функции пейзажа в прозе Гончарова

Введение
Глава I. Функции пейзажа в мировой литературе.
1.1. Функции пейзажа в античной литературе
1.2. Функции пейзажа в мировой литературе XVI – первой половины XIX вв.
1.3. Функции пейзажа в литературе сентиментализма.Поэзия В.А.Жуковского.
1.4. Функции пейзажа в романтической литературе. Творчество М.Ю. Лермонтова
1.5. Функции пейзажа в русской литературе XIX в. Творчество И.С.Тургенева и А.П.Чехова.
Глава II. Функциональность и типология пейзажа в прозе И.А.Гончарова.
2.1. Функциональность и типология пейзажа в романе И.А.Гончарова «Обломов»
2.2. Функциональность и типология пейзажа в романе И.А.Гончарова «Обыкновенная история»
2.3.Функциональность и типология пейзажа в романе И.А.Гончарова «Обрыв»
2.4. Функциональность и типология пейзажа в путевых записках И.А.Гончарова«Фрегат “Паллада”»
Заключение
Список использованной литературы

функции пейзажа в прозе Гончарова

«Улыбающиеся» пейзажи Гончарова являются бесспорным свидетельством этого процесса трансформации русского менталитета: «Весь уголок верст на пятнадцать или на двадцать вокруг представлял ряд живописных этюдов, веселых, улыбающихся пейзажей. Песчаные и отлогие берега светлой речки, подбирающийся с холма к воде мелкий кустарник, искривленный овраг с ручьем на дне и березовая роща — всё как будто было нарочно прибрано одно к одному и мастерски нарисовано».
Гончаров-художник мыслит о процессах человеческой жизни по аналогии с объективно совершающимся годовым кругооборотом в природе или с более длительными геологическими изменениями. Он уподобляет законы развития и возрасты любви смене времен года. Невозмутимое течение жизни в Обломовке представляется Гончарову покойной рекой. Подводя итоги жизни героев в начале четвертой части «Обломова», автор характеризует их изменившиеся судьбы с помощью образов, почерпнутых из геологической жизни планеты: «Но гора осыпалась понемногу, море отступало от берега или приливало к нему, и Обломов мало-помалу входил в прежнюю нормальную свою жизнь»; «Постепенная осадка или выступление дна морского и осыпка горы совершались над всем и, между прочим, над Анисьей: взаимное влеченье Анисьи и хозяйки превратилось в неразрывную связь, в одно существование»18.
Годовой круг человеческой жизни начинается рождением и заканчивается смертью: «Потом уже начинались повторения: рождение детей, обряды, пиры, пока похороны не изменят декорации; но ненадолго: одни лица уступают место другим, дети становятся юношами и вместе с тем женихами, женятся, производят подобных себе — и так жизнь по этой программе тянется беспрерывной однообразною тканью, незаметно обрываясь у самой могилы».
Годовой круг природы начинается звенящей весной и заканчивается вьюжной зимою: «По указанию календаря наступит в марте весна, побегут грязные ручьи с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за другую оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
Не возвращаются внезапные вьюги весной, не засыпают полей и не ломают снегом деревьев.
Зима, как неприступная, холодная красавица, выдерживает свой характер вплоть до узаконенной поры тепла; не дразнит неожиданными оттепелями и не гнет в три дуги неслыханными морозами; всё идет обычным, предписанным природой общим порядком.
В ноябре начинается снег и мороз, который к Крещенью усиливается до того, что крестьянин, выйдя на минуту из избы, воротится непременно с инеем на бороде; а в феврале чуткий нос уж чувствует в воздухе мягкое веянье близкой весны».
Природа обломовской природы «покойна» и неизменчива, Обломовка здесь – это символ нерушимости бытия и установленного порядка вещей: «Ни страшных бурь, ни разрушений не слыхать в том краю. Не наказывал Господь той стороны ни египетскими, ни простыми язвами. Никто из жителей не видал и не помнит никаких страшных небесных знамений, ни шаров огненных, ни внезапной темноты; не водится там ядовитых гадов; саранча не залетает туда; нет ни львов рыкающих, ни тигров ревущих, ни даже медведей и волков, потому что нет лесов. По полям и по деревне бродят только в обилии коровы жующие, овцы блеющие и куры кудахтающие».
