Идеи символизма в литературно-критических статьях А. Белого (книга статей "Луг зеленый")

Работа затрагивает одно из главных направлений в искусстве (в частности, в литературе) - символизм. Объектом исследования является сборник статей ведущего теоретика и практика идей символизма - Андрея Белого.
Работа состоит из введения, двух глав и заключения. Первая глава, под названием «”Символизм как миросозерцание” А. Белого», посвящена проблемному анализу, анализу символов и образов собственно теоретических статей символиста, посвященных литературе вообще, и в частности современному для А.Белого состоянию искусства.
Вторая глава, под названием «Классики и современники через призму взглядов А. Белого», посвящена уже критическим статьям символиста, в которых через свою критику и разбор творчества классиков и современников он проговаривает свои эстетические и философские идеи, связанн ...

Содержание

Введение

Глава 1. «Символизм как миросозерцание» А. Белого
1.1. Луг зеленый
1.2. Символизм
1.3. Символизм и современное русское искусство
1.4. Настоящее и будущее русской литературы
1.5. Апокалипсис в русской поэзии
1.5.1. Пушкинское направление русской поэзии через призму взглядов А. Белого
1.5.2. Поэзия Лермонтова через призму взглядов А. Белого

Глава 2. Классики и современники через призму взглядов А. Белого
2.1. Гоголь
2.2. Чехов
2.3. Мережковский
2.4. Ф. Сологуб
2.5. Брюсов
2.6. Бальмонт

Заключение

Библиография

Фигура А. Белого для русского символизма весьма значима, если не сказать, что по сути своей теория символизма держалась именно на нем. Нам известен Белый – поэт, Белый – писатель. А. Белый как теоретик немного ускользает от нашего внимания, но тем не менее, когда в любой монографии, раскрывающей суть символизма, заходит речь о теории этого направления, без А. Белого никто не обходится. Его цитируют, его объявляют истинным теоретиком, а интерпретировать и объяснять доступным языком по какой-то причине не хотят, а его статьи требуют объяснения. Ведь написаны они языком символиста и насыщены символикой от и до.
Целью этой работы является анализ идей символизма в статьях А. Белого, вошедших в книгу «Луг зеленый». Данная работа касается критических статей, которые непосредственно посвящены ли тературе и искусству, а также классикам русской литературы и современникам писателя. Для достижения этой цели необходимо выполнить ряд задач, которые помогут глубже раскрыть этот вопрос:
1. Охарактеризовать теорию символизма в историческом аспекте.
2. Проанализировать статьи А. Белого из книги «Луг Зеленый», посвященные литературе, искусству, классикам и современникам писателя.
3. Охарактеризовать проблемы, которые ставит автор на страницах книги.
4. Проанализировать композицию книги.
5. На основе результатов анализа, составить общую картину теории символизма и взгляда А. Белого на классическую и современную литературу.
Работа состоит из введения, двух глав и заключения. Первая глава, под названием «”Символизм как миросозерцание” А. Белого», посвящена проблемному анализу, анализу символов и образов собственно теоретических статей символиста, посвященных литературе вообще, и в частности современному для А.Белого состоянию искусства.
Вторая глава, под названием «Классики и современники через призму взглядов А. Белого», посвящена уже критическим статьям символиста, в которых через свою критику и разбор творчества классиков и современников он проговаривает свои эстетические и философские идеи, связанные с символизмом. В каждой статье выделены проблемы, которые ставит автор, и их решения, которые он предлагает, поэтому основным методом исследования является проблемный метод.
Работа предполагает раскрытие идей одного человека, теоретика, писателя и поэта.
Творчеству А. Белого уделено обширное внимание со стороны исследователей. Среди главных исследователей А. Белого можно выделить Л. Долгополова, А.В. Лаврова, Л.И. Сугай, Н.Г. Шарапенокову. В большинстве своем работы и монографии посвящены главному романам А. Белого – «Петербург», «Москва», «Серебряный голубь». Классическим трудом здесь выступает монография Л. Долгополова «Андрей Белый и его роман “Петербург”», где ученый исследует предпосылки возникновения романа, жизнь и эстетические взгляды писателя, их влияние на роман. Также в 2007 году вышел сборник статей одного из ведущих исследователей творчества А. Белого – А.В. Лаврова, в которых ученый также обращается к самому известному роману писателя и к его взаимоотношению с другими писателями и поэтами. Одна из статей посвящена влиянию на зрелого А. Белого идей философа и поэта Г. Сковороды. В 1988 году выходит в свет сборник статей разных ученых под названием «Андрей Белый: проблемы творчества», в которых раскрываются личные и творческие качества писателя, приводятся исследования языка, стиля и творчества писателя, взаимоотношения А. Белого с другими писателями и поэтами, влияния на них. В 2006 году вышла книга М. Спивак, заведующей «Мемориальной квартирой Андрея Белого», в которой она исследует поздний период жизни и творчества писателя, его отход от символизма к антропософии, его присоединение к немецкому мистику Рудольфу Штейнеру, М. Спивак анализирует рассказ «Йог» и роман «Москва». Надо сказать, что интерес к творчеству А. Белого только возрастает.
