Вход

Традиции русских романтиков у символистов

Рекомендуемая категория для самостоятельной подготовки:
Дипломная работа*
Код 296419
Дата создания 12 апреля 2014
Страниц 92
Мы сможем обработать ваш заказ (!) 29 марта в 12:00 [мск]
Файлы будут доступны для скачивания только после обработки заказа.
4 860руб.
КУПИТЬ

Описание

Данная работа посвящена исследованию русских романтиков в поэзии символистов на примере поэзии А. Блока. Цель работы: изучить характер усвоения традиций русской романтической поэзии Блоком-лириком и проанализировать произведения А. Блока, в которых поэт наследует традиции русских романтиков.

Дата защиты: 14 июня 2012 года
Место защиты: Ростов-на-Дону, ЮФУ
Оценка: отлично ...

Содержание

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение……………………………………………………………………. 3
Глава 1. Традиции русских романтиков в поэзии А.А. Блока
периода «Ante lucem» (1898 – 1900) …………………………………….. 16
1.1. Традиции В.А. Жуковского в ранней лирике
А.А. Блока…………………………………………………………………. 16
1.2. Традиции А.С. Пушкина в ранней лирике
А.А. Блока…………………………………………………………………. 27
1.3. Традиции М.Ю. Лермонтова в ранней лирике
А.А. Блока………………………………………………………………… 39
1.4. Традиции А.А. Фета в ранней лирике
А.А.Блока………………………………………………………………… 49
Глава 2. Традиции русских романтиков в поэме
А.А.Блока «Возмездие»………………………………………………… 60

Заключение………………………………………………………………. 85
Источники материала…………………………………………………… 87

