Христианские мифы в послереволюционных поэтических произведениях С. А. Есенина

Оглавление
Введение
Глава I. Модернизация образа Иисуса Христа в произведениях С. Есенина
1.1. Образ Христа - младенца и отрока в поэзии С. Есенина
1.2. Образ Христа-странника в поэзии С. Есенина. Мотив встречи с неузнанным Христом
Глава II. Художественное создание утопической мифологической модели мира в произведениях С. А. Есенина
2.1. Библейские мотивы в поэмах С. Есенина послереволюционного периода («Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение»)
2.2. Поэма «Инония» как народно – социальная утопия
Глава III. От утопии к реальности (поэмы «Сельский часослов», «Иорданская голубица», «Пантократор»)
Заключение
Список использованной литературы
Методическое приложение (Урок-лекция по литературе в 11 классе на тему: «Я последний поэт деревни…»)
...

Оглавление
Введение
Глава I. Модернизация образа Иисуса Христа в произведениях С. Есенина
1.1. Образ Христа - младенца и отрока в поэзии С. Есенина
1.2. Образ Христа-странника в поэзии С. Есенина. Мотив встречи с неузнанным Христом
Глава II. Художественное создание утопической мифологической модели мира в произведениях С. А. Есенина
2.1. Библейские мотивы в поэмах С. Есенина послереволюционного периода («Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение»)
2.2. Поэма «Инония» как народно – социальная утопия
Глава III. От утопии к реальности (поэмы «Сельский часослов», «Иорданская голубица», «Пантократор»)
Заключение
Список использованной литературы
Методическое приложение (Урок-лекция по литературе в 11 классе на тему: «Я последний поэт деревни…»)

Оглавление
Введение
Глава I. Модернизация образа Иисуса Христа в произведениях С. Есенина
1.1. Образ Христа - младенца и отрока в поэзии С. Есенина
1.2. Образ Христа-странника в поэзии С. Есенина. Мотив встречи с неузнанным Христом
Глава II. Художественное создание утопической мифологической модели мира в произведениях С. А. Есенина
2.1. Библейские мотивы в поэмах С. Есенина послереволюционного периода («Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение»)
2.2. Поэма «Инония» как народно – социальная утопия
Глава III. От утопии к реальности (поэмы «Сельский часослов», «Иорданская голубица», «Пантократор»)
Заключение
Список использованной литературы
Методическое приложение (Урок-лекция по литературе в 11 классе на тему: «Я последний поэт деревни…»)

Н. Афанасьева мы можем прочитать следующее: «Усматривая в грозе присутствие гневного божества, древний человек в громе слышал его звучащий голос, его вещие глаголы, а в бурях и ветрах признавал его мощное дыхание. Космогонические предания... свидетельствуют за древнейшее отождествление грома со словом и ветра с дыханием»(13, 397). Согласно христианским представлениям, явление Бога происходит в раскатах грома, сверканиях небесного огня, в сопровождении плеска крыл многочисленного небесного воинства. В есенинской поэме Бог отвечает человеческому призыву сходным образом:Грозно гремит твой громЧудится плеск крылНовый СодомСжигает Егудиил.Стремясь ярче выразить идею обреченности старого мира, Есенин использует образ ветхозаветного Содома - как символ нечестивого, неправедного человеческого сообщества, подлежащего уничтожению по велению самого Бога. Исполнителем верховной воли становится архангел Иегудиил, призванный «укреплять веру христиан и ходатайствовать перед Богом о воздаянии им по вере их». Но так же, как и в «Книге Бытия», спасение посылается лишь праведным, обретающим себя в обновленном мире:Но твердо, не глядя назад,По ниве водНовый из красных вратВыходит ЛотСогласно библейской легенде, Бог дает возможность спастись единственному праведнику из города Содома - Лоту, при условии, что он, покидая город, не обернется назад. Закон Божий так объясняет этот запрет, который нарушила Лотова жена, превратившаяся поэтому в соляной столп: «Это строгий урок нам: когда Господь спасает нас от греха, нужно убегать от него, не оглядываться на него, т.е. не задерживаться и не жалеть о нем» (20, 119). Введение Есениным образа Лота в текст поэмы должно ознаменовать готовность решительно разорвать с прошлым и начать новую жизнь. Так библейские архетипы становятся звеньями нового поэтического мифа. Образ «нового Лота», твердо шагающего «по ниве вод», подобно будущему Мессии, в сочетании с революционной символикой «красных врат» пророчествует о близящемся свершении мировых судеб.