смертная казнь

Отношение к смертной казни как к наказа¬нию за преступление давно характеризуется дву¬мя позициями. Сторонники и противники смерт¬ной казни вели дебаты по этому поводу еще в афинском ареопаге в IV веке до н.э., т.е. 2400 лет тому назад. ...

СОДЕРЖАНИЕ


Введение……………………………………………………………………………...3

1.Происхождение , понятие и признаки смертной казни………...………………5

2.Законодательство и практика применения альтернативной меры наказания в виде пожизненного лишения свободы……………………………………………11

3.Эффективность смертной казни…………………………………………...…….13


Заключение……………………………………………………………………….....21

Список литературы……………..………………………………………….……….23

Приложение………………………………………………………………………...25

Тема смертной казни везде и всегда занимала осо¬бое место в общественном сознании. Во все времена она была обречена на особое внимание и не знала гра¬ниц общественного интереса. Смертная казнь всегда была явлением социальным; это особый культурный и социально-психологический феномен, которому вовсе не случайно посвящена обширная философская, исто-рическая, юридическая и художественная литература.

Изменения, внесенные в уголовное законодательство Федеральным законом № 162 от 8 декабря 2003 года « О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации», направлены, с одной стороны, на либерализацию мер уголовной ответственности за совершение преступлений небольшой и средней тя­жести, а, с другой стороны, на ужесточение наказаний за тяжкие и особо тяжкие преступления. В этом смыс­ле применение пожизненного лишения свободы пред­ставляет вынужденную реакцию на рост особо тяжких преступлений (а в силу этой тенденции идет прирост числа осужденных к длительным срокам и к пожиз­ненному лишению свободы).
С другой стороны, никак не теряет своей актуаль­ности проблема эффективности длительных и особо длительных сроков лишения свободы. Ее значимость имеет особое значение с точки зрения перспекти­вы выбора наиболее эффективной стратегии борьбы с преступностью. Речь, прежде всего, идет о том, что как показывает практика и специальные исследования, длительные и «сверхдлительные» сроки лишения сво­боды в ряде отношений являются неэффективными и не способствуют достижению стоящих перед наказани­ем целей (во всяком случае, декларируемых).
Очевидно, что основным элементом карательного воздействия наказания в виде длительных сроков ли­шения свободы является его продолжительность; имен­но она в первую очередь определяет степень физичес­ких и психических страданий осужденного. Между тем отечественные и зарубежные исследования показывают, что реальное достижение целей наказания в виде ли­шения свободы возможно лишь в течение 10-15 лет. За пределами таких сроков и в условиях максимально строгой изоляции большинство осужденных теряет со­циально полезные связи, их мотивация и социальная активность утрачиваются, здоровье и психика разру­шаются, личность полностью дезадаптируется, что за­частую влечет за собой рост агрессии и разнообразие других негативных реакций (хронические стрессы, раз­рушение иммунитета и т. д.).
Поэтому, например, предлагается считать «сверх­длительными» сроками наказания, превышающие 15 лет, и пожизненное лишение свободы14.
Логическим следствием таких исследований было бы, например, предложение понизить до 15 лет минимальный срок отбывания пожизненного лишения свободы, но внести такое предложение ученые не рискнули, а без прак­тических выводов сама по себе дискуссия по поводу «сверхдлительных» сроков остается схоластической.
Понять такую осторожность не трудно, ибо речь идет о новом, еще только формирующемся в России виде наказания с максимальным карательным зарядом и привлекающем повышенное общественное внимание именно в связи с самыми тяжкими преступлениями, за которые оно назначается. И потому вполне очевидно, что в условиях, когда смертная казнь себя политичес­ки и практически изжила, ставить вопрос о сколь либо существенном реформировании института пожизненно­го лишения свободы по всем соображениям еще явно преждевременно.