Введение

ВВЕДЕНИЕ

Данная работа посвящена исследованию традиции русских романтиков в поэзии символистов на примере поэзии А. Блока.
В настоящее время поэзия русского серебряного века привлекает пристальное внимание литературоведов, являясь объектом детального изучения. Интерес к этому этапу истории русской литературы неуклонно растет, и до подведения итогов еще далеко.
«Серебряный век» в истории русской литературы создали произведения культуры конца XIX–начала XX столетия. Это было время новаций в восприятии культурных феноменов, в понимании их роли, как и в решении вопросов о значении и назначении литературы. Вместе с тем, ни один период в истории русской литературы не был так тесно связан с предшествующими, как два первые десятилетия XX века. Начало серебряному веку было положено символиста ми – небольшой группой литераторов, переосмысливших устоявшиеся эстетические принципы.
Уже в первой своей программной работе «О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы» (1892) Д.С. Мережковский формулировал принципы нового направления, и основным в творчестве должны были стать «мистическое содержание, символы и художественная выразительность» [53; 43].
Сходную позицию занимал и А. Волынский, критик и теоретик символизма. Его книга «Борьба за идеализм» (1900), в которую вошли важнейшие статьи, публиковавшиеся с 1897 года в «Северном вестнике» и в других периодических изданиях, стала манифестом нового движения, его теоретическим обоснованием. Во всех работах Волынский последовательно проводит мысль о том, что «только идеализм – созерцание жизни в идеях духа, в идеях божества и религии – может дать объяснение искусству, законам художественного творчества и живой импульс ко всякому иному творчеству – практическому, нравственному» [21; 320]. Исходя из этого, критик связывал будущее русской литературы с символизмом, который должен стать «путем к новому совершенству и новой красоте» [21; 320].
Следует отметить, что современники зачастую рассматривали символизм как вторение романтизму. Так, А. Климентов в своей работе «Романтизм и декадентство. Философия и психология романтизма как основа декадентства (символизма)» оценивал литературу начала века как «...эпоху полного возрождения старого романтизма и дальнейшего его развития...» [46; 9]. «Декадентство, – пишет исследователь, – психологический кризис, явившийся, прежде всего, результатом краха того позитивизма во всех его видах, на которых она (духовная жизнь – Е.Т.) покоилась, утверждалась до сего времени, это бунт угнетенной, приниженной души человеческой против рабского подчинения разуму, его сухой, мертвящей логике, не выходящей за пределы внешней, объективной реальности и рамок чисто материального мышления, понимания и существования, это борьба духа за свободу своего индивидуального самоопределения и искание новых моральных «форм бытия» [46; 9]. Далее автор вполне последовательно определяет важнейшие категории романтизма, которые воплотились в литературе символизма: двоемирие, вечное томление, романтическая ирония и т.д. Однако такой широкий подход позволяет ему включить в число символистов (или романтиков) практически всех авторов начала века, в том числе Л. Андреева и А.И. Куприна.
В 1914 вышла в свет работа В.М. Жирмунского «Немецкий романтизм и современная мистика», в которой ученый также писал о преемственности традиций романтизма у символистов, и она основана, прежде всего, на философии идеализма и тесной связи с религиозными началами культуры. Исследователь высказывает мысль о том, что «...исторически между романтизмом и символизмом не существует перерыва мистической традиции; только здесь более ясно и сознательно было сказано то, что там казалось мечтой и странным, может быть невоплотившимся чаяньем. Романтическое миросозерцание продолжало быть великой культурной силой в течение всего XIX века» [39; 198-199]. В качестве примеров В.М. Жирмунский приводит творчество Жуковского, Веневитинова, Вл. Одоевского, поэзию Тютчева, которая «вырастает всецело на почве мироощущения и идей немецкого романтизма». И далее он отмечает: «От Тютчева через Фета и Вл. Соловьева эта струя романтической лирики подготавливает наступление символизма» [39; 205].
В 1921 году В.М. Жирмунский в статье «Метафора в поэтике русских символистов» сделал попытку рассмотреть проблему преемственности романтических традиций с точки зрения эстетики и связать философию символизма с его поэтикой и стилисткой. Основная мысль Жирмунского заключается в том, что «романтическое искусство в стилистическом отношении есть поэзия метафоры» [40; 225]. «Для романтиков такая метафора, – продолжает автор, – не поэтический вымысел, не произвольная игра художника, но подлинное прозрение в таинственную сущность вещей, в мистическую жизнь природы как живого, одушевленного, божественного целого, в религиозную тайну любви, для которой возлюбленная – сказочная царевна, Прекрасная Дама» [40; 226]. Жирмунский подчеркивает, что поэтика русских символистов связана с романтической глубоким внутренним родством и непосредственной исторической преемственностью (Бальмонт как ученик Фета; Блок как продолжатель идей Вл. Соловьева), а метафорический стиль является одним из наиболее существенных признаков романтического искусства. Отношение к метафоре как приёму поэтического познания мира Жирмунский рассматривает на примере творчества Блока. По мнению исследователя, Блок использует те же приёмы метафорического стиля, что и романтики, а именно: «преображение земной действительности в фантастическую и чудесную, земной женщины – в сказочное и таинственное видение» [40; 233].
Жирмунский показывает, что в своём раннем творчестве А. Блок исходит из символики Вл. Соловьёва. Однако у Соловьёва символический образ неподвижен и неразвит, в то время как Блок на вершине своего творчества даёт символы «в движении и развитии, в многообразном сочетании между собой, смелых и оригинальных отклонениях от словоупотребления прозаической речи» [49; 238].
В другой работе Жирмунского «Поэзия Блока» символизм рассматривается как конкретный вариант общего типологического понятия «романтизм» [38]. Мысль о «новом искусстве как видоизменении романтизма» развивали и сами символисты. Наиболее чётко она раскрыта в работе М. Гофмана «Романтизм, символизм и декадентство» [32].
Автор другого литературоведческого исследования С.А. Венгеров в работе «Русская литература XX века» определяет русский символизм как «неоромантизм». Исследователь подчёркивает, что неоромантизм связан с романтизмом умонастроением, общими принципами поэтики, отрицанием всего обыденного, прозаического, обращением к иррациональному, склонностью к гротеску и фантазии, установкой на обновление художественной формы. Венгеров пишет: «Есть одно общее устремление куда-то ввысь, вдаль, вглубь, но только прочь от постылой плоскости серого прозябания, которое и дает основание сближать литературную психологию 1890–1910-х годов с теми порывами, которые характерны для романтизма» [17; 33–34].
Современная исследовательница Г.Н. Храповицкая в статье «Двоемирие и символ в романтизме и символизме», опубликованной в журнале «Филологические науки» (2004 г., № 6), пишет о том, что «и романтизм, и символизм особенно близки друг другу в области своих философских основ и в области законов эстетики» [78; 35]. Но если Жирмунский рассматривал приёмы метафорического стиля в творчестве символистов, то Храповицкая высказывает мысль о том, что и в романтизме, и в символизме «усиливается внимание к символу» [78; 40]. По мнению исследовательницы, это связано с тем, что обязательным условием возникновения символа является двойственность: двойственность и двоемирие присущи обоим направлениям. Храповицкая отмечает, что у романтиков и символистов «художник и творчество поставлены над реальностью» [78; 36], но «в творчестве символистов нет стремления объяснить или познать мир даже в бесконечности, как у романтиков» [78; 36]. Исследовательница пишет об особой роли музыки и живописности в романтизме и символизме, поскольку «и музыкальность как форма, ведущая к возникновению вторичных субъективных смыслов, и музыка с множественностью её истолкований – это способы создания двойственности, двоемирия с множественностью их смыслов» [78; 37]. Сравнивая двоемирие в романтизме и символизме, Храповицкая приходит к следующим выводам: двоемирие романтизма «заключает в себе не только и не столько рациональное, сколько эмоциональное начало»; «на этапе символизма двоемирие складывается из как бы полуреального существования в вещном мире и противопоставленного ему непостижимого абсолюта» [78; 40, 41].