В 1978 году редакцией самиздатовского литературного журнала «Часы» была учреждена «Премия Андрея Белого». Премия является негосударственной, и многими критиками признается одной из самых престижных премий.
Исследователи касаются эстетических взглядов писателя, однако специального анализа его статей, где А.Белый проговаривает свои эстетические и философские взгляды, нет. От этого данная работа, посвященная анализу хоть и одной публицистической книги писателя, является актуальной среди немалого материала других исследований.
Далее рассмотрена теория символизма в историческом аспекте. Основным трудом для подготовки теоретической части послужили монографии американской исследовательницы А. Пайман «История русского символизма», А.Ф. Лосева «Проблемы символа и реалистическое искусство», З.Г. Минц «Поэтика русского символизма». Безусловно, символизм как литературное направление и этап русской истории интересен многим ученым и литературоведам, но не так много есть трудов, посвященных именно разбору критических статей того или иного символиста.
18 сентября 1886 года в одной из известных газет Франции “Le Figaro” был опубликован манифест поэта Жана Мореаса «Символизм». Это стало официальным представлением символизма как нового литературного направления. Однако это была не первая попытка осмыслить символизм теоретически. Оформляться на Западе он начал раньше, еще в 70-х годах 19 века. В манифесте Мореас писал: «символистическая поэзия – враг поучений, риторики, ложной чувствительности и объективных описаний; она стремится облечь Идею в чувственно постижимую форму, однако эта форма не самоцель, она служит выражению Идеи, не выходя из-под её власти. С другой стороны символистическое искусство противится тому, чтобы Идея замыкалась в себе…картины природы, человеческие деяния, все феномены нашей жизни значимы для искусства символов не сами по себе, а лишь как осязаемое отражение перво-Идей, указывающие на свое тайное сродство с ними» . Чуть далее Мореас указывает основные черты стиля символического произведения, это: «необычные словосочетания и словообразования, периоды то неуклюже-тяжеловесные, то пленительно-гибкие, многозначительные повторы, таинственные умолчания, таинственные умолчания…все дерзко и образно» . Таким образом, Мореас провозгласил новое искусство, в котором на первый план выходит символ, выражающий идею и позволяющий почувствовать её. Символ провозглашается главной величиной, мерой измерения символизма.
Писателями-символистами во Франции были Шарль Бодлер, Поль Верлен, Артюр Рембо. Новое направление захватило многие страны Запада (Германия, Бельгия, Польша, Англия) и в том числе и Россию, что позволяет говорить о своеобразном, разноплановом «русском символизме». Символизм родился как бы из декаданса, который переживала вся Европа.
Конечно, русские писатели и поэты приняли символизм, переосмыслили и открыли направлению новые пути развития. Главная причина его появления, как отмечает А. Пайман, - это «кризис веры», который охватил Россию. И стремление найти новые идеи привело к рождению «тоски по далекому будущему, которому суждено возникнуть после некой грандиозной катастрофы» .
Первой попыткой осмыслить новое направление в русской культуре является опубликование в 1892 году лекций Д. Мережковского под названием «О причинах упадка и о новых течениях в современной русской литературе» и сборника его стихов «Символисты». А. Пайман отмечает, что поэзия Мережковского символистской была только по именованию, но настроения конца века отражала . Символизм носит противоречивый характер, оттого и история развития его была интересной, но более важно понимание эстетики и философии символизма, его идей и целей.
А. Пайман пишет, что уже в 1910-12-х годах Вячеслав Иванов (один из лидеров символизма) в статьях об истоках течения выделяет значение «тех корней, которые оно имело в русской литературе – прозе Достоевского и Гоголя, поэзии Владимира Соловьева, Афанасия Фета и в особенности Тютчева» . Иванов отмечает, что «истинный символизм не отрывается от земли, он хочет сочетать корни и звезды и вырастает звездным цветком из близких, родных корней» . Такая характеристика объясняется еще и тем, что Иванов принадлежал к представителям реалистического символизма. Строка из тютчевского стихотворения «Silentium» «мысль изреченная есть ложь» стала лозунгом символистов.
