Категория книги в древнерусской культуре и культуре московского барокко

Таким образом, именно литературное творчество и книга становится в это время основной надеждой на формирование нового искусства и нового мира, который станет фундаментом нового направления в развитии культуры. Именно из творчество русского барокко непосредственно начинается развитие русской профессиональной литературы, которая носит уже не церковный а светский характер. В этот период были заложены основы нового литературного творчества, которое получит свое дальнейшее развитие в эпоху классицизма.
...

нет

К концу уже шестнадцатого века Московское княжество, или на тот момент уже царство, становится мощным и централизованным, объединяя в своем составе уже очень значительные территории. Апогей Московского царства приходится на годы правления Ивана Грозного. После смерти Ивана IV трон переходит к его безвольному и слабоумному сыну Федору (1584-1598). Федор был практически неспособен управлять государством, и постепенно вся власть сосредоточилась в руках боярина Бориса Годунова (1598-1605).

Дело в том, что в Заиконоспасском монастыре они жили в соседних покоях, соединявшихся общим коридором, Сильвестр вспоминал, что Симеон «на всякий же день име залог писати в полдесть по полутетради, а писание его бе зело мелко и уписисто», т. е. что он каждый день исписывал мелким почерком восемь страниц нынешнего тетрадного формата.13
Такая литературная плодовитость вообще очень характерна для многих барочных писателей и поэтов. Это была не графомания, а непосредственная творческая установка, так как в своем творчестве Симеон Полоцкий ставит перед собой цель создания в России новой словесной культуры.
Однако для полноценной новой словесной культуры нужны были не только творцы, но и потребители. Поэтому Симеон Полоцкий стремился своим творчеством «насытить» быт царского двора и столичной аристократии новыми барочными проповедями и силлабическими виршами.
Так в праздничные дни публично исполнялись стихотворения в жанре «декламации» и «диалога», как правило, чтецами выступал как автор, так и специально обученные «отроки», по всей видимости, «недоростки» из церковного хора, «малые певцы».14
В это время публично исполнялись панегирики. Если судить по составу сборника «Рифмологион» и по пометам автора на его полях, то он старался использовать каждый подходящий случай, когда было уместным произнести речь в стихах. Симеон Полоцкий сочинял речи как для себя, так и для других ораторов, как по заказу, так и в подарок. Речи звучали как на царских парадных обедах, так и в боярских хоромах и церквах во время храмовых праздников.
Симеон Полоцкий в Москве собрал вокруг себя целый кружок писателей. В число которого входили наиболее выдающиеся литераторы того времени Сильвестр Медведев и Карион Истомин, который дожил до эпохи петровских реформ.
Сильвестр Медведев руководствовался в своем творчестве заветами своего учителя. Так в 1682 году Медведев возобновляет заиконоспасское училище, которому отводилась подготовительная роль для литераторов того времени. Непосредственной целью и Симеона, и Сильвестра в Москве было учреждение университета. Именно тогда ими был составлен устав университета, который был ориентирован на Киево Могилянскую коллегию и предусматривал, что университету будет непосредственно даровано право руководства российской культурой.
Однако данные надежды потерпели крах, когда Патриарх Иоаким отдал открытую в 1686 году Академию в руки греческих богословов братьев Иоанникия и Софрония Лихудов. Тогда уже ни о какой университетской автономии не могло быть и речи, так как всё теперь жестко зависело от патриаршей воли. Так по выражению одного из биографов Сильвестра Медведева, Россия вместо университета получила духовную семинарию.15
Когда в 1689 году было распущено правительство царевны Софьи, Сильвестр был осужден как заговорщик. «199 (1691) года, месяца февруария в 11 день прият кончину жизни своея монах Сильвестр Медведев…, – записал в своей черновой тетради его свояк Карион Истомин. – Отсечеся глава его… на Красной площади, противу Спасских ворот. Тело его погребено в убогом доме со странными в яме близ Покровского убогого монастыря». Так кончил свои дни этот блестящий представитель московской интеллигенции конца XVII в., человек «великого ума и остроты ученой», о котором один из его киевских почитателей писал москвичам, что им нужно называть Медведева «не Сильвестр, а Solvester – солнце ваше».16