Отношение к этому институту в России раз­ное, причем даже среди его сторонников. Более распространенным в общественном мнении является относительное соответствие этого института требова­ниям социальной справедливости и заслуженного воз­мездия лицам, совершившим самые тяжкие преступле­ния. Другая часть сторонников этой меры исходит из того, что она гуманнее, чем смертная казнь и таким преступникам, по крайней мере, сохраняется возмож­ность умереть хоть и в тюрьме, но «собственной смер­тью». Другое дело, говорят они, что даже таким пре­ступникам надо создать элементарно сносные условия отбывания наказания (ибо они уже в таких условиях изоляции, что не опасны, а сами эти условия прак­тически гарантируют, что жить им остается не долго); они справедливо полагают, что необходимо освободить порядок исполнения этого наказания от элементов варварского обращения, от бессмысленной жестокости, унизительных процедур, ненужных издевательств, кото­рые, кстати говоря, развращают и нравственно уродуют персонал таких исправительных учреждений.
Слов нет, это самые опасные преступники, многие из которых, действительно, совершили чудовищные деяния. Но они уже получили « по заслугам», у них нет абсолютно никакой перспективы на будущее, они уже давно и окончательно психологически сломлены, а между тем режим их изоляции, вся система инструк­ций по обращении, с ними построены таким образом, чтобы процесс их физического и психического распада шел как можно быстрее. Напомним, кстати, что усло­вия отбывания наказания в специальных колониях для таких осужденных более суровы, чем в колониях осо­бого режима. Не случайно, почти половина осужден­ных предпочитает смертную казнь, а не пожизненное лишение свободы, которое чаще всего называют «каз­нью в рассрочку». Как известно, многие из осужден­ных, которым смертная казнь была заменена пожизнен­ным лишением свободы, отказывались ходатайствовать о помиловании и, наоборот, просили (и просят) о при­ведении в исполнение смертного приговора.
3.Эффективность смертной казни
Сдерживание преступности путем устрашения суро­вым наказанием, переоценка значимости и возможнос­тей достижения стоящих перед наказанием целей об­щего предупреждения — одна из кариатид, на которых издавна зиждется убежденность сторонников смертной казни в ее необходимости. Наивная вера в эффектив­ность предупредительного воздействия смертной казни основана на мифологических представлениях о том, что ужесточение наказания, применение наиболее суровых мер снижает уровень тяжких преступлений. Между тем давно доказано, что расчет на ужесточение репрессии основан на иллюзиях15.
Многовековый исторический опыт, многочислен­ные научные исследования, проведенные в разных странах, а, главное, практика борьбы с преступностью показывают, что даже в благополучном обществе страх перед суровым наказанием, если и способен удержать от преступления, то лишь весьма незначительную часть потенциальных преступников.
В российской криминологии и теории уголовной политики советского периода было принято считать, что общепревентивный эффект наказания, в том числе, на­иболее суровых мер наказания является ограниченным. Более того, неоднократно высказывалась мысль о том, что ведущая роль при назначении наказания принадле­жит частной превенции — поэтому наказание должно быть строго индивидуальным. В свою очередь, обще­предупредительные цели наказания реализуются лишь в пределах, обусловленных воздействием частного предуп­реждения, и не могут выходить за эти пределы16.
В то же время многие отечественные и зарубежные ученые считали, что общепревентивный эффект смерт­ной казни нельзя недооценивать; более того, угроза при­менения этой меры наказания является важным сдер­живающим фактором17. Крайним выражением этой идеи является суждение А. С. Михлина о том, что «общепре­вентивная роль смертной казни весьма высока, и мож­но с уверенностью сказать, что она выше, чем у любого другого наказания»18.
Критикуя это суждение, автор на­стоящей работы отмечал, что такого рода уверенность как раз и являет собой клише массового сознания, хотя на самом деле, эффективность смертной казни относится к разряду социальных утопий19.