Под символом в символизме понимается некий феномен, посредствующий между материальным, чувственно-воспринимаемым миром и духовным. Символ – это намек, «он не дает четкого знания о своем содержании, но лишь намекает на него» . В. Иванов придавал символу значение божественного проявления, которое наступает в момент духовного «экстаза», которое может вызвать только творчество. Л. Колобаева, книгу которой разбирает в своей статье А. Панова, пишет: «символ – это знак или предмет, заменяющий другой предмет и выражающий целую систему идей. Символ – это объект, обозначающий нечто другое» . Очень точно выделил определение символа А.Ф. Лосев в труде «Проблема символа и реалистическое искусство». Он отмечает: «К сущности символа относится то, что никогда не является прямой данностью вещи (действительности), но ее заданностью; порождающим принципом вещи, ее предположением, ее полаганием», а отсюда возникает бесконечное число отражений в сознании, т.е. бесконечное число интерпретаций.
Символ - это своего рода ворота, открыв которые постигаешь мир тайны и мир «Вечного». А ключи к этим воротам – само произведение, именно об этом и говорит В. Брюсов: «пусть же современные художники осознанно куют свои создания в виде ключей тайн, в виде мистических ключей, растворяющих человечеству двери из его «глубокой тюрьмы» к вечной свободе» .
В 1893 году Брюсов выпускает вместе со своими друзьями сборник переводов и стихов под общим названием «Русские символисты», под псевдонимом В.А.Маслов. Таких сборников выйдет еще два. Именно с этого момента закрепился термин «русский символизм». В предисловии от издателя Брюсов пишет о символизме и формулирует его цель: «рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя, вызвать в нем известные настроения» . В 1894 году выходит второй сборник, Брюсов предваряет его своеобразным ответом очаровательной незнакомке, где пытается объяснить, что есть символизм. Он пишет: «только я вынужден предупредить вас, что те взгляды, которые я буду высказывать, вовсе не составляет обычного кредо символистов. Очень возможно, что многие прямо не согласятся со мной, так как в теории символисты делятся на много отдельных кружков. Тем замечательнее, что в своих произведениях они приходят к одинаковым результатам» . Здесь же Брюсов как истинный символист образно приводит ответ на вопрос, что есть символизм. «Попробуйте проследить за собой, когда вы мечтаете, а потом передайте то же самое словами: вы получите первообраз символического произведения и произведения в духе господствующей школы» . Для символистического произведения недостаточна только странность метафор, сравнений, «смелых троп». По Брюсову и вообще по мировоззрению символистов для символизма нужно, по сути, родиться.
В 1908 году В. Иванов читал в Петербурге и в Москве лекцию под названием «Две стихии в современном символизме», к которой многие символисты отнеслись критически. Иванов излагает идею существования двух типов символизма – «реалистического» и «идеалистического». Главная задача реалистического символизма – «вызвать непосредственно постижение сокровенной жизни сущего, снимающим все пелены явного таинства этой жизни» . Идеалистический символизм «ограничивается изображением утонченных художественных средств для передачи субъективных переживаний художника» . В этих направлениях символизма сам символ, как утверждает Иванов, понимается по-разному. У реалистического «всякая вещь, поскольку она реальность сокровенная, есть уже символ» . То есть символом может выступать вполне существующий предмет. У идеалистического символ выступает средством «передачи информации о субъективных переживаниях от одного человека к другому» . Подытоживая свои слова, В. Иванов отмечает, что «идеалистическое искусство есть интимное искусство утонченных; реалистический символизм – келейное искусство тайновидиния мира и религиозного действия за мир» . Иванов явно ставит реалистический символизм выше идеалистического. И сам считает себя представителем реалистического направления. Такое разделение символизма очень искусственно. Это доказывают как исследователи, так и само творчество символистов, где два направления сливаются, рождая истинно символические произведения.
А. Белый в письме В. Иванову упоминает о прочитанном докладе и пишет: «Деление на эзотеризм и экзотеризм, занавешанность от малых сил, никоим образом не сочетается с неискренностью» . А. Белый выделяет избранность символизма, то есть символизм как искусство для избранных.
Символисты считали, что искусство и литература приведут человека к спасению. И не важно, какого оно будет направления. Просто на тот момент символизм оказался подходящим для такой миссии. А. Белый очень оптимистично выводит причины нашей жизненной силы: «мы еще живы – но мы живы, потому что держимся за слова. Игра словами – признак молодости; из-под пыли обломков разваливающейся культуры мы призываем и заклинаем звуками слов. Мы знаем, что это единственное наследство, которое пригодится детям. Человечество живо, пока существует поэзия языка; поэзия языка – жива. Мы – живы» .