Вопрос о традициях русских романтиков в произведениях символистов особенно значим в связи с творчеством Блока, поскольку поэт был центральной фигурой всего русского символизма.
Об актуальности данной проблемы свидетельствует и все еще нерешенный вопрос о перспективности видения неиссякаемого романтического мироощущения и значения его эстетики в литературе XX века и, в частности, полемика между М.Л. Гаспаровым и И.С. Приходько. Гаспаров предложил «поставить в центр символистской мифопоэтики <...> образ романтического героя. <...> Главное в нем – противостояние массовому, традиционалистическому обществу, а в чем – не важно: у романтического героя – необычайное сознание (созерцатель иных миров, художник, творец), необычайные чувства (носитель страстей, пусть гибельных для себя и для других), необычайный нравственный склад (демон, святой, сверхчеловек по ту сторону добра и зла)» [24; 9]. Говоря о существовании образа романтического героя в литературе XX века, Гаспаров отмечает: «Мода на этот образ шла двумя всплесками: сперва в романтизме <...>, потом в модернизме <...>. В XX веке мода на этот образ кончается – герой, противопоставленный обществу, исчезает. В этой смене вкусов Блок стоит по ту сторону рубежа – в прошлом, а не в настоящем европейской литературы» [24; 9–10].
Приходько соглашается с тем, что в «центр мифологической вселенной Блока» следует поставить романтического героя. Но, с ее точки зрения, «лирический герой Блока не тождественен романтическому герою XIX века» [65; 15]. Впрочем, и Гаспаров размышляет о некоей абсолютной новации, что противоречит фактам литературы.
Несмотря на то, что в литературоведении творчество Блока принято рассматривать как продолжение традиции романтизма, вопрос о том, как конкретно осуществляется эта связь, не решен. В многочисленных работах, авторы которых говорят о Блоке как о поэте-романтике, речь, как правило, идет о заимствовании отдельных мотивов, образов, художественных приемов, о скрытой и прямой цитации романтических текстов. В блоковедении немало такого рода наблюдений, подчас чрезвычайно важных и интересных, но не позволяющих проследить всеобъемлюще, на всех уровнях, связи творчества Блока с традицией романтизма [5], [6], [72].
Попытка типологического подхода к проблеме была предпринята в работах Л.К. Долгополова и А.П. Авраменко. Л.К. Долгополов, проводя линию «романтизм – Тютчев – Блок», выявляет общие моменты философских основ поэтических систем, не выходя при этом на уровень поэтики [37; 116–150].
А.П. Авраменко в монографии «Блок и русские поэты XIX века» во многом успешно решает задачу установления «типологических взаимосвязей между системами мышления художников» [1; 11]. Но автор проводит исследование преимущественно на материале лирики, и это лишает работу целостности. С одной стороны, в ней исследуется связь между художественно-философскими системами Жуковского, Фета, Тютчева, Лермонтова и мировоззренческими позициями Блока, но с другой стороны, на уровне поэтики – указаны отдельные заимствования, цитаты, и этим исследователь ограничивается.
П.П. Громов в книге «А. Блок, его предшественники и современники» показывает органическую связь проблем поэзии Блока с проблематикой классической русской литературы. Исследователь устанавливает «сходство поэтических исканий молодого Блока с устойчивыми особенностями лирической системы Фета» [34; 20], Ап. Григорьева, А. Апухтина, Вл. Соловьёва. Очерки, составляющие книгу, в совокупности создают представление о месте творчества Блока в русской поэзии. Однако вопрос о традициях романтиков в произведениях Блока остаётся на периферии.
В журнальных статьях и монографиях последних лет исследователи стремятся к новому прочтению жизни и творчества Блока, ведь даже лучшие работы о Блоке, написанные в прошлом, устарели, а потому не могут служить верным ориентиром для понимания ряда сторон жизни и творчества великого поэта. Во многих статьях и книгах так или иначе затрагивается проблема традиций романтиков в творчестве Блока, но она не формулируется прямо.
Автор книги «Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910-х годов: проблемы поэтики» О.А. Клинг уделяет внимание не только творческому диалогу поэтов разных стилевых и мировоззренческих установок (например, Блока и Гумилёва), но и пишет об истоках символизма. Исследователь отмечает: «безусловно, русский символизм во многом не без оснований считал поэтической эпохой, равной себе, пушкинскую» [47; 76]. Задаваясь вопросом, каким образом в символизме сочетались взаимоисключающие тенденции – неоклассицизм и авангард, учёный развивает общую для истории и теории литературы проблему сосуществования традиции и новаторства в творчестве символистов. Так, по его мнению, у Блока новаторская поэтика «естественно и бесконфликтно погружалась в культурный арсенал поэта» [47; 54], поэтому утрачивала свою очевидность. Исследователь отмечает, что период авангарда предшествовал периоду неоклассики, восходящей к пушкинской и допушкинской эпохам.
Особый интерес представляет статья Г.М. Фридлендера «Трилогия вочеловечения. А. Блок и современные споры о нём», в которой рассматриваются некоторые вопросы творчества Блока. Исследователь отмечает: «ему (Блоку – Е.Т) удалось синтезировать в своём творчестве то, что не удавалось ни одному из поэтов второй половины XIX века: объединить “пушкинское”, “лермонтовское”, “фетовское”, “соловьёвское” начала (не говоря уже о традициях Жуковского и других русских поэтов XIX века» [78; 95]. Фридлендер объясняет этот феномен тем, что поэзии Блока присуще «глубокое чувство памяти, благодарности всем тем, с кем он ощущал себя связанным, по его выражению, “кровно”» [78; 99].
В статье «Традиции европейской средневековой поэзии в цикле А.А. Блока “Стихи о Прекрасной Даме”» Т.Ф. Иванова пишет: «символисты явились глубоко органичными продолжателями всех прежних литературных традиций – и в первую очередь, без сомнения, продолжателями романтизма, генеалогические истоки которого следует искать в эпохе Средних веков» [44; 96]. По словам исследовательницы, «прозрев в смертной святой лик, земное воплощение Вечной Женственности, высшее начало, А. Блок “продолжает” во многом традицию романтизма» [44; 100]. В статье И. Мушиной «Блок и Жуковский» также отмечается, что Блоку был близок культ женщины, присуще то рыцарское преклонение перед ней, которое активно исповедовалось романтиками, в частности, Жуковским. Мушина пишет: «Жуковский ввёл в русскую поэзию рыцарскую идею служения даме сердца <…> Жуковский начал. Блок закончил» [58; 219].
В ряде статей последних лет о Блоке авторы лишь вскользь касаются вопроса традиций романтиков в творчестве поэта. Например, в очерке «Среда, эпоха, ветер. Миф и явь: ранний Блок в контексте завершённого пути» И. Фаликов показывает, каким образом Блок «осовременивает Фета» и отмечает, что Блок «ценит в Фете его философию и установление связи разновременных культур: шекспировской и современной» [75; 152]. Статья Л.В. Чернец «О языке цветов в лирике А.А. Блока» посвящена, как следует из названия, символике цветов в лирике Блока. Исследователь приводит примеры ярких эпитетов из стихотворений Пушкина и Фета. Необходимость обращения к произведениям романтиков обусловлена тем, что «в индивидуальных поэтических стилях традиционная символика розы создаёт фон, на котором заметны её новые значения, их оттенки» [80; 122]. В статье А. Головачёвой «Плывя в таинственной гондоле…» сравниваются стихотворение Пушкина о старом доже и молодой догарессе («Ночь светла; в небесном поле…») и стихотворение Блока «Поглядите, вот бессильный…». Исследовательница пишет: «Стремясь адекватно выразить экспресcивность нового времени, Блок не отказался от пушкинской формы» [80; 177].