От Сильвестра дошло небольшое число стихотворений. В этом, виновата не его слабая продуктивность, а строгий запрет на его сочинения, который был наложен патриархом в 1689 году. Все списки сочинений Медведева приказано было сжечь.
Карион Истомин пережил бурный 1689 год, потому что не связывал себя ни с одной партией. Политические симпатии Кариона Истомина зависели от того, кто брал верх в московских распрях. Дело в том, что пользуясь поддержкой царевны Софьи и князя Голицына, он сумел заблаговременно снискать и расположение Нарышкиных. При Адриане - новом патриархе Карион завоевывает прочное положение и даже возглавиляет Печатный двор. где в 1694 и 1696 годах он издает свои «Буквари» с обширными стихотворными вставками.
Последнее десятилетие 17 века было для Кариона периодом наибольших успехов, так как он был первым и по положению, а также и по таланту московским стихотворцем.
Истомин пишет очень много, поэтому большинство его сочинений сохранились в автографах. Он сочиняет панегирики и эпитафии, любит медитативную духовную лирику и даже пробует себя в жанре героической поэмы, попытаясь «мерочисленными стихами» изобразить второй крымский поход князя В. В. Голицына.17
Литературный кружок Симеона Полоцкого был признан первым в истории русской литературы кружком профессиональных литераторов, так как участники данного кружка, как и его основатель осознавали себя как писатели. Насколько развитым у них было писательское самосознание, можно судить по одной челобитной Симеона Полоцкого царю Алексею Михайловичу: «В прошлом, государь, во 177 (1669) году, егда изволил господь бог… царицу… Марию Ильичну от временныя жизни переселити в вечную, написал я, твой государев холоп, во похвалу святаго ея… жития и воспоминание вечное добродетелей ея… книжицу хитростию пиитическаго учения и вручил тебе, великому государю, ради утоления печали сердца твоего, и за тот прилежный труд от тебе, великаго государя, ничим я не пожалован… Пожалуй мене, богомольца своего, за тыя моея книжицы художное написание…, во вспоможение моея скудости».18
Осознав непосредственно себя писателями, члены кружка не стремились занять высокое положение в церковной иерархии. Симеон Полоцкий довольствовался иеромонашеским званием, т. е. был всего навсего черным попом, хотя и при царе Алексее, и особенно при царе Федоре легко мог добиться архиерейства. Также не искали священноначалия ни Карион Истомин, ни Сильвестр Медведев. Все они, как и подобает профессионалам, выбирали ремесло писателя на всю жизнь. Литературный профессионализм был одним из самых важных и самых продуктивных завоеваний русской барочной культуры.
Парадокс русского литературного барокко заключался в том, что художник, с одной стороны, отделяет себя от толпы «простецов», но при этом замыкается в сознании собственной исключительности, с другой же стороны, этот автор с терпением просветителя старается «поднять до себя» все эту толпу.
Задавшись целью соотнести русский барочный литературный процесс с европейским литературным миром XVII века, мы легко найдем точки соприкосновения в «споре древних и новых», который определяет духовные искания этого столетия, где среди барочных филологов и историков, считавших себя единственными наследниками гуманистов, учение гуманистов превратилось в догму – и, следовательно, исказилось.
Дело в том, что картезианцы в исследовании мира главным орудием и человека считали естествознание, и жизненный опыт, а барочные филологи и поэты в том числе и их русские последователи – опираются на «писаный разум».
Картезианцы ищут истину, поэты же истину проповедуют, считают ее достоянием того, кто хорошо знает богословие, умеет читать латинские и греческие тексты, а также тех, что кто изучил логику и диалектику, риторику и поэтику. Мир кажется им книгой – и Симеон Полоцкий прямо выразил это в стихотворении «Мир есть книга»:
Мир сей преукрашенный – книга есть велика,
еже словом написа всяческих владыка.
Пять листов препространных в ней ся обретают,
яже чюдна писмена в себе заключают.
Первый же лист есть небо, на нем же светила,
яко писмена, божия крепость положила.
Вторый лист огнь стихийный под небом высоко,
в нем яко писание силу да зрит око.
Третий лист преширокий аер мощно звати,
на нем дождь, снег, облаки и птицы читати.
Четвертый лист – сонм водный в ней ся обретает,
в том животных множество удобь ся читает.