Главной особенностью символизма, как и романтизма, является обращение к мифу, рубеж веков в искусстве украсило появление неомифологизма и дальнейший его расцвет в первой трети 20 века. Как отмечает одна из главных исследовательниц Серебряного века З. Г. Минц, «”неомифологизм” XX века – это культурный феномен, сложно соотнесенный с реалистическим наследием XIX столетия. Ориентация на архаическое сознание непременно соединяется в “неомифологических” текстах с проблематикой и структурой социального романа, повести и т.д. – а зачастую – и с полемикой с ними» . Рубеж веков ознаменовал появлением целых текстов-мифов, расцвет которых пришелся на 20-30-е гг. Однако «неомифологизм» - важный элемент в понимании такого литературного направления как символизм и, в частности, в понимании творчества писателей-символистов. Ни один исследователь не отрицает влияния, которое оказали романтики на символизм. По сути своей символизм явился логическим завершением, эстетической кульминацией романтизма с еще более глубоким пониманием искусства и действительности. Для романтиков и символистов понятие миф было ключевым. Символистами, как отмечает З.Г. Минц, «искусство в целом как наиболее совершенное проникновение в тайны бытия и как его преображение само по себе приравнивалось мифу – его природе и культурной функции», именно поэтому «всякое произведение искусства - миф» . Однако разную роль играл миф в произведениях романтиков и символистов, З.Г. Минц замечает: «Если внутри художественного мира романтического произведения миф выступает как выражение, а образ и воззрения автора оказываются его глубинным содержанием, то в «неомифологических» текстах русского символизма, напротив, план выражения задается картинами современной или исторической жизни или историей лирического я, а план содержания образует соотнесение изображаемого с мифом», миф, следовательно, является «языком», «шифр-кодом», проясняющей тайный смысл происходящего .
Необходимо также отметить главную цель, которую преследуют символисты при создании «текстов-мифов» - это создание своего «мифа о мире» . Отсюда закрепленность за текстом-мифом, наличие в нем, разного рода персональных мифологем, создаваемых автором. Основная функция мифологем, которую видит З.Г. Минц, - «быть знаками – заместителями целостных ситуаций и сюжетов, нести в себе память о прошлом и будущем состояниях образов, вводимых в символический текст» . Исследователь видит порождение неомифологичческой культуры XX века в психологическом учении Юнга .
Может быть, ошибка символистов была в том, что они пытались подвести символизм под какие-то рамки. Отчасти обращаясь в теорию, символизм уходил на второй план и становился еще менее понятным. Направление символизма стремительно развивалось и так же стремительно угасло, оставив после себя богатый материал для дальнейшего развития искусства и даже философии. Символизм набрал большие обороты и обосновался в определенных журналах, таких как «Мир искусства» и «Весы». «Весы» же по праву считались главной трибуной символизма в момент издания журнала.
Символизм нельзя назвать только литературным направлением. Можно говорить о символизме в музыке, живописи и даже философии. Родоначальником такой философии выступил Ф. Ницше, и неслучайно А. Белый так любит данного философа. Подобно Ф. Ницше в его первой книге «Рождение трагедии из духа музыки», Белый познает мир через эстетику и искусство. Философ в «Опыте самокритики» пишет: «Уже в предисловии, обращенном к Рихарду Вагнеру, метафизической деятельностью человека по существу выставляется искусство, а не мораль; в самой книге неоднократно повторяется язвительное положение, что существование мира может быть оправдано лишь как эстетический феномен».
Очень сложно говорить о символизме и не затрагивать вопросов истории, философии и культуры в целом, поэтому данная работа касается разных факторов общественного сознания, которые так или иначе затрагивает А. Белый.

А. Белый выделяет прообраз русской литературы, обращаясь к ее далекому прошлому, он дает свою оценку «Слову о полку Игореве» - величайшему памятнику русской литературы. Он пишет: «Есть прообраз русской литературы в русской литературе, его отделяет от нас почти тысячелетие. Я говорю о «Слове о полку Игореве», в этом воистину пророческом «Слове» - альфа и омега литературы русской. «Слово» - апокалипсис русского народа. Как оно близко от нас! Читаешь, и кажется, будто написано оно не тогда, а теперь (курсив мой – Е.С.)» (с. 351). В этих словах читается предчувствие будущих бед, которые обрушатся на Россию, а главное тоска по единству, которую ощущает символист и яркий злободневный образ выбирает Белый, называя «Слово» - апокалипсисом русского народа, как бы, намекая на то, что за разобщенностью, самоуверенностью следует кара, какая обрушилась на войско Игоря. Аллюзию на «Слово» использует Белый, проговаривая всю ту же идею будущего в прошлом. А. Белый уверен, что «символический «шеломень»49 современности – перевал к неизвестному; и лучшие образы литературы русской, именно образы литературного прошлого, ближе нам хулиганских выкриков современности: там, а не здесь встречает нас наша забота о будущем. Мы, только сейчас, быть может, впервые доросли до понимания отечественной литературы» (с. 351). Автор пересматривает местоимения там и здесь, наполняя их философским, глубинным смыслом: «там» является установкой на будущее, то есть то, что еще встретится, здесь же выступает категорией прошлого. Там – что- то запредельное, но родное, здесь – находящееся рядом, но чужое. Там как категория будущего оказывается в прошлом.