Как мы видим, несмотря на попытки типологического подхода к проблеме, в статьях и монографиях, посвящённых изучению традиций русских романтиков в творчестве Блока, исследователи чаще всего ограничиваются указанием отдельных заимствований и цитат, не выходя на уровень анализа, либо анализ осуществляется только на материале лирики Блока. Между тем, представляется актуальным изучение традиций романтиков в лиро-эпических произведениях Блока, поскольку в литературоведении до сих пор не найден ответ на вопрос: почему в лиро-эпических произведениях обязательно присутствует романтическая традиция осмысления героя?
Очевидно, что проблема изучения традиций русских романтиков в творчестве Блока далеко не исчерпана, несмотря на то, что к ней обращались исследователи ещё при жизни великого поэта. Удивляет и тот факт, что в современной критической литературе о Блоке подвергается сомнению самоценность художественного мира произведений Блока. Так, Е.Е. Прощин пишет: «Неоригинальность в интерпретации расхожих тем и мотивов, подчас доходящая до откровенного эпигонства, их бесконечное педалирование и скрещивание никак не обогащает и во многом обесценивает раннюю лирику Блока» [66; 35].
В соответствии с вышесказанным, можно обозначить цели работы: определение места и роли романтической поэтики в художественной системе А. Блока; изучение традиций русских романтиков в контексте всего творчества А. Блока.
Поставленная цель предполагает решение следующих задач:
1. Изучить характер усвоения традиций русской романтической поэзии Блоком-лириком.
2. Проанализировать произведения А. Блока, в которых поэт наследует традиции русских романтиков.
3. Показать характерологичность наследования традиций русских романтиков не только в лирике А. Блока, но и в крупном жанре – поэме А. Блока «Возмездие».
Исходя из вышеизложенного, определим непосредственный объект нашего исследования: произведения А. Блока (лирика периода «Ante lucem» и поэма «Возмездие») и их особенности.
В современном литературоведении вопрос об определении понятия «традиция» остается открытым, несмотря на существующие многочисленные трактовки этого термина. По мнению Ю.Н. Тынянова, которое учёный высказал в 70-е гг. прошлого века, традиция – это «основное понятие старой литературы», которое «оказывается абстракцией»: «говорить о преемственности можно только при явлениях школы, эпигонства, но не при явлениях литературной эволюции, принцип которой борьба и смена» [74; 258]. И в настоящее время порой выражается мысль, в частности, М.О. Чудаковой, что литературоведение не нуждается в понятии традиции после его дискредитации Тыняновым, что подлинная наука заменила этот термин другим ­– «литературный подтекст» [82; 410, 411]. В нашей работе методологическое значение приобретает определение, данное В.Е. Хализевым. Значение термина «традиция» учёный определяет так: это «творческое наследование культурного (и, в частности, словесно-художественного) опыта, которое предполагает свободное и смелое достраивание ценностей» [50; 1090]. Хализев справедливо критикует точку зрения литературоведов, утверждающих, что традиции связаны с односторонним консерватизмом и эпигонством. В определении термина «традиция» учёным нам представляются важными слова о творческом наследовании словесно-художественного опыта, т.е. Хализев не противопоставляет понятия традиции и новаторства, а, напротив, подчёркивает их взаимосвязь. Под словесно-художественным опытом учёный понимает «средства, находившие применение и раньше, а также фрагменты предшествующих текстов», то есть цитаты, аллюзии и «реминисценции, не имеющие пародийного характера» [50; 1089].
В «Литературном словаре» дано следующее определение аллюзии: «аллюзия – это риторическая фигура, заключающаяся в ссылке на историческое событие или литературное произведение, которые предполагаются общеизвестными» [88]. Н.Г. Владимирова определяет аллюзию как «стилистический приём; употребление в речи или в художественном произведении кодового выражения в качестве намёка на хорошо известный факт, исторический или бытовой» [20; 44]. В этой же работе Владимировой дано определение реминисценции: «воспоминание о художественном образе произведения или заимствование автором (чаще бессознательное) художественного образа или каких-либо элементов художественного произведения» [20; 44]. К.М. Хорунженко называет реминисценцией «повторение, воспроизведение фрагмента чужого текста», добавляя: «К реминисценциям относятся и поэтические цитаты» [88]. В. Дынник разделяет цитаты и реминисценции, определяя цитату следующим образом: «Цитата – отрывок из литературного произведения, приводимый с дословной точностью. Цитата приводится или ради документальной точности, или ради выразительности» [88].
В данной работе мы будем опираться на определения, данные в словаре «Поэтика». Во-первых, это авторитетный источник. Во-вторых, в приведённых выше толкованиях порой отсутствует разграничение терминов. В словаре «Поэтика» цитата трактуется следующим образом: «Цитата – 1) точно воспроизведённый и графически выделенный элемент “чужого” текста, а также любой элемент “чужого” текста, включённый в авторский (“свой”) текст. В этом втором значении понятие цитата употребляется как родовое, включающее в себя «собственно цитату», аллюзию и реминисценцию. <…> Её основная функция – обогатить авторский текст смыслами текста-источника» [62; 293]. Под реминисценцией мы будем подразумевать «элемент структуры текста, вызывающий воспоминание о другом (“чужом” или “своём” – автореминисценция) тексте. <…> Реминисценция отсылает к другому тексту преимущественно на мотивном, синтаксическом и ритмических уровнях структуры» [62; 206], а в понимании термина «аллюзия» будем опираться на определение, данное И.В. Фоменко: «аллюзия – это отсылка к другому художественному тексту, бытовому или литературному факту, хорошо известному, по мнению автора, читателю. <…> Отличается аллюзия от собственно цитаты тем, что лишь намекает на источник, тогда как цитата представляет собой более или менее точный фрагмент “чужого слова”» [62; 18]. Как мы видим, в словаре «Поэтика» дано строго научное толкование цитат, аллюзий и реминисценций.
В работе использованы методы сравнительно-исторического и типологического анализа произведений.
Методологической основой сравнительно-исторического подхода к анализу произведений являются труды по исторической поэтике А.Н. Веселовского. Особую теоретическую и практическую значимость для нас имеют важнейшие методологические установки, которые, в соответствии с концепцией Веселовского, необходимо учитывать при анализе литературного произведения. Согласно одной из них, описанию индивидуального своеобразия художника должно предшествовать выявление типических для автора и его предшественников психологических, мировоззренческих, эстетических особенностей. Другая методологическая установка актуализирует прием сравнения в выделении из типических, устойчивых, повторяющихся элементов формы индивидуальных особенностей авторского поэтического языка.
Использование в нашем исследовании типологического метода, также разработанного Веселовским, позволяет выявить некоторые типологически общие черты романтической поэтики в творчестве разных авторов.
Структура работы. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы

Фрагмент работы для ознакомления

И говорит: «Вперед! Там счастье'. Там покой»
Но знаю я: ни счастья, ни покоя...
Покой — далек; а счастье — не со мной [7; 419].
По наблюдениям Минц, «перед нами существенное противопоставление пушкинского трагически-сложного переживания мира и блоковского юношески-однолинейного романтического максимализма» [54; 150]. Несмотря на то, что мироощущение Блока отличается от пушкинского, исследовательница делает верный вывод: подобное мироощущение не означает отхода от традиции Пушкина, а просто определяет интерпретацию лирики Пушкина.
В стихотворениях Блока 1898—1900 гг. часто встречаются цитаты из романа «Евгений Онегин». В большинстве случаев Блоком за основу берётся либо элегия Ленского, либо письмо Татьяны к Онегину.
Так, стихотворение «Есть в дикой роще, у оврага...» [7; 11] в первоначальной редакции имело два эпиграфа из романа «Евгений Онегин» и трагедии «Гамлет»:
…Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил…
Офелия плела венки и пела [7; 574].
Как часто бывает у Блока, эти эпиграфы, в окончательной редакции отсутствующие, оказываются ключом ко всей образной системе стихотворения. В нем описание могилы лирического героя-поэта, отсылающее к описанию могилы Ленского в VII главе романа «Евгений Онегин», предстает в финале и как изображение места захоронения Офелии:
Там, там, глубоко, под корнями
Лежат страдания мои,
Питая вечными слезами,
Офелия, цветы твои! [7; 11]
Параллель «Ленский—Гамлет», намеченная уже Пушкиным, способствует сближению персонажей с лирическим «я» стихотворения. Тем самым Блок не только поясняет сущность лирического героя, но и актуализирует литературную традицию.
У Пушкина:
Есть место: влево от селенья,
Где жил питомец вдохновенья,
Две сосны корнями срослись;
Под ними струйки извились
Ручья соседственной долины.
Там пахарь любит отдыхать,
И жницы в волны погружать
Приходят звонкие кувшины
Там у ручья в тени густой
Поставлен памятник простой. [64; 290-291]
У Блока:
Есть в дикой роще, у оврага,
Зеленый холм. Там вечно тень.
Вокруг - ручья живая влага
Журчаньем нагоняет лень.
Цветы и травы покрывают
Зеленый холм, и никогда
Сюда лучи не проникают,
Лишь тихо катится вода.
Любовники, таясь, не станут
Заглядывать в прохладный мрак.
Сказать, зачем цветы не вянут,
Зачем источник не иссяк? -
Там, там, глубоко, под корнями
Лежат страдания мои,
Питая вечными слезами,
Офелия, цветы твои! [7; 11]
Отметим, что пейзаж в стихотворении Блока имеет более первозданный характер, чем в описании могилы Ленского, где пейзаж предстаёт как сельский ландшафт, то есть соседствующий с человеком («Там пахарь любит отдыхать, // И жницы в волны погружать // Приходят звонкие кувшины»). У Блока видим иное: «дикую рощу», куда любовники, таясь, не станут // Заглядывать в прохладный мрак». Только затем повляется «могила» (точнее, «зелёный холм»), но она не обозначена никакой внешней приметой, например, памятником (Ср. у Пушкина: «Поставлен памятник простой»), – она находится «глубоко, под корнями». Посмотрим ещё раз на финал стихотворения Блока: «страдания» героя «питают вечными слезами» «цветы» Офелии. Как отмечает Е. Прощин, «эти образы окрашены в характерно блоковские тона: трагизм проникает и в торжествующие картины победы любви над смертью. Нерушимый союз героев скрепляют именно страдания “Гамлета”, вызванные его глубокой виной перед Офелией» [66; 72]. Отметим, что в романе «Евгений Онегин» присутствует та же образность, хотя и переосмысленная в сюжете произведения: «Две сосны корнями сплелись».
Таким образом, используя вроде бы традиционную элегическую образность, Блок на самом деле глубоко её переосмысляет.
Цитирование строк из романа Пушкина «Евгений Онегин» наблюдаем и в стихотворении «Писать ли Вам, что тайный пламень…» [7; 291]. Оно состоит из двух частей. В первой части лирический герой пишет любимой послание, в котором признаётся в глубоких и искренних чувствах к ней. Важно отметить, что в первой же строке герой обращается к возлюбленной на «Вы»: «Писать ли Вам, что тайный пламень…». Во второй части произведения, отделённой от первой графически, появляется обращение «Ты»: «Меня судьба к Тебе приносит, к Твоим ногам – всю жизни кровь». В связи с этим вспоминается пушкинское стихотворение «Ты и вы»: «И говорю ей: как вы милы! И мыслю: как тебя люблю!» [64; 421]. Но у Пушкина, в отличие от Блока, лирический герой обращается к героине на «ты» лишь мысленно. Важно отметить, что стихотворение Блока написано четырёхстопным ямбом. Минц пишет: «Очень распространены и примеры, когда в качестве “модели” для блоковского текста выступают типовые пушкинские синтаксические конструкции, задающие одновременно и интонационно-ритмический рисунок текста» (ср. «Я к вам пишу…» [64; 236] у Пушкина и «Писать ли Вам…» [7; 291] у Блока). Ср. также почти прямую лексическую соотнесенность: «цветок безуханный» [64; 434] у Пушкина – «безароматные цветы» у Блока.
Рассмотрим другое произведение Блока, в котором поэт использует пушкинские приёмы. Стихотворение Блока «Этюд» и стихотворение Пушкина «Сожжённое письмо» объединяет ситуация прощания, обрывания любовной связи, происходящая буквально на глазах читателя. Отсюда общность синтаксических и риторических приёмов: обилие восклицаний, словесных пауз, выраженных на письме многоточиями и тире. Блок употребляет в два раза больше многоточий, чем Пушкин, что указывает на явную актуализацию в стихотворении «Этюд» эмоционального начала, связанную с тем, что описываемые события происходят в данный момент времени. Блок использует четырёхстопный ямб, а Пушкин – шестистопный ямб, что позволяет передать рефлексию лирического героя (вспомним применение этого стихотворного размера в элегиях). Стихотворение Блока «Этюд» нельзя назвать элегическим, поскольку в нём нет традиционного для жанра элегии временного дистанцирования. У Пушкина ощущение такой дистанции создаётся с помощью изменения времённых форм глаголов в стихотворении. В названии мы видим причастие прошедшего времени («Сожжённое письмо»), что должно указывать на свершившийся факт. Между тем, стихотворение посвящено самому процессу сжигания письма. В момент совершения действия становится ясен факт разрыва с возлюбленной: «Прощай, письмо любви! Прощай: она велела…», поэтому Пушкин употребляет глаголы не только настоящего, но и прошедшего времени («велела», «медлил», «не хотела», «настал»).
Блок в стихотворении «Этюд» «играет» не с глагольными, а с местоимёнными формами, так же, как и в его другом, рассмотренном ранее стихотворении «Писать ли Вам, что тайный пламень». В данном случае Блок использует вежливую форму обращения («Вы») в ситуации прощания. Подобная ситуация описана и в стихотворении Пушкина «Я вас любил…». Лирический герой в произведении Пушкина, обращаясь к возлюбленной «вы», стремиться сдержать в своей душе чувства, которые ещё «угасли не совсем». В «Этюде» Блока герой всё-таки не смог сдержать переполняющую его боль, в каждом слове – крик отчаяния:
Сегодня, разлучаясь с Вами,
Я не скажу Вам больше: «Ты!»
…………………………………
Ну, уходите… полно… полно…
Я плачу… Дай к своей груди
Тебя прижму, мой враг безмолвный!!..
Вот так… Прощай!.. Теперь… иди…
Е.Е. Прощин пишет: «Заявив в середине стихотворения: “Сегодня, разлучаясь с Вами, я не скажу Вам больше: «Ты!»”, в конце лирический герой легко забывает об этом восклицании и встаёт в довольно фальшивую, всепрощащую позу» [66; 60]. Но герой вовсе не «забывает о восклицании», – он лишь стремится более полно выразить свои чувства, подчеркнуть, насколько ему дорога возлюбленная. Как нами было показано, Блок использовал «пушкинские» приёмы осознанно, поэтому следует вести речь не об «откровенном эпигонстве» [66; 58] и «умелом версификаторстве» [66; 60] в стихотворении «Этюд», а об усвоении традиций Пушкина.
Согласимся со словами Минц о том, что Блок обращается к сравнительно небольшому количеству стихотворений Пушкина, но «излюб­ленные образы многократно повторяются и варьируются» [54; 157], что вовсе не говорит о подражательности Блока. Перечитывая собственные стихотворения, Блок не мог не узнать в них пушкинские цитаты, как, например, в стихотворении «До слуха чуткого небесные глаголы». Если бы Блок хотел избежать упрёков в эпигонстве и отстоять свою поэтическую саомтоятельность, он обязательно заменил бы строку. Но поэт этого не делает, следовательно, Блоку важно подчеркнуть традиционность и, в то же время, новаторство своих произведений. С.Ю. Ясенский объясняет это так: «это стремление к иконизации текста, к освящению его мощной поэтической традицией, прямая апелляция к эталону» [84; 44]. Добавим следующее: Блок часто использовал в стихотворениях «пушкинские» приёмы ( в «Этюде» и др.), в том числе в области ритмики, но это также свидетельствует не о подражательности, а о наследовании традиций Пушкина.
Спорным оказывается и утверждение Минц о том, что Блок «прошел мимо анакреонтического пафоса “пиров” и “чаши круговой”». В стихотворении Блока «В жаркой пляске вакханалий» видим обратное. Другое дело, что подобных произведений в ранней лирике Блока не так много. Тем не менее, они есть, и их следует принимать во внимание.
Блок обращался не только к стихотворениям Пушкина, но и к роману в стихах «Евгений Онегин», что весьма показательно. Позднее Блок напишет лиро-эпическую поэму «Возмездие», в которой поэт следует традициям Пушкина, в первую очередь, поэмы «Медный всадник» и романа «Евгений Онегин».
1.3. Традиции М.Ю. Лермонтова в ранней лирике А.А. Блока
Лермонтов был одним из «вечных спутников» Блока. Образ мятежного поэта-романтика и его творчество сопровождали Блока с юности до последних лет его жизни. О лермонтовских традициях у Блока написано уже немало. Однако тему нельзя считать исчерпанной, поскольку роль традиций, аллюзий и реминисценций, обусловленных вниманием Блока к Лермонтову, не выяснена со всей полнотой.
Аполлон Григорьев утверждал: «Романтическое является во всякую эпоху, только что вырвавшуюся из какого-то сильного морального переворота, в переходные моменты сознания – и только в таком определении его воздушная и сладко-тревожная мечтательность Жуковского мирится с мрачной тревожностью Байрона…» [33; 95]. Можно с уверенностью сказать, что в творениях Лермонтова оба названные критиком свойства органично сочетались. Именно поэтому поэт интересовал Блока.
А.П. Авраменко высказывает мнение, что в творчестве юного Блока преобладают аллюзии и реминисценции из ранних произведений Лермонтова [1; 219]. Однако совокупность обращений к произведениям Лермонтова показывает, что Блоку в период «Ante lucem» был близки и дороги и юношеские опыты классика, и его стихи последних лет.
Верно замечание С.Ю. Ясенского о том, что Блок порой не чуждался «банальных реминисценций из хрестоматийных текстов» [84; 43]. В качестве иллюстрации этого тезиса может служить, в частности, строка из знаменитого стихотворения Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…» [48; 222]: «И звезда с звездою говорит…». Эту строку едва ли не дословно Блок воспроизвёл в стихотворении «Отрывок» («Непонятною тоскою…» [10; 80]): «Говорит звезда с звездой…»[10; 80]. Конечно, это не бессознательное цитирование, обусловленное тем, что Блок обладал хорошей памятью и знал наизусть, по его выражению, «груды стихов». В данном случае Блок хотел подчеркнуть тождество поэтических ситуаций и переживаний: загадочность звездной ночи, таинственность мироздания.
Другой пример «хрестоматийной» цитаты находим в стихотворении «Зачем, зачем во мрак небытия…» [10; 23]. У Блока: «Я жить хочу, хоть здесь и счастья нет…» [10; 23]. У Лермонтова: «Я жить хочу! Хочу печали Любви и счастию назло…» [48; 134]. Для лирических героев обоих стихотворений юных поэтов характерно страстное стремление к полнокровной, одухотворённой земной жизни вопреки возможным преградам, несчастьям. «Судьбы удары», страдания, муки – удел поэтов-избранников, дух которых не в силах сковать «мирская власть». Они верны «земле», но их по-прежнему влекут лучи какого-то далёкого «света», «звуки неба», «огонь небес».
В стихотворении Блока «После битвы» [11; 124] герой предстаёт в образе утомлённого битвой «рыцаря», который идёт в храм, чтобы покаяться и очиститься; он надеется постичь «союз любовный // Добра, меча и красоты» [11; 124]. В лермонтовском «Демоне» тоскующий герой в минуту просветления постигнул «святыню Любви, добра и красоты!..» [11; 559]. Однако Демону, в отличие от блоковского «поэта-рыцаря», была чужда мысль о грядущих противостояниях с миром и людьми.
Ещё одно подтверждение слов С.Ю. Ясенского находим в стихотворении Блока «То отголосок юных дней…» [84; 34]. Как известно, для Блока важна тема воспоминания о высоких волнениях былого времени. В частности, он нередко «памятью сердца» возвращался к лету 1898 года, когда переживал пору первой восторженной влюблённости в свою будущую жену Л.Д. Менделееву. В упомянутом выше довольно отвлечённом стихотворении из «Ante lucem» есть намёк на мимолётное припоминание поэтом образа возлюбленной, который в его сознании теперь всё больше начинал приобретать «неземные черты»:
То отголосок юных дней
В душе проснулся, замирая…
Первый стих почти точно повторяет первую строку стихотворения Лермонтова, адресованного А.Г. Хомутовой [48; 169-170]:
Он вас не зрел, но ваши речи,
Как отголосок юных дней,
При первом звуке новой встречи
Его встревожили сильней.