Тем бо­лее, что «высокое превентивное значение этого наказа­ния не только никем доподлинно не установлено, но является «результатом» умозрительного, а не конкрет­ного, опирающегося на достоверные факты, юридичес­кого мышления»20.
В самом деле, и исторический опыт, и практика многих стран показывают, что страх перед наказанием если и способен удержать от преступления, то лишь самую незначительную часть и, притом, менее опас­ных правонарушителей, а в целом, такая угроза давно перестала играть сколь либо заметную роль. Сказанное в полной мере относится и к смертной казни. Альбер Камю не раз отмечал, что «угроза смертной казни - не препона для человека, попавшего в преступле­ние, как попадают в беду. То есть угроза эта в боль­шинстве случаев оказывается бессильной». Страх перед смертной казнью, по словам А. Камю, «очеви­ден, но существует и другая очевидность: как бы ни был силен этот страх, ему не пересилить страстей человеческих»21.
Отечественные и зарубежные психологи давно до­казали, что для обыденного сознания отдаленная во времени потенциальная угроза смертной казни не яв­ляется смыслообразующей и лишена реальной побуди­тельной силы, что психологические механизмы защиты устроены так, чтобы не пропускать в сознание небла­гоприятную информацию, и тем самым они нейтра­лизуют страх перед наказанием22.
Кроме того, нельзя не учитывать, что большинство тяжких преступлений совершается в момент высочайшего напряжения, ог­ромного эмоционального стресса или же под влиянием алкоголя или наркотиков, т. е. в моменты снижения функций логического мышления и рационального рас­чета. Наконец, следует иметь в виду, что нередко та­кие преступления совершаются лицами с неустойчивой психикой или страдающими умственными расстройс­твами. Во всех этих случаях принятие в расчет воз­можной угрозы наказания либо минимизируется, либо вообще отсутствует. И вообще, ошибочно исходить из того, что большинство совершающих убийство идут на такое преступление после рациональной оценки воз­можных последствий23.
Доказано, например, что серийные убийства на сексуальной почве совершают лица с психическими отклонениями (патология влечения). А. Бухановский, например, подробно описывает «феномен Чикатило» - вариант криминальной личности, этапное пато­логическое развитие которой приводит к возникно­вению, закреплению и трансформации потребности в совершении повторных садистских преступлений. Исследования, проведенные в местах лишения свобо­ды в 20-х и в 90-х годах, дали один и тот же результат: среди осужденных за убийство 72% оказались лицами с анормальной психикой24. И только своевременное выявление и медико-психологическая коррекция дают возможность предупреждения таких преступлений.
Российская криминологическая наука уже к кон­цу XIX века накопила большой массив эмпирических данных, убедительно свидетельствующих о неэффектив­ности смертной казни. «Эти цифровые материалы, — писал Н. Г. Гернет, — настолько ясно показывают не­действенность смертной казни и уменьшение кровавой преступности везде, где она была отменена, что в оцен­ке таких доказательств не может быть двух мнений»25.
Об этом же говорит и уголовная статис­тика России советского периода. Как извест­но, после отмены смертной казни в СССР в 1947 году и до ее введения в 1954 году чис­ло убийств и других преступлений, за которые она могла назначаться, практически не изменилось. И, на­оборот, введение смертной казни в СССР в 1954 году никак не остановило тенденцию роста умышленных убийств при отягчающих обстоятельствах, также как и широкое применение смертной казни за эти преступ­ления в последующие 30 лет не способствовало благо­приятным изменениям в динамике этих преступлений.
Современные сторонники смертной казни в при­нципе согласны с тем, что жестокость наказания сама по себе не сокращает преступности, но дальше это­го пойти не могут. Не озабоченные корректностью постановки вопроса, они переводят проблему в плос­кость чистой риторики: «В общем, это так. Но дока­жите другое, что либерализация наказания за преступ­ления против жизни сокращает их число»26.
Такая постановка вопроса заведомо некорректна и вовсе не является оригинальной27.