Символист отрицает всякий устоявшийся догматизм с его поверхностными подходами к изучению литературы и, в первую очередь, к творчеству писателей. Свое обращение к догматизму Белый видит в совсем другом ключе, это «средство выразить наше стремление <…> детский лепет ребенка, и первое слово этого лепета будет – “религия”» (с. 351). Дальше проговаривает Белый установку символизма на иррациональное начало, на стремление истинных символистов (не-декадентов) к постижению народности и национального своеобразия литературы. Он объясняет: «И потому-то объективность наша иррациональна, как иррациональна борьба за свободу и ценность жизни. И потому-то соприкоснутся стремления наши с народным стремлением в нашем религиозном будущем, если воистину хотим мы иного, живого слова, иного, живого будущего» (с. 351).
А. Белый раскрывает глубинный смысл литературного процесса, прослеживает параллели и взаимосвязи. Литературный процесс предстает у Белого живым организмом, где от каждого вовлеченного в этот процесс писателя и поэта протянуты нити, которые в определенный момент пересекаются, рождая на свет новые формы и новое содержание. Литература вообще оборачивается в сознании Белого, своего рода, картой, в которой стерты границы и в которой Запад сливается с Востоком. Он отмечает: «Западноевропейский индивидуализм в Мережковском и Гиппиус прикоснулся к Достоевскому, в Брюсове прикоснулся к Пушкину и Баратынскому, в Сологубе – к Гоголю, в Ремизове – к Достоевскому и Лескову. Ницше встретился с Достоевским, Бодлер и Верхарн с Пушкиным (в Блоке), Метерлинк с Лермонтовым и Вл. Соловьевым, Пшибышевский – с Лесковым (в Ремизове)» (с. 356). Уже тогда А. Белый понимал и был уверен, что будущее русской литературы в ее прошлом. Неслучайны в этом отношении его мысль, что «глубоко народны Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Некрасов. Современная русская литература уже осветила по-новому религиозный смысл этих писателей; этим связала она себя с ними. А в них встретилась уже с русским народом, с родиной. Русская литература прошлого от народа шла к личности, с востока – на запад. Современная русская литература идет от Ницше и Ибсена к Пушкину, Некрасову и Гоголю; с запада – на восток, от личности к народу» (с. 358). А. Белый провозглашает возвращение к народу. Народничество (народная тенденция) предстает у А. Белого, и об этом он говорит в примечании, не как «хождение в народ», а представляет собой «нравственную связь с родиной, обусловливающую индивидуализм народного творчества вообще (вовсе не надо писать о мужике или о «Перуне», чтобы быть национальным писателем, как Пушкин)» (с. 356).
Таким образом, народничество для Белого – это культурная, историческая память, «прапамять», как таковая. Кроме того, связь с народом он видит в религии, от замечает: «На Западе каждый – против всех; у нас – все против одного; и потому-то индивидуализм в России всегда разлагает религию. Так крепла в нас, так отобразилась в литературе религия народа. Мы можем казаться себе не религиозными, но это только в сознании; в бессознательной, жизненной стихии своей мы религиозны, если народны; и народны, если религиозны (курсив мой – Е.С.). Религия есть универсальная связь; она не в форме, но в духе» (с. 357). Говоря о том, что «у нас все – против одного», Белый подразумевает, что все против Черта. Без сомнения можно выделить сходство между взглядами на религию А. Белого и взглядами Ф. Достоевского, ср.: «Народ русский в огромном большинстве своём – православен и живёт идеей православия в полноте, хотя и не разумеет эту идею отчётливо и научно»50. В «Записных книжках» Ф. Достоевский также пишет: «Русский человек ничего не знает выше христианства, да и представить не может ... вникните в православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа нашего в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации. В русском христианстве, по-настоящему, даже и мистицизма нет вовсе, в нём одно человеколюбие, один Христов образ, - по крайней мере, это главное»51.
