«Окаянные дни» Ивана Бунина. Его размышления о революции и гражданской войне

«Окаянные дни» передают тот накал ненависти, которой горела Россия в дни революции. Это книга проклятий, расплаты и мщения и по темпераменту, желчи и ярости превосходит многое из написанного «белой публицистикой», потому что даже в ненависти Бунин остается великим писателем. Он сумел передать в «Окаянных днях» свою боль изгнанника. Внутренняя честность, чувство собственного достоинства, неспособность пойти на компромисс со своей совестью - все это, способствовало правдивому изображению действительности.
Бунин страстно желал видеть Россию сильной, красивой, независимой, а картина жизни колола ему глаза, убеждала в гибели страны.
Для него приспособиться к новой России означало отказаться от самого себя, поэтому так категоричны его суждения в «Окаянных днях».
Судьба Бунина И. трагична, он т ...

Введение 3
1. Отношение Бунина И.А. к революции и пролетарским вождям 4
2. Послереволюционный «новый мир» глазами Бунина 6
3. Бунин И. - защитник «белых» 9
4. Бунин и революционная деревня 10
6. Оценка Буниным российской интеллигенции в революции 13
Заключение 16
Список литературы 17

Вся жизнь и деятельность И.А. Бунина отражены в его словах: «Россия! Кто смеет учить меня любви к ней?». Октябрьская революция расколола жизнь Бунина на «до» и «после». С самого начала его отношение к происходящим событиям было резко отрицательное, и определялось оно не только политическими причинами. У него вызывало отвращение хамство, грубость, насилие, выплывшие наружу после революции. Его коробил язык газет и плакатов, возмущало вызывающее поведение толпы. Бунин назвал это время окаянным. Оставаться ему в большевистской России было немыслимо.
Название произведения – «Окаянные дни», рассказывающего о «днях всяческих смут, усобиц, “свар”, “нелепиц”», возможно, объясняется установкой на летописание. Прилагательное «окаянный» часто встречается, например, в «Повести временных лет», где уп отребляется как эпитет, относящийся к врагам русской земли. Кроме заглавия в произведении Бунина прилагательное «окаянный» употребляется только 1 раз («весна-то какая-то окаянная»). Оба раза «окаянный» определяет отрезок времени. Бунин нигде не употребляет «окаянный» как бранное слово, хотя именно такое употребление прилагательного является основным для современного Бунину языка. «Окаянный» у Бунина вбирает в себя все 4 значения, присущие этому прилагательному в древнерусском языке: 1) «революционные дни для Бунина являются и «многострадальными»; 2) и «горестными»; 3) обнаруживающими «безбожную» сущность виновных в этой катастрофе; 4) это и совершенно «пропащие» дни («опять впереди пустой, долгий день, да нет, не день, а дни, пустые, долгие, ни на что ненужные! Зачем жить, для чего?».

Новые хозяева грубы, жуликоваты и невежественны. Они выживут в революционной сумятице, благодаря своей неразборчивости в выборе жизненного идеала. Советская власть не дает пропасть человеку из народа: «Мест, говорят, нету, а вот тебе 2 ордера на право обыска, можешь отлично поживиться». 19 Бунину, человеку, приобщенному к культуре, тяжело в такой обстановке, он с горечью констатирует: «Как потрясающе быстро все сдались, пали духом».20 Старик генерал пытается что-то продать и «стоит робко, скромно, как нищий».
Нравственная грязь «нового» мира сочетается с уличным убожеством: «На тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой навозный лед, горбы и ухабы».21 Повсюду черная несправедливость: знаменитая артистка умирает в почерневшей от грязи рубашке; семье известного ученого дали уголв прихожей за шкафами в его бывшем доме, захваченном и населенном мужиками и бабами.
Наука, искусство, техника - все погибло. Погибла и почти вся семья И. Бунина: оба брата и сестра.
3. Бунин И. - защитник «белых»
Автор «Окаянных дней» замечает, как с приходом Советской власти рушится создаваемое веками: «Почта русская кончилась… еще летом 17 года… Тогда же появился впервые министр труда - и тогда же вся Россия бросила работать».22 Россия, по мнению Бунина, стала рассыпаться именно в те дни, когда были провозглашены «братство, равенство, свобода», поэтому он требует единого нравственного суда над «белыми» и «красными», что является преступлением для одной стороны, то преступно и для другой. В условиях расколотого общественного сознания «белый» Бунин защищает общечеловеческие нравственные идеалы.
