого исторического исследования истоков русского коммунизма»7.
Глава 2. Н.А. Бердяев о русском коммунизме
Осмысляя события 1917 г. и последующих лет, Николай Бердяев отмечает, что для религиозной, христианской историософии, приверженцем которой он, вне всякого сомнения, и является, раскрывается, что смысл революции есть «внутренний апокалипсис истории»8. Но апокалипсис не есть только откровение о конце мира, о страшном суде, но также и «откровение о всегдашней близости конца внутри самой истории, внутри исторического еще времени, о суде над историей внутри самой истории, обличение неудачи истории»9. Разумеется, Бердяев приходит к выводу о том, что «революция имеет онтологический смысл. Смысл этот пессимистический, а не оптимистический»10.
Впрочем, «красный цвет революции есть лишь отражение синего цвета старых полицейских мундиров»11. По мнению Бердяева, революционное сознание не является принципиально новаторским, т.е. не несет в себе самостоятельного творческого принципа и в своих действительно самостоятельных проявлениях представляет собой чистую отрицательность. Оно является поэтому зависимым сознанием, и всякая попытка утвердить революционное начало в качестве конструктивного начала новой общественности не может быть ни чем иным, кроме как возрождением в несколько трансформировавшееся виде прежнего гнета и насилия. Эти наблюдения Бердяева очень важны не только в историческом или общефилософском аспекте, но также и с точки зрения социологии политики и социальной психологии, которые исследуют закономерности изменения представлений о характере власти и ее саморепрезентацию. Важным выводом Бердяева можно считать замечание о «некультурности и варварстве этой [революционной русской] интеллигенции, с болезненной подозрительностью относящейся ко всему, что выходит за пределы арифметических истин и распределения элементарных благ»12. Следующий за этим «разрыв революции и культуры»13, характерный для русской революционной традиции, оценивается философом крайне негативно.
Важным историко-философским достижением Бердяева является трактовка им социализма марксистского толка как особой религии (впрочем, скорее лже-религии). Это вера имеет свои святыни (народ, пролетариат), свое учение о грехопадении (появлении частной собственности), культ жертвенности («во имя счастья будущих поколений»), напряженно-эсхатологическое переживание истории, которая должна завершиться установлением некоего земного рая. В то же время отсутствие внутреннего позитивного содержания в марксизме оборачивается тем, что «грядущий человек социалистического завтра … на поверку оказывается самым последовательным и окончательным «буржуа», а «земной рай» социалистов – всеобщим царством гипертрофированного мещанства»14. В таком мещанском царстве, предрекает Бердяев, исчезнет идея высшего предназначения человека, а это «самая страшная перспектива, какая только может быть – перспектива полной утраты духовности в таком царстве полного материального благополучия человека вполне способен стать счастливым…только счастье это особое – младенческое состояние людей, не знающих терзаний творческого духа»15
Н.А. Бердяев, излагая свое понимание марксизма, обнаруживает некоторое стремление к объективизации марксизма, рассмотрению общества как бы «со стороны». Он отмечает, что «марксизм помогает понять общественные отношения, объяснить социально-экономические процессы, но он не в состоянии дать человечеству действительный идеал исторического развития и обосновать его, а значит, не может и осветить историю внутренним // смыслом»16. Эта задача, по мнению философа может быть решена лишь в рамках идеалистического миропонимания, потому что только такое миропонимание - философия подлинной духовности.
Отсутствие цитат классиков марксизма и их последователей в России показывает, что «анализируется по существу не сам марксизм, а некоторый обобщенный «образ марксизма»17, конструируемый самим Бердяевым. Однако этот образ вовсе не фикция «удалось подметить …то, над чем теоретики-марксисты в то время задумывались явно недостаточно. Уповая на то, что их идеи овладеют миллионами, они почти не интересовались тем, как трансформируются данные идеи в психологии этих миллионов»18. Однако, как впоследствии оказалось, именно это было действительно важнейшим пунктом: реальные пути осуществления социалистической идеи зависели от того, как ее восприняли и прочувствовали различные слои общества, может быть, даже в большей степени, чем от того, как она разрабатывалась в научном плане.
Главная претензия, которую русский философ предъявляет марксизму (как наиболее последовательному выражению социалистического мировоззрения), состоит в том, что он не уделяет должного внимания конкретному человеку и исходит из безусловного приоритета социальных форм перед личностью. Марксизм заставляет приносить целые поколения в жертву поколениям будущего, будущему совершенному состоянию общества. А если человек признается средством для грядущего человечества, то и последнее вполне можно рассматривать как средство для еще более отдаленного состояния. Самообожествление человечества у марксистов, оборачивается, как доказывает он, полной эрозией гуманизм, «ибо Человеческого может существовать лишь в своей устремленности к Богу»19. Главная же слабость коммунизма в том, что он не способен победить ненависть. «Человек же, охваченный ненавистью, не может быть обращен к будущему»20.