Кроме того, А. Белый аппелирует фрейдистскими понятиями, такими как «бессознательное». Символист убежден, что религия – это единственное, что способно воссоединить людей. В статье звучит метафизическая мысль его: «Пусть сознание интеллигента претит религии: это только пока отрывается он от первобытной стихии народа, становится индивидуалистом -- более или менее; но подлинный индивидуализм – это опять религия: а всякая религия есть связь; с чем же связует себя индивидуалист? С самим собой. Но тогда в личности есть два Я. И пусть другое "Я" называю я – “я”, в то время как другие зовут это я – Он; Я и Он сливаются воедино. Отказываясь от Него, я должен отказаться от себя, т. е. погибнуть. Индивидуализм ведет либо к смерти второй, либо к возрождению; во втором случае в глубине личного открывается сверхличное; сверхличное, поющее во мне, одухотворяет сверхличное, воспринятое как что-то, вне меня лежащее. Вознесенная личность должна возвратиться к религии; религия должна вознести личность» (с. 357). Личность по Белому вмещает в себя сущность человеческую и божественную, от которой никуда не отвернуться, точнее, отвернувшись от которой, обречен на духовную смерть.
А. Белый отмечает, что после Ф. Достоевского русская литература «иссякает», но ей открыта новая жизнь: «Русской литературе открывается новая жизнь; русской жизни дается новое слово, творческое, действующее слово. Старая жизнь перестает быть жизнью; русская литература – не вовсе литература. К этому мы пришли только теперь. Но не то было в недавнем прошлом. В недавнем прошлом, после Достоевского, литература иссякает» (с. 354). Далее он утверждает: «Еще шаг – и соборность нашей литературы сменится крайним индивидуализмом. Так и случилось» (с. 354).
Появление западноевропейских символистов на литературной арене России, знакомство с ними Белый воспринимает как пробуждение ото сна, пробуждение из духовного кризиса русской литературы, выражаясь образами он замечает: «В преемниках Толстого, Достоевского и Некрасова чтили мы великих учителей, не замечая налета мертвенности в позднейшей литературной проповеди; в потухающих углях мы видели пламя, в теплой золе – летучий дым.
И только тогда мы очнулись, когда первая фаланга победоносного войска индивидуалистов предстала пред нами с лозунгами: "Ницше, Ибсен, Уайльд, Метерлинк, Гамсун". "Что это -- войско призраков?" -- воскликнули мы, но призраков и нет вовсе. А между тем символисты Запада скинули маску, превратились в проповедников, проповедников иного, им неведомого совершенства: они несли культ личности в жизнь, культ музыки в поэзию, культ формы в литературу» (с. 355).
Для А. Белого важна фигура Ницше, он воспринимает его как мученика, который проповедовал «жестами страдания, подвигом мученичества, безумием» (с. 360).
Белый замечает, что «без Ницше не возникло бы у нас неохристианства» (с. 357), тем самым понимая философию Ницше как переходный период, но только для русской культуры, потому что далее он пишет: «Западу некуда идти после Ницше» (с. 359). Попадая в русскую действительность, проходя через русское сознание, нигилистическая философия Ницше способствовала духовному возрождению, возникновению «неохристианства», как это условно определяет А. Белый. Отсюда мысль автора о том, что будущее литературы за символистами, которые должны обратиться к народу, которые понимают всю важность культурной и исторической памяти. А. Белый говорит: «Действительно новое, близкое, нужное способны сказать символисты: в глубине души народной звучит им подлинно религиозная правда о земле; это потому что они не более или менее индивидуалисты, а индивидуалисты, повернувшиеся к России» (с. 358). Снова выделяет А. белый заслуги символистов: «Современная русская литература говорит о будущем; но читаем это будущее в прообразах прошлого: то, что казалось нам в прошлом нелепым, оказалось символичным, получило чисто внутренний смысл; и русская современная литература изнутри соприкоснулась с прошлым. Одна струя современной русской литературы по-новому осветила нам индивидуализм Пушкина, другая струя – оживила народность Гоголя и Достоевского. Будущее озарило прошлое; и, осязая прошлое, мы начинаем верить в настоящее» (с. 358).
Белый предлагает два пути развития современных ему русских писателей, чтобы выйти за пределы псевдоискусства. Он пишет: «Их долг: или подняться к высотам вместе с Ницше, или действительно стать народными: в противном случае, их литературная линия выродится. Таков А. Блок, таков был бы и Андреев, если бы Андреев стал подлинным символистом; таков же Зайцев». Подвергая критике современных писателей среднего звена он говорит: «И они уже дали сорные всходы: грошовое декадентство, рекламная соборность; все эти эротисты, мистические анархисты и прочие благополучно паразитируют на этом не до конца западничестве, не до конца народничестве» (с. 359). Для Белого индивидуализм, каков он есть, является неким этапом, который необходимо перейти. Отсюда его внедрения символического словосочетания «Голгофа индивидуализма». Индивидуализм предстает перед нами лобным местом смерти, однако за смертью следует воскрешение. И для Белого, воскрешением, перерождением является ни что иное как обращение писателя к народу, к его памяти, к религии, как главной связи между людьми. Литература отсюда понимается символистом как религиозное творчество, в первую очередь, с точки зрения «универсальной связи» между людьми, связи интуитивной.