Действительно, труд­но сказать то, что практически недоказуемо. Полтора века назад А. Ф. Кистяковский ставил вопрос иначе: «Преступления не уменьшаются, когда преступников карают самыми жестокими казнями; но кто поручит­ся, что число их не увеличится, когда отменят эти каз­ни?». Ответ могли дать и дали перемены в уголовном законодательстве. Уничтожение во всех европейских кодексах смертной казни, отмена ее за большую часть преступлений, редкость исполнения смертных приго­воров - «все эти важные перемены отнюдь не сопро­вождались ни увеличением тяжких преступлений, ни уменьшением общественной и частной безопасности»28.
Аргументируя свою позицию, А. С. Михлин ука­зывает, что после введения в 1954 году смертной казни с начала 60-х годов наблюдалось стабильное снижение убийств, совершенных при отягчающих об­стоятельствах. Между тем, как справедливо заметил С. В. Бородин, такое снижение было вызвано вов­се не применением смертной казни, а значительным изменением уголовного законодательства, когда но­вый УК РСФСР исключил из числа отягчающих об­стоятельств такие мотивы убийства, как ревность, месть на почве личных отношений и «резиновую» формулировку УК РСФСР 1926 года — «иные низ­менные побуждения».
Кроме того, В.С. Квашис подчеркивает, что применение в этот период смер­тной казни за убийство при отягчающих обстоя­тельствах не привело к сокращению этих преступ­лений, число их продолжало увеличиваться.29
Более того, как отметил первый заместитель Председателя Верховного Суда России В. И. Радченко, после вос­становления в 1954 году смертной казни за умыш­ленное убийство число этих преступлений выросло в период ее применения почти в три раза30.
Противники смертной казни не раз отмечали, что в России убийства при отягчающих обстоятельствах и возможность смертной казни за них в реальности не только существуют как самостоятельные факторы, но и корреляции между ними не усматривается. Их взаимо­связь остается на уровне умозрительных представлений и предположений. Кроме того, общепредупредитель­ное значение смертной казни за убийство не превыша­ет общепревентивного значения длительного лишения свободы31.
Возвращаясь к популистской позиции сторонников смертной казни, настаивающих на отмене моратория и широком применении смертной казни за убийства, приходится в который раз напомнить, что ни усиление репрессии, ни ее смягчение не способны существенно повлиять на положение дел с преступностью, «потому что уровень уголовной кары и уровень криминального «напряжения» — величины в принципе очень и очень мало связанные между собой».32
В самом деде, даже самое суровое наказание да­леко не всесильно. Еще Н. С. Таганцев писал, что нельзя возлагать надежды на смертную казнь, стре­мясь к уменьшению преступлений. Невысокая сте­пень «чувствительности» динамики преступнос­ти к этой мере наказания определяется тем, что преступное поведение детерминируется «более важ­ными законами социальной жизни»33, более мощным по масштабам своего влияния комплексом социаль­ных и иных факторов. Следует, наконец, признать, что «стратегия истребления преступников и устрашения населения, исторически неизбежная на ранних эта­пах развития цивилизации, к XXI веку вполне изжила себя и не может входить в число мер, применяемых государствами…»34
Ужесточение уголовной политики кажется естес­твенной реакцией на рост преступности. Но в боль­шинстве европейских стран преобладающей реакцией в период криминального взрыва стало не ужесточение, а смягчение уголовной политики.
В. Гулиев в защиту своей позиции пишет, что мо­раторий на смертную казнь в России привел к росту убийств с 20 до 30 тысяч. Это или недостаточная ин­формированность, или, что еще хуже, сознательное ис­кажение положения дел. Ибо после введения в России моратория на динамику убийств никак не изменилась к худшему; наоборот, число убийств уже в первые три года сократилось, а затем этот показатель стабилизировался и оставался практически таким же в течение 10 лет.