В то же время пейзаж в романе нередко играет сниженную функцию, резко подчеркивая прозаизм автора или его героя Штольца. Гончаров иронизирует над поэтами, воспевающие «луну-кокетку», которая «наряжается в палевые облака и таинственно сквозит через ветви дерев или сыпет снопы серебряных лучей в глаза своим поклонникам»: «А в этом краю никто и не знал, что за луна такая, — все называли ее месяцем. Она как-то добродушно, во все глаза смотрела на деревни и поле и очень походила на медный вычищенный таз [курсив мой - автор]. Напрасно поэт стал бы глядеть восторженными глазами на нее: она так же бы простодушно глядела и на поэта, как круглолицая деревенская красавица глядит в ответ на страстные и красноречивые взгляды городского волокиты». «Соловьев тоже не слыхать в том краю, может быть, оттого, что не водилось там тенистых приютов и роз; но зато какое обилие перепелов! Летом, при уборке хлеба, мальчишки ловят их руками».
Вызывает улыбку сочувствующее описание Гончаровым русской деревни с ее покосившимися избами: «Как одна изба попала на обрыв оврага, так и висит там с незапамятных времен, стоя одной половиной на воздухе и подпираясь тремя жердями... Не всякий и сумеет войти в избу к Онисиму; разве только что посетитель упросит ее стать к лесу задом, а к нему передом. Крыльцо висело над оврагом, и, чтоб попасть на крыльцо ногой, надо было одной рукой ухватиться за траву, другой за кровлю избы и потом шагнуть прямо на крыльцо. Тихо и сонно всё в деревне: безмолвные избы отворены настежь; не видно ни души; одни мухи тучами летают и жужжат в духоте». «Та же глубокая тишина и мир лежат и на полях; только кое-где, как муравей, гомозится на черной ниве палимый зноем пахарь, налегая на соху и обливаясь потом».
Виртуозно и тонко вплетает Гончаров русский сказочный пейзаж в диалоги бабушки и внука:
«Отчего это, няня, тут темно, а там светло, а ужо будет и там светло? — спрашивал ребенок. - Оттого, батюшка, что солнце идет навстречу месяцу и не видит его, так и хмурится; а ужо как завидит издали, так и просветлеет».
Особенности детского непосредственного восприятия природы выражаются в романе Гончарова с той гениальной живостью, которая, пожалуй, была присуща лишь Л.Н.Толстому в его знаменитой трилогии о трех возрастах.
Тесная связь души ребенка с миром природы находит свое выражение в постоянных прогулках мальчика: «Потом он заберется в канаву, роется, отыскивает какие-то корешки, очищает от коры и ест всласть, предпочитая яблокам и варенью, которые дает маменька... Он выбежит и за ворота: ему бы хотелось в березняк; он так близко кажется ему, что вот он в пять минут добрался бы до него, не кругом, по дороге, а прямо, через канаву, плетни и ямы; но он боится: там, говорят, и лешие, и разбойники, и страшные звери».
Фантазия художника рождает на страницах романа таинственные и пугающие образы русской природы: «Запахло сыростью. Становилось всё темнее и темнее. Деревья сгруппировались в каких-то чудовищ; в лесу стало страшно: там кто-то вдруг заскрипит, точно одно из чудовищ переходит с своего места на другое, и сухой сучок, кажется, хрустит под его ногой».
Звезды в пейзаже Гончарова являются не просто стаффажем, но наблюдателями и молчаливыми соучастниками происходящих событий: «На небе ярко сверкнула, как живой глаз, первая звездочка, и в окнах дома замелькали огоньки».
Природа в романе побуждает человека к поэзии, страсти и тоске по неведомому: «Настали минуты всеобщей, торжественной тишины природы, те минуты, когда сильнее работает творческий ум, жарче кипят поэтические думы, когда в сердце живее вспыхивает страсть или больнее ноет тоска, когда в жестокой душе невозмутимее и сильнее зреет зерно преступной мысли и когда... в Обломовке все почивают так крепко и покойно».
Гончарову видится в природе некое мистическое начало, влияющее на судьбы людей: «И с самим человеком творилось столько непонятного: живет-живет человек долго и хорошо — ничего, да вдруг заговорит такое непутное, или учнет кричать не своим голосом, или бродить сонный по ночам; другого, ни с того ни с сего, начнет коробить и бить оземь. А перед тем как сделаться этому, только что курица прокричала петухом да ворон прокаркал над крышей».