А. Белый намечает две линии русского символизма и при этом раскрывает проблему формы искусства: «Есть две линии русского символизма, две правды его. Эти правды символически преломились в двух личностях: в Мережковском и Брюсове» (с. 359). И далее: «Мережковский первый по времени увидел Ницше; глазами Ницше он окинул историю; согласился с "Антихристом" Ницше и поднял руку на историческое христианство. Это богоборчество отразилось в "Юлиане". Но, подняв руку, он остановился: и в "Я" он увидел второе "Я". "Я" или "Ты"? Этот вопрос стоит у него в "Воскресших Богах". "Я" и "Ты" примиряется в третьем, в народе. И уже в "Петре" прозвучала глубоко народная нота. В "Петре" Мережковский вместе с русским сектантством. За "Петром" уже проповедь: литература ли это? Слово ли?».
«Направление, в котором он идет, за пределами литературы; литература все еще форма. А Мережковский не хочет искусства; он предъявляет к ней требования, которые она, как форма, не может выполнить.
Литература должна быть действенно религиозна, а единственная форма действенности - проповедь» (с. 360).
Будущее русской литературы Белый видит в ее прошлом, в ее истории, в обращении символистов к проблеме народничества, в глубинной связи, бессознательной связи с народом, которую позволяет чувствовать религия, при этом настоящего у русской литературы – нет. Литература «иссякла» и теперь только зарождается в лице новых писателей-символистов, которые смотрят в прошлое, однако по-прежнему отсутствуют формы для нового искусства, хотя и сформулировано содержание, поэтому ничего другого не остается А. Белому, кроме как, закончить лирическими словами, в которой звучит признание невозможности претворения своих идей в практику: «Мы, писатели, как теоретики, имеем представление о будущем, но, как художники, говоря о будущем, мы только люди, только ищущие; не проповедующие, а исповедующие» (с. 361).
1.5. Апокалипсис в русской поэзии
Впервые статья напечатана в № 4 журнала «Весы» в 1905 году.
Статье предшествуют два эпиграфа: строки из стихотворений В. Соловьева («Панмонголизм») и А. Блока («Предчувствую Тебя. Года проходят мимо..»). Панмонголизм – термин, введенный В. Соловьевым, выражающий его историософскую концепцию: «панмонголизм выражает идею восточной опасности, исторического возмездия Европе, исчерпавшей потенции своего развития. В стихотворении предрекаемое падение третьего Рима, свидетельствующее о приближении апокалипсических времен, сопоставляется с завоеванием Константинополя мусульманами. Силой, несущей возмездие, Соловьев считает японцев, "вождей с восточных островов", нанесших сокрушительное поражение Китаю в войне 1894-1895 гг»52. Предвестником такого возмездия для России является Русско-японская война 1904-1905 гг., о которой упоминается в статье. Статья поделена на четыре главки.
Автор вновь ставит проблему будущего России, ее дальнейшей судьбы. Первая главка, несмотря на небольшой объем, внушает нам веру в будущее. Автор подчеркивает единство мира, как бы обращает нас к «идее всеединства», которую проповедовали многие русские мыслители (В. Соловьев)53: «Нет никакой раздельности. Жизнь едина. Возникновение многого только иллюзия» (с.408). В таком видении можно усмотреть не только влияние идей Соловьева, но также, как отмечалось ранее, влияние индуизма. Так как в индуизме есть такое понятие как «Единое», в переводе с санскрита буквально «единственное бытие». Для А. Белого такое бытие заключено в Боге (так же как для В. Соловьева и индуизма). Также идеи индийского учения лежат в символе «маски», о которых Белый пишет ниже. Автор подготавливает читателя, призывает к духовному восхождению, его слова полны веры и силен дух борьбы: «Множественность возникает как опосредствование единства, - как различие складок все той же ткани, все тем же оформленной. Сорвана вуаль с мира, - и эти фабрики, люди, растения исчезнут; мир, как спящая красавица, проснется к цельности, тряхнет жемчуговым кокошником; лик вспыхнет зарею; глаза, как лазурь; ланиты, как снеговые тучки; уста - огонь. Встанет - засмеется красавица. Черные тучи, занавесившие ее, будут пробиты ее лучами; они вспыхнут огнем и кровью: обозначится на них очертание дракона: вот побежденный красный дракон будет рассеян среди чистого неба» (с. 408). «Сорвана вуаль» - мы видим перекличку с понятием «покрывало Майи» и обращение Белого к понятию иллюзорности материального мира. Здесь Белый вводит образ «красного дракона», нависшего над Россией. Образ этот олицетворяет идею панмонголизма В. Соловьева, о которой было упомянуто ранее. Главная угроза – это война с Японией, а, следовательно, сбываются предчувствия Соловьева, но вера сильна. Через такие образы-символы, как «спящая красавица», «жемчуговый кокошник», Белый раскрывает лик России (кокошник – атрибут русского народного костюма). «Дракон» будет побежден «красавицей» и рассеется среди «чистого неба». А. Белый подбирает яркие образы для характеристики и передачи нависшей угрозы.