Ненависть к «красным» у Бунина безгранична, он живет надеждой, что, «кто-то, может быть, напал на город - и конец, крах этой проклятой жизни!».23 Но чуда не происходит, наутро все те же «уличные лица» и «опять тупость, безнадежность», «в их мире, в мире поголовного хама и зверя мне ничего не нужно», - констатирует Бунин. Его возмущают слова: «Народ, давший Пушкина, Толстого. А белые не народ». 24
У Бунина много оснований ненавидеть «красных», которые осуществляли «гнев низов», шагая по колено в крови, под защитой ставших священными слов – «революционный трибунал». Они отнимали у «белых» нажитое, творили ужасающие зверства. Типичный по Бунину красный офицер: «Мальчишка лет 20-ти, лицо все голое, бритое, щеки впалые, зрачки темные и расширенные; не губы, а какой-то мерзкий сфинктер, почти сплошь золотые зубы; на цыплячьем теле - гимнастерка с офицерскими походными ремнями через плечи, на тонких, как у скелета, ногах - развратнейшие пузыри-галифе и щегольские, тысячные сапоги…».25
Так в «Окаянных днях» проявляется восприятие «белым» Буниным «красных»: «Народу, революции все прощается, - все это только эксцессы. А у «белых», у которых все отнято, поругано, изнасиловано, убито - родина, родные колыбели и могилы, матери, отцы, сестры, - «эксцессов, конечно, быть не должно». 26 Крик: «Мы тоже люди!» - проходит через всю книгу.
4. Бунин и революционная деревня
Бунин надеялся, что революционный пожар, охвативший город, не тронет деревню и его родное Никольское, но его надеждам не суждено было сбыться: «В ночь на 24-ое у нас сожгли гумно, две риги, молотилки, веялки и т.д… А в полдень 24-го загорелся скотный двор в усадьбе нашего ближайшего соседа (живет от нас в двух шагах), зажег среди бела дня, как теперь оказывается, один мужик, имевший когда-то судебное дело с ним, а мужики арестовали самого-же пострадавшего, - «сам зажег!» - избили его и на дрогах повезли в волость. Я пробовал на пожаре урезонить, доказать, что жечь ему самому себя нет смысла, - он не помещик, а арендатор, - пьяные солдаты и некоторые мужики орали на меня, что я «за старый режим», а одна баба все вопила, что нас (меня и Колю), сукиных детей, надо немедля швырнуть в огонь».27
Сейчас бунинская усадьба исчезла с лица земли; нет ни дома, ни сада.
В разрушении и поругании России Бунин обвиняет не только революционеров, но и народ. На матросскую бескозырку, широкие клеши и игру желваков на скулах он реагирует следующим образом: «Вовек не забуду, в могиле буду переворачиваться!».28 Бунин не может быть таким: «А раз не можем, конец нам!.. Всем нам давно пора повеситься, - так мы забиты, замордованы, лишены всех прав и законов, живем в таком подлом рабстве, среди непрестанных наущений, издевательств».29
Однако ненависть к народу у Бунина была до такой степени переплетена с любовью, что он сам признавался: «Если бы я эту Русь не любил, не видал, из-за чего же я бы так сходил с ума все эти годы, из-за чего бы страдал так беспрерывно и так люто?». 30 Суть трагедии России в том, что брат встал против брата.
Главная беда России заключалась, по Бунину, в пренебрежении к урокам истории, которая всегда повторяется. Ведь из народа может получиться, «как из дерева - и дубина, и икона, в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает: Сергей Родонежский или Емелька Пугачев».31 Бунин И. ссылается на Н.И. Костомарова, писавшего о Стеньке Разине: «Народ шел за Стенькой, обманываемый… многого не понимая толком… Дозволен был полный грабеж. Стенька и его воинство были пьяны от вина и крови. Возненавидели законы, общество, религию..., дышали местью и завистью... составились из беглых воров, лентяев. Всей этой сволочи и черни Стенька обещал полную волю, а на деле забрал в полное рабство, малейшее непослушание наказывал смертью». 32
По мнению Бунина, слова «свобода», «равенство», «братство», являются всего лишь заманчивой ловушкой для народа, придуманной вождями революции. Он считает Россию классической страной буяна и приводит данные уголовной антропологиии о прирожденных преступниках, относя к последним (бледные лица, большие скулы, глубоко сидящие глаза) С. Разина и Ленина: «Купил книгу о большевиках… Страшная галерея каторжников!». 33
Бунин предполагал, что открыл секрет безумия народа в революции - людям не хватает восприимчивости: «Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение, - перешагни - же меру… 7 повешенных? Нет, семьсот. «И уж непременно столбняк - семерых-то висящих еще можно представить себе, а попробуй-ка семьсот». 34
На всем пространстве России вдруг оборвалась веками налаженная жизнь, народ перестал растить хлеб и строить дома, и воцарились «беспричинная праздность», началась «сумасшедшая по своей бестолковости и горячке имитация какого-то будто бы нового строя»: пошли совещания, заседания, митинги и все устремились командовать. Улицы заполнились «неработающими рабочими, гуляющей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями». 35