Вторая строфа представляет собой звуковой контраст первой главе. Рев, лай и шум разгневанных стихий сменяется умиротворяющим звукорядом, несущим тишину и покой (образы «поющего» сверчка, «журчащей» малиновки, «теленькающей» синицы, жужжащей пчелы). Происходит низведение миротворческого процесса с небес на землю. Вся земная «тварь» от сверчка до синицы, от колоса и до пчелы приобщена к таинству нового Боговоплощения. Религиозное одухотворение живых существ имеет глубокие корни в христианском средневековом сознании, для которого характерно представление о том, что бессловесные и неразумные твари способны уразуметь волю Творца:Не потому ль в березовыхКустах поет сверчокО том, как ликом розовымОкапал рожь восток;О том, как Богородица,Накинув синий плат,У облачной околицыСкликает в рай телят.Почему именно сверчку поэт предоставляет право петь и пророчествовать о близящемся Свете с Востока, о новом Рождестве и Преображении мира, о светлом рае, куда Богородица скликает телят? Дело в том, что в славянской мифологии крылатые и светящиеся насекомые (в том числе сверчки и пчелы) считались «олицетворением души человеческой, в которых, согласно преданию, могли переселяться души покойных предков». Поэтому образ поющего сверчка оказывается отнюдь не случайным вкраплением в образный орнамент произведения, а внутренне необходимым звеном божественно-природного мироздания. Особенно богатую духовную семантику содержат в себе образы «зерен» и «пчел». В соответствии с мифологическими представлениями зерно - символ возрождающейся души, а пчела - олицетворение души отлетевшей. Их соединение рождает новый смысл, связанный с общей есенинской темой «смерти-воскресения». Третья глава поэмы начинается с прямого обращения:Эй, россияне! Ловцы вселенной,Неводом зари зачерпнувшие небо, -Трубите в трубы.Образ «ловцов» Есенин находит в традиционной христианской символике, в соответствии с которой так называли апостолов. В «Толковом молитвеннике» Д. И. Протопопова разъясняется смысл этой образной аналогии: «Почему апостолы называются ловцами? Потому, что они, как рыболовы неводом рыбу, уловляли проповедью людей и приводили их к истинной вере». Называя россиян «ловцами Вселенной», поэт в аллегорической форме выражает мысль о духовно-космическом значении русской революции. Третья глава завершается чрезвычайно значимым событием - явлением «светлого гостя». Образ «светлого гостя» - один из ключевых символов есенинского творчества, неоднократно появляющийся в его произведениях, в образе которого выступает Мессия. Четвертая глава вновь возвращает в мир тему тишины и покоя:Стихни, ветер,Не лай, водяное стекло…Новое развитие получает и мотив «небесного молока», намеченный в начальной главе поэмы. Там он был включен в раму молитвы Господней «Отче наш» и воспринимался как парафраз одной из ее строф: «Небесного молока Даждь мне днесь» - «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». В ответ на молитву, Господь подает знак, что просьба услышана: «С небес через красные сети Дождит молоко».Образ «небесного молока» в поэме Есенина глубоко символичен. Исследователи, как правило, обращают внимание на его языческую природу, связанную с древнеславянским мифом о «небесных коровах», с молоком которых ассоциировался дождь. А. Н. Афанасьев считает, что древние славяне «в весенних и летних облаках видели небесных коров, которые своим молоком (дождем) питают землю; сама земля представляется коровой, и даже в звездах усматривали небесные стада, предводимые быком-месяцем»(34, 358). Однако у Есенина образ «небесного молока» проецируется не только на славянский языческий миф о «коровьем боге» - покровителе крестьянского мира, но и на общехристианский мотив духовного питания («хлеба духовного») как символа божественной благодати. Как известно, семантику духовного «питания» для жаждущих истинной веры несут хлеб, вода, вино. Однако Есенин отдает предпочтение образу «молока», что вполне органично для него как поэта крестьянской России, хранящей память о языческом «коровьем боге». Известный исследователь русского народного быта Ю. Миролюбов в своей монографии «Сакральное Руси» цитирует запись одного из южнорусских народных стихов:У Бога Небо – Земля сырая,У людей корова молочная,У Бога дождь идет,А у бабы – ведро молока в руке! (14, 477)Исследователь поясняет: «Корова-Земля от Неба-Быка зачинает Теленка и дает Молоко - источник жизни, начало которой находится на небе и на земле» (14, 479). Именно этот древнеславянский миф Есенин и кладет в основу сюжета своей поэмы. Ведра с молоком, олицетворяющие собой крестьянское благоденствие, являются широко распространенным символом в народной обрядовой поэзии. Заключительная пятая глава является своеобразным «ключом» к пониманию общего смысла поэмы и ее заглавия:Зреет час преображенья,Он сойдет, наш светлый гость,Из распятого терпеньяВынуть заржавленный гвоздь.