В полумистическом стихотворении Блока лермонтовская строка становится обозначением традиционной романтической темы воспоминаний о днях юности.
В другом стихотворении Блок явно использовал лермонтовские строки, когда в чём-то совпали реалии их судеб. Ещё не расставшись с К. Садовской, Блок писал:
Что из того, что на груди портрет
Любовницы, давно уже забытой,
Теперь ношу… [11; 60]
Несомненно, Блок соотносил в своей поэтической памяти эти стихи со стихами Лермонтова: «Расстались мы, но твой портрет Я на груди моей храню…» [48; 162]. Блок несколько видоизменяет исходную ситуацию, утверждая, что счастья как такового вовсе не было:
И мало ль их, желающих найти
В сердцах чужих любовь и поклоненье,
По сладкому пути дерзающих идти,
Чтоб счастье брезжилось хотя бы на мгновенье! [11; 60]
В финале стихотворения противопосталяются прежняя любовь и настоящая, причём лирический герой отдаёт предпочтение настоящей, исполненной счастья. Так, начав стихотворение в духе любовной элегии, Блок затем выходит за рамки основных принципов этого жанра.
В стихотворении Лермонтова герой, напротив, бережно хранит в памяти образ возлюбленной, для него чувство к ней ­– святыня:
Так храм оставленный – всё храм,
Кумир поверженный – всё бог! [48; 163]
Отмечая традиции Лермонтова в стихотворении Блока «Что из того, что на груди портрет…», Е.Е. Прощин пишет: «Блок изо всех сил пытается изобразить опытного в любовных отношениях мужа, что, конечно, вызывает только не запланированную автором иронию. Отсюда в целом фальшивый тон стихотворения» [66; 61]. Очевидно, что исследователь не отделяет лирического героя от самого поэта, который написал это стихотворение в 20 лет.
Между тем, Блок сравнительно редко прибегал к прямым цитатам из стихотворений Лермонтова. Так, зачин стихотворения «Пора забыться полным счастья сном, Довольно нас томило сладострастье…» [11; 7] у Лермонтова: «Пора уснуть последним сном» [86]:
Пора уснуть последним сном,
Довольно в мире пожил я;
Обманут жизнью был во всём,
И ненавидя и любя.
Различия здесь, безусловно, есть, но мотив поиска забвения после какого-либо мифического пресыщения бытием – общий. Тем более что у обоих поэтов это – юношеские стихотворения.
Можно утверждать, что лермонтовские реминисценции и аллюзии в блоковских стихотворениях возникают чаще всего в тех случаях, когда Блока привлекает тот или иной образ в лирике Лермонтова. Да, Блок ищет свои собственные слова, но помнит о первоисточнике. В стихотворении «Немало времени прошло с тех пор…» лермонтовский образ служит Блоку обозначением близкого настроения и мироощущения. Он почти откровенно заимствует сентенцию из раннего стихотворения Лермонтова «1831-го июня 11 дня». Восемнадцатилетний Блок пишет: «Я всё по-прежнему безжизненный актёр, // Влачащий муки детские угрюмо…» [11; 10] Ср. у Лермонтова: «И я влачу мучительные дни…» [48; 73]. Блоку в данном случае дорога исповедальная нота Лермонтова, который был его ровесником в то время, когда писал эти строки.
Правомерен вопрос: были ли всё-таки неосознанные заимствования из стихотворений Лермонтова в ранних произведениях Блока? Думается, такое возможно, но нас будут интересовать, в первую очередь, те стихотворения, в которых Блок сознательно следует традициям Лермонтова. Тем не менее, назовём некоторые «неосознанные» лермонтовские цитаты в произведениях Блока.
В стихотворении «Есть в дикой роще, у оврага…» [10; 17] обнаруживается цитата из поэмы Лермонтова «Мцыри». Имеются в виду строки:
Там, там, глубоко под корнями
Лежат страдания мои…
Ср. у Лермонтова:
Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине… [48; 597]
В данном случае нельзя однозначно утверждать, что Блок осознанно обращается к традициям Лермонтова, поскольку описание могилы является «общим местом» романтической элегии.
С.Ю. Ясенский отмечает лермонтовские цитаты в следующих стихотворениях Блока «Две души» (у Блока: «…обелиски, Осеребрённые луной» [11; 83] – у Лермонтова в стихотворении «Завещание»: «…туманы, Осеребрённые луной» [48; 80]; сопоставляет стихотворение Блока «Распалённая зноем июльская ночь…» [11; 79] и раннее стихотворение Лермонтова «Звезда» [48; 79]. Герой Блока восклицает: «Не смыкайтесь, усталые вежды мои!» [11; 79]. Герой его предшественника выразился почти теми же словами: «Усталых вежд // Я не смыкал» [48; 104]. Подобных цитат из стихотворений Лермонтова у юного Блока немало.
Было бы ошибочным отнести к этому ряду и стихотворение «Мы все уйдём за грань могил..» с такими его заключительными строками:
И все уйдём за грань могил
Без счастья в прошлом и грядущем [11; 113].
Ср. строку из знаменитой «Думы» Лермонтова:
И к гробу мы спешим без счастья и без славы [27; 169]
Как справедливо отмечает А.П. Авраменко, Блок полностью воспроизводит и лексику Лермонтова, и ритмико-интонационный рисунок его строк [1; 218]. Безусловно, это сознательная, поэтически обоснованная ориентация на Лермонтова. Тем более что стихотворение «Дума» – одно из наиболее значимых для раннего Блока произведений Лермонтова. Яркое свидетельство тому – стихотворение «Когда толпа вокруг кумирам рукоплещет…» [7; 18].
Эпиграфом к стихотворению послужило двустишие из стихотворения «Дума»:
К добру и злу постыдно равнодушны
В начале поприща мы вянем без борьбы [48; 169].
В произведении Блока присутствуют цитаты из этого эпиграфа: «К добру и злу постыдно равнодушны»: «Я – равнодушный серый нелюдим» у Блока; «…мы вянем без борьбы» у Лермонтова – «я хладен бесконечно, <…> я нем и недвижим» (у Блока). Данное стихотворение – наглядный образец аллюзии. Текстуальных совпадений, в сущности, нет, но стихотворения сближаются ритмически и тематически. Лирические герои обоих стихотворений выражают чувства сожаления и горечи по поводу своей индифферентности. А.П. Авраменко полагает, что для блоковского лирического героя характерно ощущение избранничества, противопоставления толпе, и именно это и привлекло Блока в «Думе» Лермонтова. «Блок, – пишет исследователь, - как бы задерживал и Лермонтова в плену идеалистических представлений, пытаясь в поздних его произведениях отыскать то, от чего Лермонтов уже ушёл» [1; 222]. Однако речь здесь должна идти скорее не о культе индивидуализма, преодолённом поздним Лермонтовым и воспринятым ранним Блоком, а об упорном стремлении обоих поэтов к идеалам добра и красоты, о внутренних и внешних препонах на избранном ими поприще. Вероятно, не случайно Блок, прорвавшийся к «святому огню», прибегает к лермонтовскому образу, когда хочет сказать о своём внутреннем разуверении:
Но, видно, я тяжёлою тоскою
Корабль надежды потопил [8; 20]
У Лермонтова в стихотворении «Нет, я не Байрон, я другой…» об этом же сказано несколько иначе:
В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит [48; 130]