В противовес этому учению Бердяев пытается обосновать свою собственную философию человека, так называемый христианский экзистенциализм21, новое религиозное сознание. Это должно быть своего рода реформированное православие, преодолевшее те негативные черты и явления, которые были присущи церкви ранее.
Именно с этим связано стремление Бердяева выявить своеобразие России, осознать специфику русских идейных, религиозных, политических, культурных традиций и вообще «русской души» (данное понятие у Бердяева по существу тождественно понятию русского религиозного типа). Таким образом, в «Истоках и смысле русского коммунизма» читателю открывается целая панорама философии русской истории, объясняющая рассматриваемое автором политическое явление и претендующая на понимание его смысла и метафизического предназначения.
Философ отмечает специфическую двойственность русской души. Естественна, она обусловлена не только географическими факторами (промежуточное положение страны между Востоком и Западом), но и религиозной и социальной ситуацией (причудливый сплав в русском менталитете образовали православный аскетизм и языческое стихийно-природное начало). Таким образом, характерной чертой развития русской социальной и духовной истории являются полярные противоположности самого разного происхождения и вида. «Антиномичность «русской души» усугубляется тем, что в своих устремлениях она не знает ограничений. В этом отношении «пейзаж души» русского человека напоминает пейзаж той земли, на которой она формировалась: та же необъятность, отсутствие каких-либо пределов, устремленность в бесконечное». С этим же связаны такие черты русского национального характера, как «приверженность к определенной идее, готовность нести во имя нее страдания и жертвы, напряженный максимализм, тяготение к трансцендентному, вечности, иному миру»22.
Усугублял выявленную Бердяевым дихотомию в русском сознании также и конфликт идеи справедливо устроенного православного царства, унаследованный от Византии, и прусско-немецкого представления об империи. Наложенный на раскол сознания, связанный с быстрой европеизацией верхушки общества после петровских реформ, этот конфликт породил перманентную оппозицию российской интеллигенции и, в конечном итоге, послужил, по мнению Бердяева, одной из важнейших причин революции 1917 г.23
Но пессимистическая тональность не всегда преобладает в работе философа. Высоко оценивая культуру Древней Руси, ее архитектуру и ремесло, Бердяев отмечает, что русский народ не «догоняет» Запад, а идет своим собственным путем. Этот путь специфичен, не является единственно верным или наиболее прогрессивным, но в то же время неправильно говорить о предпочтительности традиционного западного капиталистического пути развития. Как полагает исследователь А.Л. Андреев, «замысел Бердяева, очевидно, состоял в том, чтобы снять крайности западничества и славянофильства в новом теоретическом синтезе»24 (впрочем, с такой категоричной формулировкой можно поспорить).
Приведенные нами мысли философа помогают понять секрет притягательности большевистского мифа для масс: он заключался в том, что эта идеология соединила традиционный русский мессианизм с новым социальным мессианизмом марксистского учения. Произошло как бы отождествление веры в особое предназначение русского народа с идеей об особой исторической миссии пролетариата. При этом созданное коммунистами государство, с самого начала оказавшееся во враждебном окружении, слилось в народном сознании с образом «царства правды», единственного хранителя «истинной веры».
В заключение нам хотелось бы подчеркнуть, что Бердяев высоко оценивает роль Ленина в событиях 1917 г. и особенно последующих нескольких лет, посвящается несколько страниц анализу его как человека и политического деятеля. Бердяев пишет, что в характере Ленина «революционный максимализм находился в органическом сочетании с прагматической гибкостью в политике; черты интеллигента-раскольника и сектанта парадоксальным образом уживались в нем с чертами князей и царей, собиравших и строивших русское государство… [Ленин] соединил в себе две политические традиции, находившиеся в XIX веке в непримиримой борьбе… смог стать не только вождем революции, но и создателем нового советского государства»25. Неоднократно сравнивая Ленина с императором Петром I, философ отмечает личное бескорыстие вождя революции, его преданность убеждениям, огромные заслуги в деле спасения России во время гражданской войны от хаоса и анархии, грозивших ей полным распадом. В целом его оценка личности Ленина совпадает с принятой в отечественной историографии, хотя, например, А.Л. Андреев критикует Бердяева за преувеличение цинизма и фанатизма Ленина26.
Заключение
Завершив рассмотрение книги Н.А. Бердяева, нам хотелось бы в заключение еще раз подчеркнуть, что ученый не просто представил в своем сравнительно небольшом по объему труде комплексную картину русского коммунизма, но и (отнюдь не мимоходом) дал свои ответы на многие вопросы, которые традиционно ставила и ставит перед собой русская философия, отличная, конечно, по своей природе как от философии западноевропейской, так и от философии восточной.