Безусловно, статья написана под влиянием идей В. Соловьева. Об этом свидетельствует и сам Белый: «Лекция Соловьева "О конце всемирной истории"54 поразила громом. Но великий мистик был прав <…> Резко, отчетливо вырывались слова его брызгами молний, и молнии пронзили будущее; и сердце пленялось тайной сладостью, когда он уютно склонял над рукописью свой лик библейского пророка; и картина за картиной вставали среди тумана, занавесившего будущее. Обозначился ряд ледяных пиков, крутых снегоблещущих гор, по которым мы должны будем пройти, чтобы не свалиться в пропасть. А из черных провалов взвивался дым туч; лучи солнца, обливая тучи кровью, являли в дымах грядущий лик воспламененного яростью дракона». А. Белый называет В. Соловьева «библейским пророком», тем самым показывая всю глубину прозрения философа, способность предсказания. 1904-1905 – годы войны с Японией, с «красным драконом». Белый вслед за В. Соловьевым уверен, что единственный для России путь – путь религиозный: «Человечеству открылся единственный путь. Возник контур религии будущего. Пронеслось дыхание Вечной Жены»(с.408). Вечная Жена (Жена, облеченная в Солнце) – уже знакомый нам библейский образ.
А. Белый вспоминает о своем ощущении от услышанного: «Еще тогда я понял, что дымка, занавесившая духовный взор, падет на Россию, являя вовне все ужасы войн и междоусобий. Я ждал извне признаков, намекающих на происходящее внутри. Я знал: над человечеством разорвется фейерверк химер» (с.409). Не стоит забывать, что статья была написана Белым уже в 1905 году. И вот признаки настали, явился призрак монгольского нашествия: «Над европейским человечеством пронесся вихрь, взметнул тучи пыли. И стал красен свет, занавешенный пылью: точно начался мировой пожар» (с. 409). Красный цвет превращается в символ борьбы, символ войны между Богом и дьяволом. Красный цвет встречается в статье и дальше, превращаясь в образ (ср. «Тщетна борьба с ужасной гидрой: сколько бы мы ни срубили змеиных голов, вырастут новые, пока мы не поймем, что самая гидра призрачна; она - Маска, наброшенная на действительность, за которой прячется Невидимая; пока мы не поймем, что Маска призрачна, она будет расти, слагая кровавые всемирно-исторические картины: извне налетающий дракон соединится с красным петухом, распластавшим крылья над старинными поместьями в глубине России: все потонет в море огня. Призрак будет смеяться. И "красный смех" его подожжет вселенную. Светопреставление для ослепленных ужасом, -- ведь оно -- только мировой "красный смех" ужаса» (с.410). Красный петух возникает как символ пожара, хлынувшего не только на пространство России, но и покусившегосяся на ее Дух. Война, «красный дракон» - лишь призрак, с которого надо сорвать маску. Убийство фантома лежит в обращении к Жене, облеченной в Солнце, т.е. в обращении к вере: «Только заревые лепестки вечных роз могут утишить жгучесть адского пламени, лижущего теперь мир. Вечная Жена спасает в минуты смертельной опасности» (с. 410). Роза, как уже было отмечено, – излюбленный символ А. Белого (см. «Луг зеленый»).
Возникновение «красного смеха» обращает нас к одноименному рассказу Л. Андреева, в котором предпринята попытка психологического анализа человеческих чувств во время Русско-японской войны.
А. Белый выступает здесь как проповедник идей Соловьева, словно оборачивает его к людям: «Соловьев указал на личину безумия, грядущего в мире, и призывал всех обуреваемых призраком углубиться, чтобы не сойти с ума. Но углубиться к вечно-женственным истокам Души значит явить лик Ее перед всеми. Тут начинается теургическая мощь его поэзии, в которой соприкоснулись фетовский пантеизм, лермонтовский индивидуализм с лучезарными прозрениями христианских гностиков» (с. 410). А. Белый выделяет «теургическую» направленность поэзии Соловьева. Следуя за ним он видит единственное спасение России в обращении к вере, а чтобы обратить народ к вере, нужно вывести ее в искусство и творчество.
Отсюда возникает следующая проблема – проблема взаимоотношения искусства и религии.