Список литературы

Библиографический список:

1. Авраменко А.П. Блок и русские поэты XIX века. – М., 1990.
2. Аллен Л. Столкновение жанров в поэме Блока «Возмездие» // Александр Блок. Исследования и материалы. Л.: Наука, 1991
3. Баевский B.C. История русской литературы XX века. Компендиум. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Языки славянской культуры, 2003. - 448 с. - (Studia philologica).
4. Барбачаков А.С. Блок и Жуковский (К постановке проблемы) // Проблемы метода и жанра. Вып.18. Томск, 1999.
5. Безродный М.В. Образ камеи у Блока // Александр Блок. Материалы и исследования. – Л., 1987
6. Безродный М.В. Серпентика – кто она? // Учёные записки ТГУ. Вып.657. Тарту, 1985
7. Блок А. Собр. соч.: В 8 т. – М.-Л.: Гос. изд-во «Художественная литература», 1960-1983, т.1
8. Блок А. Собр. соч.: В 8 т. – М.-Л.: Гос. изд-во «Художественная литература», 1960-1983, т.3
9. Блок А. Собр. соч.: В 8 т. – М.-Л.: Гос. изд-во «Художественная литература», 1960-1983, т.5
10. Блок А. А. Полн. собр. соч.: В 20 т. М., 1997. Т. 1
11. Блок А. А. Полн. собр. соч.: В 20 т. М., 1997. Т. 4
12. Белый Андрей. О Блоке. – М., 1997
13. Белый А. Эмблематика смысла.
14. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. – Л., 1973.
15. Бухштаб Б.Я. А.А. Фет. Очерк жизни и творчества. 2-е изд. Л.: Наука, 1990
16. Бройтман С.М. Русская лирика XIX начала XX века в свете исторической поэтики. Субъектно-образная структура. – М.: Российский государственный гуманитарный университет,1997
17. Венгеров С.А. Русская литература XX века. В 2-х тт. Т.1. - М., 1914.
18. Веселовский А. Н. В. А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». М., 1999.
19. Веселовский А.Н. Поэтика сюжетов // Веселовский А.Н. Историческая поэтика. – М.: Высшая школа, 1989. – с. 300-307.
20. Владимирова Н.Г. Условность, созидающая мир. – В. Новгород, 2001.
21. Волынский А. Борьба за индивидуализм. – СПб, 1900.
22. Выровцева, Екатерина Владимировна Русская поэма конца XIX-начала XX века: Проблема жанра
23. Гаспаров M.Л. Антиномичность поэтики русского модернизма // Связь времен: Проблемы преемственности в русской литературе конца XIX начала XX в. - М.: Наследие, 1992. - 379 с. - С. 244-264.
24. Гаспаров М.Л. Отзыв о диссертации «Мифопоэтика А. Блока». – Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. Вып.8 – Воронеж, 1997.
25. Гаспаров М.Л. Венок сонетов // Литературная энциклопедия терминов и понятий.
26. Гинзбург Л.Я. О лирике. – Л., 1974
27. Глинин Г.Г. Автор и герой в лиро-эпической поэзии Александра Блока – дисс. д.ф.н. – Астрахань, 2000
28. Голицына В. Н. Пушкин и Блок // Пушкинский сборник. – Псков, 1962. С.59.
29. Головачёва А. «Плывя в таинственной гондоле…» («Сны о Венеции в русской литературе золотого и серебряного веков). – Вопросы литературы. – 2004. – №6.
30. Гордин М. История – это возмездие // Звезда. – 1980 г. – №10.
31. Гофман М. Александр Блок // Книга о русских поэтах последнего десятилетия / Под ред. М. Гофмана. – СПб., М., [б.д.]
32. Гофман М. Романтизм, символизм и декадентство // Книга о русских поэтах последнего десятилетия / Под ред. М. Гофмана. – СПб.; М. изд. М. О. Вольф [1909].
33. Григорьев Ап. Соч.: В 2 т. Т.1 – М., 1990, т.2
34. Громов П.П. А.Блок, его предшественники и современники. – М. – Л.: Сов. писатель, 1966.
35. Долгополов Л.К. Александр Блок. Личность и творчество. Л.: Наука, 1980.
36. Долгополов Л.К. Поэмы Блока и русская поэма конца XIX – начала XX веков. М. – Л., 1964.
37. Долгополов Л.К. Проблема личности и «водоворот истории» А. Блок и Тютчев // Долгополов Л.К. На рубеже веков. – Л., 1985. С.116-150
38. Жирмунский В.М. Поэзия А. Блока. – Пг., 1922.
39. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. – СПб, 1996.
40. Жирмунский В.М. Метафора в поэтике русских символистов. //Новое литературное обозрение. 1999, № 35.
41. Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М.: Наука, 1994
42. Жуковский В.А. Избранное – М.: Правда, 1986.
43. И Мен Хен. Соотношение лирического и эпического начал в поэмах Александра Блока – Москва, 2006
44. Иванова Т.Ф. Традиции европейской средневековой поэзии в цикле А.А. Блока «Стихи о Прекрасной Даме». – Вестник Московского университета. Сер.9. филология. – 2008. – №2.
45. Исупов К.Г. Историзм Блока и символистская мифология истории // Исупов К.Г. Русская эстетика истории. СПб, 1992.
46. Климентов А. Романтизм и декадентство. Философия и психология романтизма как основа декадентства (символизма). – Одесса, 1913.
47. Клинг О.А. Влияние символизма на постмодернистскую поэзию в России 1910-х годов: проблемы поэтики. – М., 2010.
48. Лермонтов М.Ю. Сочинения в двух томах. Т.1 – М.: Правда, 1988
49. Лесневский С. Блок и Жуковский // Литературная учеба. 1984, № 1
50. Литературная энциклопедия терминов и понятий. – НПК «Интелвак», 2001. Гл. ред.и сост. А. Н. Николюкин.
51. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. М., 1988
52. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. – Л., 1970.
53. Мережковский Д.С. О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы – СПб, 1983.
54. Минц З.Г. Блок и Пушкин // Александр Блок и русские писатели. – С.-Петербург: «Искусство – СПб», 2000
55. МИНЦ Функции реминисценций у Блока
56. Максимов Д.Е. Поэзия и проза Александра Блока. Л.: Советский писатель, 1981.
57. Мочульский К. Александр Блок. Андрей Белый. Валерий Брюсов. М.: Республика, 1997.
58. Мушина И. Блок и Жуковский // Звезда.-1980.- № 10
59. Нива Ж. Александр Блок во Франции // Александр Блок: новые материалы и исследования. М,: «Наука», 1993
60. Орлов Вл. Поэт и Город (Александр Блок и Петербург) // Звезда. – 1980 г. – №10
61. Поборчая И.П. Роман в стихах «Возмездие» в художественной системе А. Блока: Автореф. канд. филол. наук. Киев, 1989.
62. Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий М.: Изд-во Кулагиной, 2008. - 358 с. Тамарченко Н.Д. (ред.)
63. Пушкин А.С. Сочинения. В 3-х т. Т.1. Стихотворения; Сказки; Руслан и Людмила: Поэма – М.: Худож. лит., 1985.
64. Пушкин А.С. Сочинения. В 3-х т. Т.2. Поэмы; Евгений Онегин; Драматические произведения. – М.: Худож. лит., 1989
65. Приходько И.С. Ответ оппоненту. – Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. Вып.8 – Воронеж, 1997.
66. Прощин Е.Е. Элегические мотивы в лирике А.А. Блока – Нижний Новгород, 2002.
67. Ременник Г.А. Поэмы А. Блока. – М., 1959
68. Светикова Е.Ю.Трансформация романтического конфликта в литературе русского символизма – Санкт-Петербург, 2003
69. Смолина, Наталья Юрьевна Художественная картина мира в поэме А.А.
Блока "Возмездие" :структура и семантика Абакан, 2009
70. Соловьев Б. Поэт и его подвиг. Творческий путь Александра Блока. -М., 1963.
71. Спекторский Е. А.Л. Блок, государствовед и философ. Варшава, 1911.
72. Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Сны Блока и «петербургский текст» начала XX века // Тезисы I Всесоюзной (III) конференции «Творчество А. А. Блока и русская культура XX века». – Тарту, 1975 и др
73. Топоров В. Н. Блок и Жуковский: к проблеме реминисценций // Тезисы I Всесоюзной (III) конференции «Творчество А. А. Блока и русская культура XX века». – Тарту, 1975
74. Тынянов Ю.Н.
75. Фаликов И. Среда, эпоха, ветер. Миф и явь: ранний Блок в контексте завершённого пути. – Вопросы литературы. – 2006. – №3.
76. Феникс. Сборник художественно-литературный, научный и философский. М., 1922. -№1.
77. Фет А.А. Стихотворения и поэмы. – Л.: Советский писатель, 1986
78. Фридлендер Г.М. «Трилогия вочеловечения» (А. Блок и современные споры о нём) – Русская литература. – 2005. – №4.
79. Храповицкая Г.Н. Двоемирие и символ в романтизме и символизме. – Филологические науки. – 2004. – №6.
80. Чернец Л.В. О языке цветов в лирике А.А. Блока. – Филологические науки. – 2004. – №6
81. Чумаков Ю.Н. К традиции русского стихотворного романа (Пушкин Полонский - Блок) // Проблемы современного пушкиноведения. - Л., 1981
82. Чудакова М.О. О генезисе. – Р., 1983.
83. Эткинд Е.Г. Материя стиха. – Париж, 1978.
84. Ясенский С. Ю. Поэтика реминисценций в ранней лирике А. Блока // Александр Блок. Исследования и материалы. СПб., 1998.
85. www.goldpoetry.ru
86. www.lermontov.info
87 www.stihi-classic.com
88. www.surbor.ru
Очень похожие работы
Пожалуйста, внимательно изучайте содержание и фрагменты работы. Деньги за приобретённые готовые работы по причине несоответствия данной работы вашим требованиям или её уникальности не возвращаются.
* Категория работы носит оценочный характер в соответствии с качественными и количественными параметрами предоставляемого материала. Данный материал ни целиком, ни любая из его частей не является готовым научным трудом, выпускной квалификационной работой, научным докладом или иной работой, предусмотренной государственной системой научной аттестации или необходимой для прохождения промежуточной или итоговой аттестации. Данный материал представляет собой субъективный результат обработки, структурирования и форматирования собранной его автором информации и предназначен, прежде всего, для использования в качестве источника для самостоятельной подготовки работы указанной тематики.
bmt: 0.00517
© Рефератбанк, 2002 - 2024