«Светлый гость» здесь уже не убогий странник, не святой страдалец и не грозный Судия - это Христос преобразившийся, несущий миру обещанное спасение и благую весть об устроении земного рая на вечные времена.Финал поэмы таит в себе глубокий философский подтекст. Из космического яйца, по преданию, рождается Вселенная, но также и Слово. (Подобно тому, как структуру Вселенной составляет Мировое древо, структуру языка образует древо словесное). Явлением нового Слова и завершает Есенин свою поэму: А когда над Волгой месяц И из лона голубого, Склонит лик испить воды, - Широко взмахнув веслом, Он, в ладью златую свесясь, Как яйцо, нам сбросит слово Уплывет в свои сады. С проклевавшимся птенцом.Образ слова-яйца, слова-птенца характерен для размышлений Есенина тех лет. Слово, по мысли поэта, подчинено, как и яйцо, естественному закону саморазвития. В соответствии с представлениями древних, яйцо является символом первоначального состояния мира и обещание бессмертия. В исследовании А.К. Афанасьева можно прочесть: «Яйцо как метафора солнца принимается в мифологии за символ весеннего возрождения природы, за источник ее творческих сил. В этом яйце таится зародыш будущей жизни, и с приходом весны из него созидается новый мир» (34, 132). Таким образом, наложение языческих и христианских мифов усиливает выразительность финального образа есенинской поэмы. Поэмы, созданные С. А. Есениным в 1917 году и проанализированные нами выше, составили первую часть «скифского» цикла. Именно эти произведения подготовили почву для создания вершинной поэмы цикла, в полной мере выразившей есенинское видение революционной эпохи как явления космического масштаба - поэмы «Инония», речь о которой пойдет далее.2.2. Поэма «Инония» как народно-социальная утопия. Поэме «Инония» (январь 1918 г.) в революционном цикле С. А. Есенина принадлежит особое место. В ней в наиболее полной и оригинальной форме выразился социально-утопический идеал поэта, проявилось его восприятие революции как стихийного социально-природного катаклизма, способного духовно преобразить человека. Об этапном значении поэмы не только для творчества Есенина, но и для всей русской поэзии революционного рубежа свидетельствует изобилие критических откликов на нее как в советской печати, так и в прессе литературного зарубежья. Однако «Инонию» не восприняли ни марксистские идеологи, ни критики с православным миропониманием, ни эмигрантские идеологи. Марксисты увидели в ней утопию в духе Китежа. Они не могли разделить восторга Есенина по поводу «мужицкого лада» и расценивали модель «Инонии» как кулацкий идеал. В эмиграции самая резкая критика поэмы и творчества Есенина прозвучала в оценках И. Бунина. В статье «Инония и Китеж» И. Бунин противопоставил китежскую культуру А. К. Толстого нигилизму Есенина. Советских писателей, упомянутых иронически во множественном числе, - Есениных, Бабелей, Сейфуллиных, Ивановых, Эренбургов он обозначал словом «рожа». Он писал: «Есть два непримиримых мира: Толстые, сыны «Святой Руси», богомольцы града Китежа и «рожи», комсомольцы Есенины, те, которых былины называли когда-то Иванами. И неужели эти «рожи» возобладают? Неужели все более и более будет затемняться тот благой лик Руси, коей певцом был Толстой?» И далее, говоря об «Инонии, Бунин продолжает: «Стоит ли обращать внимание на эту «рожу»…Инония уже не нова. Обещали ее и старшие братья Есениных… «Я обещаю вам Инонию!» - но ничего ты, братец, обещать не можешь, ибо у тебя за душой гроша ломаного нет, и поди-ка ты лучше проспись и не дыши на меня своей мессианской самогонкой!» Вызвало споры и само содержание «Инонии». Одни склонны были видеть в поэме атеистическую направленность, другие - еретический уклон. Если для В. Ходасевича «Инония» была «антихристианской и кощунственной поэмой», то для философа-богослова В. Ильина в творчестве Есенина «выразилось особое христианство, соединившее в себе и православие и язычество». Исследователь Ю. Сохряков считает, что революционные поэмы были написаны Есениным «под влиянием антирелигиозного угара и активных дьявольских происков». Есть, напротив, мнение о религиозности поэмы. Наиболее проницательные толкователи поэмы подчеркивали скрытую в ней могучую духовную жажду богоискания. Р. В. Иванов-Разумник писал: «Вся «Инония» - не богохульство, а богоборчество; всякое же богоборчество есть и богоутверждение нового Слова».