Вместе с тем Гончаров выявляет в тексте романа ту тонкую связь, которая соединяет пейзажную природу с человеческой: «Терялся слабый человек, с ужасом озираясь в жизни, и искал в воображении ключа к таинствам окружающей его и своей собственной природы».
«Иероглифы природы» вмешиваются в жизнь людей и дают о себе знать не только в далеком прошлом, но и в изображаемом хронотопе романа: «Ощупью жили бедные предки наши; не окрыляли и не сдерживали они своей воли, а потом наивно дивились или ужасались неудобству, злу и допрашивались причин у немых, неясных иероглифов природы... В Обломовке верили всему: и оборотням, и мертвецам. Расскажут ли им, что копна сена разгуливала по полю, — они не задумаются и поверят; пропустит ли кто-нибудь слух, что вот это не баран, а что-то другое».
Пейзаж в «Обломове» предваряет, но не предсказывает читателю любовный сюжет романа. Природа не подчиняется мирским страстям Обломова и Ольги, она живет своей деятельной жизнью: «Он [Обломов] ждал с замирающим сердцем ее [Ольги] шагов. Нет, тихо. Природа жила деятельною жизнью; вокруг кипела невидимая, мелкая работа, а всё, казалось, лежит в торжественном покое... Между тем в траве всё двигалось, ползало, суетилось. Вон муравьи бегут в разные стороны так хлопотливо и суетливо, сталкиваются, разбегаются, торопятся, всё равно как посмотреть с высоты на какой-нибудь людской рынок: те же кучки, та же толкотня, так же гомозится народ... Вот шмель жужжит около цветка и вползает в его чашечку; вот мухи кучей лепятся около выступившей капли сока на трещине липы; вот птица где-то в чаще давно всё повторяет один и тот же звук, может быть, зовет другую... Вот две бабочки, вертясь друг около друга в воздухе, опрометью, как в вальсе, мчатся около древесных стволов. Трава сильно пахнет; из нее раздается неумолкаемый треск».
Разнообразное включение человеческих судеб в общий процесс жизни природы служило средством эпического, объективного воспроизведения действительности, являлось приемом, подчеркивающим органичность (по аналогии с природой) изображаемых романистом характеров и всего процесса жизни.
2.2. Функциональность и типология пейзажа в романе И.А.Гончарова «Обыкновенная история»
С первой книгой Ивана Александровича Гончарова (1812 — 1891) произошла обыкновенная история: роман молодого писателя, имевший при его появлении в некрасовском «Современнике» шумный успех и поставивший Гончарова рядом с Герценом, Достоевским и И.С.Тургеневым, был потом как бы забыт и недооценен критикой, заслонен великим «Обломовым» и нашумевшим поэтическим «Обрывом». Сам автор со свойственной ему скромностью видел в «Обыкновенной истории» лишь недостатки литературного дебюта.
Если гончаровский Обломов — вечный образ русской души и истории, то «Обыкновенная история» — вечная книга о молодости, вступающей в жизнь, о поэзии и самообмане любви и дружбы, о непрекращающейся борьбе реализма и романтизма в мире и душе человека.
Он предложил русской молодежи свой учебник жизни, но сумел избежать докучливых нравоучений и показал путь человека, воспитание чувств, диалектику зреющей и прозревающей души. Здесь практический мудрец Гончаров был согласен с дядюшкой Адуевым, говорившим: «С сердцем напрямик действовать нельзя». Реальной правды о себе человек, тем более молодой, не выдержит, да и не захочет знать. Но он может пройти все этапы познания жизни и себя самого вместе с героем гончаровского романа, понять его в каждый из моментов бытия и ему посочувствовать, согласиться с его прозрениями, понять механизм неизбежных ошибок и разочарований.
Гончаров нашел выход: он разделил жизнь человека на молодость и зрелость, умно столкнул их в лице племянника и дяди: «Молодость эгоистична и экспансивна, она любит делиться со всяким своим избытком чувств. Вступая в зрелую пору, она уже сдерживает себя, не расплывается, делается трезва и скупа на сентименты». Дядя все время дополняет и уточняет племянника, их монологи превращаются в разумный диалог, вечный спор о жизни и человеке. Читатель к ним прислушивается, соглашается то с одним, то с другим.