«Была Россия! Где она теперь...», - это сквозной мотив книги «Окаянные дни». Бунин считает, что виноват в падении России народ, но основную ответственность за происходящее возлагает все-таки на интеллигенцию, которая спровоцировала народ на баррикады, а сама оказалась неспособной организовать новую жизнь. Он заявляет: «Не народ начал революцию, а вы. Народу было совершенно наплевать на все, чего мы хотели, чем были недовольны… Не врите на народ - ему ваши ответственные министерства, замены Щегловитых Малянтовичами и отмены всяческих цензур были нужны, как летошний снег…».36
6. Оценка Буниным российской интеллигенции в революции
Бунин и сочувствует интеллигенции, и упрекает ее в политической близорукости, прежде всего, в том, что она за «человечеством» и «народом» не видела отдельного человека. Даже помощь голодающим происходила «театрально», только ради того, чтобы «лишний раз лягнуть правительство»: «Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была».37
Бунин поражается, «до чего беспечно, спустя рукава, даже празднично отнеслась вся Россия к началу революции».38 В легковесном отношении интеллигенции к жизни Бунин винит систему воспитания и образования. Литературные герои: Чацкий, Онегин, Печорин, Базаров, бунинский Николка из «Деревни» - томятся и ждут «настоящей работы». Поколения юношей и девушек, беря с них пример, придумали себе занятие – «строить» будущее. Они возились с тайными типографиями, зачитывались стихами Маяковского, Блока, Волошина и притворялись, что «умирают от любви к Пахомам и Сидорам», поминутно разжигая в себе ненависть к помещику, к фабриканту, к обывателям, ко всем этим «кровопийцам, паукам, угнетателям, деспотам, сатрапам, мещанам, рыцарям тьмы и насилия!».39
Одновременно Бунин признает и значимость интеллигенции: «Нами человечество протрезвляется... Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующего поколения»,40 только процесс этот очень длительный. В рождение новой интеллигенции Бунин не верит. Он объясняет свою неприязнь к новой писательской элите тем, что видит ее назначение в воспевании грабежа, разбоя и насилия.
Блок А., Маяковский В., Есенин С. попытались найти в послереволюционных буднях ростки новой жизни. В период революционных преобразований Бунин И. замечает ломку прежних литературных канонов, метаморфозу в самих писательских дарованиях: «В русской литературе теперь только «гении»… Гений Брасов, гений Горький, гений Игорь Северянин, Блок, Белый...».41 Но даже сокрушаясь о том, что в литературу пришли люди несведущие, Бунин снова мечтает о всечеловеческом проклятии послереволюционным дням.
Традиция русской литературы «чувства добрые лирой пробуждать» попрана, поэзия стала служить низменным чувствам: «Новая литературная низость, ниже которой, кажется, падать уже некуда, открылась в кабаке «Музыкальная табакерка» - сидят спекулянты, шулеры, публичные девки, лопают пирожки по сту целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и т.д.) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные».42 И все восхищаются, когда Бунину И. «хочется плюнуть». Ему ненавистен певец революции В. Маяковский, которого он называет Идиотом Полифемовичем. Маяковский чувствует себя в новых условиях комфортно, обладая «хамской независимостью, стоеросовой прямотой суждений», в одежде «плохо бритых личностей, живущих в скверных номерах». 43
Брюсов «все левеет, почти уже форменный большевик».44 Блок «открыто присоединился к большевикам». 45 Заправляет новой литературой и культурой «гадина Луначарский», под руководством которого даже праздник превращается в «балаганщину».
Когда надежды Бунина И. на то, что немцы, Деникин или Колчак: уничтожат большевиков, растаяли, у него появилось страстное желание уехать из России: «Уезжать необходимо, не могу переносить этой жизни, – физически».46 В России даже родная речь стала чужой, «образовался совсем новый язык, сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании… Совершенно нестерпим большевистский жаргон».47
Со слезами покидал Бунин родину, «плакал такими страшными и обильными слезами, которых даже представить себе не мог... плакал слезами лютого горя и какого-то болезненного восторга, оставив за собой и Россию и всю свою прежнюю жизнь, перешагнув новую русскую границу, вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно, с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были затоплены все станции, где все платформы и пути от Москвы до самой Орши были буквально залиты рвотой и испражнениями».48
«В апреле 1924 г. в «Руле» была обнародована произнесенная им в Париже речь «Миссия русской эмиграции», имевшая программное значение для всех, оказавшихся в изгнании. Вся речь проникнута призывом: не поддаваться ни соблазнам, ни окрикам, ни соглашаться на «похабный» мир с большевистской ордой: «Знаю, многие уже сдались, многие пали… Но все равно, останутся и такие, что не сдадутся никогда»49.