Осторожно оценивал кажущийся есенинский «отход» от религиозности и видный представитель марксистской критики А.К. Воронский: «Старый Китеж можно подменить новым, вместо древнего часослова можно попытаться написать другой, свой. Так оно на самом деле и есть у Есенина».Анализ отзывов критики показывает, что современники рассматривали «Инонию» не только как художественное произведение, но и как своеобразный мировоззренческий документ, выразивший духовное кредо и символ веры Есенина на новом, революционном витке его поэтической биографии. Называя поэму «богоборческой», критики были не вполне правы. Произведение в немалой степени носило богоискательский, «боготворческий» характер, ибо сам поэт стремился уже не «искать» (как в ранних стихах), а «делать» Бога. В той новой духовной ситуации, которая отображена у Есенина, не Бог творит мир и человека, а человек заново пересоздает Бога и преобразует мир по своему собственному идеалу:Я иным тебя, господи, сделаю,Чтобы зрел мой словесный плуг! (11, 63)Есенин отвергает жертвенный, мученический путь искупления грехов человеческих. Есенинская вера «без креста и мук» - это религия Преображения, религия Воскресения без Голгофы, Спасения без Апокалипсиса. И все-таки это религия. Отвергая прежние святыни, поэт, тем не менее, не мыслит себе мир без Бога. Известно, что при всей неоднозначности отношения поэта к религии одной из его постоянных настольных книг была Библия. Рассказывая Всеволоду Рождественскому об истоках своих символистских увлечений, Есенин подчеркивал: «Я этот «символизм» еще в школе постиг. И знаешь откуда? Из Библии. И какая это прекрасная книжища, если ее глазами поэта прочесть! Было мне лет двенадцать - и я все думал: вот бы стать пророком и говорить такие слова, чтобы было и страшно, и непонятно, и за душу брало. Я из Исайи целые страницы наизусть знал. Вот откуда мой "символизм"».«Инония» посвящена библейскому пророку Иеремии, и в самом этом посвящении заложена тема поэмы: в «Книге Иеремиии» и «Плаче Иеремии» речь идет о разрушении Иерусалима и Вавилона. Господь рассказал Иеремии о бедствиях и страданиях, которые ждут жителей Иерусалима за их грехи и беззаконие, за их отступничество и веру в других богов. Народ не пошел по добродетельному пути, как того требовал бог, - и Иерусалим пал, а жители его стали пленниками Вавилона. Бог Саваоф наказал людей страданиями. Сам Есенин, пророк Инонии, обещает народам жизнь без страданий с иным, не жестоким богом, и обращает внимание на то, что ему не по душе ярость, направленная на низвержение ложных богов. В своей поэме Есенин, как и библейские пророки, готов принять муки, страдания и преследования: Не устрашуся гибели,Ни копий, ни стрел дождя…Время мое приспело,Не страшен мне лязг кнутаНо, в отличие от героев библейских книг, поэт решает страдать ради светлой жизни людей, а не во имя спасения. Ведь Господь требует верности, поклонения ему, и карает всех отвернувшихся: «Нет, не останетесь вы ненаказанными; ибо Я призываю меч на всех живущих на земле» ( Иер. 25. 29). В тексте поэмы можно найти прямые параллели с книгой пророка Иеремии:На реках вавилонских мы плакалиИ кровавый мочил нас дождьИеремия: «И прекращу у них голос радости и голос веселия. И вся земля эта будет пустынею и ужасом; и народы сии будут служить царю Вавилонскому семьдесят лет» (Иер. 25, 10-12). Только у пророка Есенина и пророка Иеремии разные задачи. Поэт говорит «нет» правде Иеремии:Я иное постиг пришествие,Где не пляшет над правдой смертьМоре крови, ужаса, страданий, смерти на страницах книги пророка Иеремии. Он является проводником кровавого, безжалостного бога, уничтожающего свой народ: «Посему так говорит Господь Саваоф, Бог Израилев: вот, я накормлю их, этот народ, полынью, и напою их водой с желчью, и рассею их между народами, которых не знали ни они, ни отцы их, и пошлю вслед их меч, доколе не истреблю их»( Иер. 9, 15-16). Есенин же выступает в роли миссии-спасителя от гнева господнего:До Египта раскорячу ноги,Раскую с вас подковы мук.Уведу твой народ от упования,Дам ему веру и мощьИзбранная поэтом формула зачина («Не устрашуся гибели, Ни копий, ни стрел дождей...») коренным образом переосмысливает пафос смирения перед непостижимой силой всемогущего Бога. Поэт отрицает саму основу традиционной веры - страх Господень. Лирический герой поэмы ведет свой собственный, бесстрашный и дерзновенный диалог с Господом.