Действительно, мораторий начал действовать лишь с 1997 года. Между тем число зарегистрированных убийств « стране составляло, соответственно: в 1992 г. — 23 тыс.; в 1993 г. - 29,2; в 1994 г. - 32.3; 1995г. - 31,7; в 1996 г. - 29,4 тыс. ; в 1997 г. - 29,3 тыс. ; в 1998 г. -29,6; в 1999 г. - 31,3; в 2000 г. - 31,8 тыс., - т. е., столько же, сколько и в 1995 г. и меньше, чем в 1993 году. Иначе говоря, предсказания «обвального» роста убийств никак не подтвердились. Но если бы даже чис­ло убийств, действительно, выросло бы, то разве из-за моратория?35
И тут приходится в который раз конста­тировать, что широко распространенные в массовом сознании представления об эффективности смерт­ной носят мифологический характер и относятся к разряду социальных утопий.
Экспроприированный классиками марксизма тезис Ч. Беккариа о том, что один из способов предуп­редить преступление заключается не в жестокости, а в неизбежности наказания, уже давно стал «общим местом».
Приоритетным фактором общего предупреждения убийств всегда была и будет не суровость, а неот­вратимость ответственности, которая является неким «эталоном», по которому можно судить об эффек­тивности системы юстиции36. Самые активные сто­ронники смертной казни согласны с тем, что эффект общего и специального предупреждения «обеспечива­ется прежде всего реальной практикой осуществле­ния неотвратимости ответственности за совершенные преступления...»37. Тем не менее, по мнению Э. Ф. Побегайло, здесь основное препятствие — действие моратория на смертную казнь.
Призывая к реанимации смертной казни, ее сто­ронники все больше говорят о современной уголовной политике и судебной практике как о «радикальном либерализме». Такие рассуждения в какой-то мере не лишены оснований, хотя здесь вовсе не все так одно­значно (достаточно сравнить хотя бы жесткость дейс­твующего и предыдущего УК РФ). Они если и право­мерны, то лишь в отношении судебной практики по той или иной категории уголовных дел, поскольку о наличии уголовной политики как таковой говорить не приходится — ее отсутствие доказывают многочислен­ные, но бессистемные латания уголовного и уголовно-процессуального законодательства.
Между тем вполне очевидно, что отсутствие эф­фективности общего предупреждения связано не с действием моратория на казни, а с многочисленными пороками практики правоохранительных органов, обя­занных принять все необходимые меры к выявлению, раскрытию и предупреждению тяжких преступлений. Именно эти меры, как известно, создают условия для неотвратимости наказания.
Чтобы ответить на вопрос, как же обстоит дело с сов­ременной «реальной практикой», обратимся к уголовной статистике последних лет.
Анализ данных приложения 1 при всей неполноте статистической картины явления позволяет сделать ряд заключений. Вопреки утверждени­ям сторонников смертной казни, и, несмотря на дейс­твие моратория, общее число убийств, регистрируемых в последние 7 лет никак не выросло. «Но это стабиль­ность только кажущаяся», - отмечает В. С. Овчинский -, имея в виду, во-первых, растущую латентность убийств, и, во-вторых, сравнивая резко изменившиеся показате­ли убийств за последние 20 лет38.
Такое сравнение, выглядит эффектно (рост в три раза!), но представляется не совсем корректным из-за несопоставимости сравниваемых периодов. В социоло­гии преступности давно отмечено, что число убийств в той или иной стране на протяжении длительных пе­риодов остается относительно стабильным, а «взрывы» приходятся на период крупных социальных потрясений (затем этот показатель стабилизируется). Как известно, резкий «взрыв» убийств в России произошел в нача­ле 90х годов - именно в период наиболее ощутимых потрясений от перехода к шоковой терапии, к рыноч­ным отношениям и т. д. Что же касается стабильнос­ти убийств в последние 10 лет, то, как было показано выше, это очевидный статистический факт39.
Обратимся, далее, к данным таблицы, где показано число выявленных лиц - причастных к совершению убийств. Этот показатель сам по себе во многом харак­теризует качество работы правоохранительных органов по раскрытию убийств. В среднем за последние семь лет он составляет 85 % от числа зарегистрированных убийств. Здесь следует учесть несколько моментов.
Во-первых, далеко не в каждом случае число убийств и число убийц соотносятся как 1:1 и, следова­тельно, в реальности число лиц, причастных к убийс­твам всегда должно быть большим, чем число убийств.