Неизбежная сатира, равно поражающая обоих героев романа, всегда смягчается добрым комизмом: «Шутка — моя стихия». Автор незло посмеивается над рядовым, дюжинным романтиком Александром Адуевым и именно этого уязвимого и комичного юношу делает зорким и глубоким критиком петербургской жизни, тогдашней литературы, науки, коммерции, любви, брака, семьи и многих других ценностей, к которым тогда все относились очень серьезно. Дядя ему помогает, вносит в эту юношески пылкую, бескорыстную критику недолжного, «деревянного» бытия неотразимо меткие перлы житейской мудрости типа «Делай все, как другие, — и судьба не обойдет тебя: найдешь свое». Его мысли о коммерческом направлении изящной словесности, о превращении писателя из романтического поэта-небожителя в состоятельного дельца, о том, что и самая идеальная любовь требует немалых денег — все это тоже реальная правда. Философический дуэт дяди и племянника неотразим в своих доводах, хотя никто не увидит в этих с изрядной долей комизма описанных персонажах серьезных учителей жизни вроде героев Чернышевского или Горького. Привлекает и убеждает сама логика развития самобытных и в то же время типичных характеров, сквозь которую видно самодвижение живой жизни.
Рисунок повествования в «Обыкновенной истории» тонок и грациозен. Гончаров — мастер значимой, но ненавязчивой детали, красноречивых черт, точно характеризующих личность, ситуацию или пейзаж19.
Пейзаж в романе И.А.Гончарова играет важную роль, как бы резонируя и усиливая ситуацию или душевное состояние героев, заранее предсказывая и намекая на дальнейшее развитие событий.
«Главная черта таланта И.А.Гончарова — это искусная тушевка, уменье оттенять верно каждую подробность, давать ей значение, соответственное характеру всей картины», — верно заметил один из его современников. И это умение как нельзя лучше применяетсяы И.А.Гончаровым при изображении пейзажа и картин русской природы.
Пейзаж в романе «Обыкновенная история» отнюдь не является обыкновенным. В этом романе, написанном раньше всех и ставшим предшественником «Обломова», функции пейзажа проявляются не менее оригинально, чем в последующих и более зрелых романах писателя.
Многочисленные топонимы содержат пейзажные элементы. Так, например, роман начинается следующими строками: «Однажды летом в деревне Грачах [здесь и далее курсив мой - автор], у небогатой помещицы Анны Павловны Адуевой, все в доме поднялись с рассветом, начиная с хозяйки до цепной собаки Барбоса». Топоним деревни Грачи в данном фрагменте является примером подобного пейзажного топонима, намекающего на локализацию грачей в данной местности.
Пейзажные описания присутствуют и в незрелых романтических стихах молодого Адуева, зачитываемые дядей вслух:
«Отколь порой тоска и горе
Внезапной тучей налетят
И, сердце с жизнию поссоря...
В нем рой желаний заменят?..
И что тогда творится с нами?
Небес далеких тишина
В тот миг ужасна и страшна...
Гляжу на небо: там луна
Безмолвно плавает, сияя,
И мнится, в ней погребена
От века тайна роковая».
Практичный дядя Александра иронизирует над юношей, замечая: «Луна непременно: без нее никак нельзя! Если у тебя тут есть мечта и дева — ты погиб: я отступаюсь от тебя».
В этой «зеленой» поэзии проступает романтическое ожидание любви. Таким образом, картины поэтического пейзажа в стихотворениях выполняют здесь психо-описательную функцию.
Готовность души Александра полюбить завершается его влюбленностью в Наденьку. Молодой Адуев начинает погружаться в мечтательное состояние, опрокидываясь на спинку стула и уносясь мысленно в место «злачно, в место покойно, где нет ни бумаг, ни чернил, ни странных лиц, ни вицмундиров, где царствуют спокойствие, нега и прохлада, где в изящно убранной зале благоухают цветы, раздаются звуки фортепиано, в клетке прыгает попугай, а в саду качают ветвями березы и кусты сирени. И царицей всего этого — она...». Пейзажные элементы, выделенные курсивом в данном фрагменте отражают романтическую направленность мыслей влюбленного, которые повторяются из века в век, ничуть не видоизменяясь, что опять же позволяет нам говорить о психо-описательной роли пейзаже в данном тексте.