В «Книге пророка Иеремии» читаем: «Так говорит Господь: вот, я предлагаю вам путь жизни и путь смерти» (Иер. 21:8). Примечательно, что эта формула - «Так говорит...» — в книгах «Ветхого завета является исключительной прерогативой Бога, ни один из пророков не присваивает ее себе. Тот факт, что в «Инонии» ее произносит «пророк Есенин Сергей», свидетельствует о том, что он изначально принимает на себя высшую ответственность и обязанности творца, нового мироустроителя, в чем-то даже космического узурпатора и самозванца. Поэт не только поднимается до отрицания казенной церкви, он теперь открыто восстает против основ церковной религии:Тело, христово тело,Выплеваю изо ртаНо от самого ли Христа отрекается Есенин или только отказывается смиренно исполнять таинство св. Причастия - вкушать освященный хлеб, символизирующий в соответствии с церковным обычаем «тело Христово»? Выплевывая святое Причастие, лирический герой Есенина, казалось бы, тем самым разрывает свою духовную связь с Христом. Однако стоит отметить, что под мистическим «телом Христовым» понимается и сама церковь, которая в восприятии Есенина ассоциировалась со старым инквизиционным православием, «черной рясой» запретов и догм. Как и многие его современники, Есенин разделял между собой христианское вероучение и официальную церковь, различал два лика Христа: истинный и оцерковленный. Об этом свидетельствует близкий поэту в те годы литературный критик Р.В. Иванов-Разумник, пояснявший в предисловии к поэме «Инония», что «Есенин борется не с Христом, а с тем лживым подобием его, с тем «Анти-Христом», под властной рукой которого двадцать веков росла и ширилась историческая церковь»(39, 140).С другой стороны, важной для понимания «кощунственных» есенинских строк в «Инонии» является и дневниковая запись А. Блока, сделанная им после беседы с Есениным о его поэме. По свидетельству А. Блока, Есенин пояснил: «Я выплевываю Причастие не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия. Мой Бог – это Бог живых, это наше понимание, крестьянское». Таким образом, не богохульство, а новое богоискание, жажда «Воскресения» без «Голгофы», «без креста и мук» движет поэтом и особо подчеркивается им в «Инонии»:Не хочу восприять спасения Через муки его и крест.Однако, отрицая прежней «веры мох», новый пророк мыслит пути земли и человека в традиционных категориях и символах христианского учения. Понятия Правды, Спасения, Жертвы, Подвига, проповедовавшиеся евангельским Христом, остаются для поэта ведущими нравственными ориентирами и при осмыслении новой истории, новой космической революции, которую он жаждет свершить. При этом процесс нового миротворения соединяется у Есенина с процессом словотворения:Я сегодня снесся, как курица,Золотым словесным яйцом.Есенинский пророк выступает, таким образом, провозвестником нового мира и вместе с тем его активным творцом, преобразующим старый, одряхлевший мир:Я сегодня рукой упругоюГотов повернуть весь мирЕсенинский герой обладает мифической внешностью - новый пророк приобретает еще и черты архангела:Грозовой расплескались вьюгоюОт плечей моих восемь крыл.Восьмикрылый есенинский пророк не имеет аналогов в христианской иерархии ангельских чинов, и истоки создания этого образа до сих являются нераскрытыми. На наш взгляд, «восемь крыл» - это не столько «ангельский», сколько «ангелический» образ, если воспользоваться терминологией «Ключей Марии», образ, тесно связанный с духовной семантикой числа «8», с «обрядами восьмого дня», о которых пишет протоиерей Александр Шмеман в своей книге «Водою и Духом»: «Седьмой день задает меру времени мира. Следующее воскресенье после Воскресенья Христова - восьмой день, с этого дня начинается новое время, открытое вечности... В творениях святых отцов и в литературной традиции символом этого нового времени являлось число восемь»(18, 161).Тем самым числовая символика поэмы также способствует художественному воплощению ее главной идеи - духовного преобразования бытия на новых началах. Лирический герой поэмы не только не слаб, он - могущественен. Эти крылья позволяют ему «протянуться до незримого города, Млечный прокусить покров». Он так высоко, что может не только достать до Бога, но и «выщипать» ему бороду. Используя этот образ, Есенин, вероятно, опирается на книгу пророка Иезекииля, в которой дано описание видения «колесницы Ягве».