По мнению Гончарова, природа настраивает человека на романтический лад, усиливая любовный порыв и потакая мечтательности: «Что особенного тогда носится в этом теплом воздухе? Какая тайна пробегает по цветам, деревьям, по траве и веет неизъяснимой негой на душу? зачем в ней тогда рождаются иные мысли, иные чувства, нежели в шуме, среди людей? А какая обстановка для любви в этом сне природы, в этом сумраке, в безмолвных деревьях, благоухающих цветах и уединении! Как могущественно всё настраивало ум к мечтам, сердце к тем редким ощущениям, которые во всегдашней, правильной и строгой жизни кажутся такими бесполезными, неуместными и смешными отступлениями»20.
Нега и мечтательность уносят Александра далеко от места службы в департаменте. Так, утром Александр «невидимо присутствовал на одном из островов, на даче Любецких, а вечером присутствовал там видимо, всей своей особой».
Помимо психо-описательного пейзажа в романе встречается новый тип гончаровского пейзажа – городской пейзаж. Улицы Петербурга, раскаленные беспощадным солнцем, «заморенные» люди и животные, гремящие экипажи и каменные мостовые, вытесняющие леса и поля, - все это рисуется Гончаровым с немецкой изобразительной точностью и вниманием к деталям: «Был жаркий день, один из редких дней в Петербурге: солнце животворило поля, но морило петербургские улицы, накаливая лучами гранит, а лучи, отскакивая от камней, пропекали людей. Люди ходили медленно, повесив головы, собаки — высунув языки. Город походил на один из тех сказочных городов, где всё, по мановению волшебника, вдруг окаменело. Экипажи не гремели по камням; маркизы, как опущенные веки у глаз, прикрывали окна; торцовая мостовая лоснилась, как паркет; по тротуарам горячо было ступать. Везде было скучно, сонно».
Нередко элементы пейзажа в романе становятся предметом иронии. Приведем пример подобного диалога между Наденькой и Александром: «— Вот чем бы я вызвала вас, если б вы не пришли еще минуту, — сказала она. — Садитесь, теперь maman уж не придет: она боится сырости. Мне так много, так много надо сказать вам... ах!
— И мне тоже... ах!».
Упоминание о матушке, которая боится сырости (к огромному удовольствию влюбленных), вызывает лишь улыбку. Комедийный эффект усиливают и чересчур эмоциональные междометия героев, зеркально отражающиеся друг в друге.
Прием иронического пейзажа используется Гончаровым и в следующей ремарке, касающейся прогулки влюбленных: «И ничего не сказали или почти ничего, так кое-что, о чем уж говорили десять раз прежде. Обыкновенно что: мечты, небо, звезды, симпатия, счастье. Разговор больше происходил на языке взглядов, улыбок и междометий. Книга валялась на траве».
Иронические пейзажные зарисовки сменяются антропологическим пейзажем, сравнивающим образы природы с человеческими чертами. Характерным примером такого сравнения является замечательное описание реки Невы, «спящей» ночью в своем русле: «Наступала ночь... нет, какая ночь! разве летом в Петербурге бывают ночи? это не ночь, а... тут надо бы выдумать другое название — так, полусвет... Всё тихо кругом. Нева точно спала; изредка, будто впросонках, она плеснет легонько волной в берег и замолчит. А там откуда ни возьмется поздний ветерок, пронесется над сонными водами, но не сможет разбудить их, а только зарябит поверхность и повеет прохладой на Надиньку и Александра или принесет им звук дальней песни — и снова всё смолкнет, и опять Нева неподвижна, как спящий человек, который при легком шуме откроет на минуту глаза и тотчас снова закроет; и сон пуще сомкнет его отяжелевшие веки. Потом со стороны моста послышится как будто отдаленный гром, а вслед за тем лай сторожевой собаки с ближайшей тони, и опять всё тихо. Деревья образовали темный свод и чуть-чуть, без шума, качали ветвями. На дачах по берегам мелькали огоньки». Многочисленные олицетворения в приведенном фрагменте приписывают реке и ветру антропоморфные действия.
Переменчивость чувств главного героя к Наденьке уподобляется Гончаровым переменчивости погоды и соответствует смене времен года: «— Что вы наделали, дядюшка! — заговорил Александр, меняясь в лице, — я... я не люблю ее больше!.. я не хочу жениться!.. Я холоден к ней как лед!.. скорей в воду... чем...», - говорит Александр дяде в ответ на предложение жениться на бывшей возлюбленной.