Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» в свете русской духовно-православной традиции

Целью данной работы является обозначение того духовно-православного контекста, который находит свое художественное выражение в романной структуре «Братьев Карамазовых».
Эта цель определяет следующие задачи:
1. Проанализировать морально-этические и религиозные взгляды Достоевского.
2. Рассмотреть и определить функции текстов Священного Писания в романе.
3. Проследить духовный путь героев романа.



Содержание

Введение
Глава I. Своеобразие мировидения Ф. М. Достоевского
§ 1. Ф. М. Достоевский в 40-е годы
§ 2. Философия мира и человека Ф. М. Достоевского в 50-80 годы
Глава II. Тексты Священного Писания в структуре романа «Братья Карамазовы»
§ 1. История создания романа
§ 2. Функции библейского текста в романе «Братья Карамазовы»
§ 3. Книга Иова как сюжетообразующий центр романа
Глава II ...

Целью данной работы является обозначение того духовно-православного контекста, который находит свое художественное выражение в романной структуре «Братьев Карамазовых».
Эта цель определяет следующие задачи:
1. Проанализировать морально-этические и религиозные взгляды Достоевского.
2. Рассмотреть и определить функции текстов Священного Писания в романе.
3. Проследить духовный путь героев романа.



Содержание

Введение
Глава I. Своеобразие мировидения Ф. М. Достоевского
§ 1. Ф. М. Достоевский в 40-е годы
§ 2. Философия мира и человека Ф. М. Достоевского в 50-80 годы
Глава II. Тексты Священного Писания в структуре романа «Братья Карамазовы»
§ 1. История создания романа
§ 2. Функции библейского текста в романе «Братья Карамазовы»
§ 3. Книга Иова как сюжетообразующий центр романа
Глава III. Путь к истине героев романа Ф. М. Достоевского
§ 1. Истина старца Зосимы
§ 2. Судьба Ивана Карамазова
§ 3. «Преображение» Дмитрия Карамазова
§ 4. Алёша Карамазов как созидатель братства
Заключение
Список использованной литературы

Целью данной работы является обозначение того духовно-православного контекста, который находит свое художественное выражение в романной структуре «Братьев Карамазовых».
Эта цель определяет следующие задачи:
1. Проанализировать морально-этические и религиозные взгляды Достоевского.
2. Рассмотреть и определить функции текстов Священного Писания в романе.
3. Проследить духовный путь героев романа.



Содержание

Введение
Глава I. Своеобразие мировидения Ф. М. Достоевского
§ 1. Ф. М. Достоевский в 40-е годы
§ 2. Философия мира и человека Ф. М. Достоевского в 50-80 годы
Глава II. Тексты Священного Писания в структуре романа «Братья Карамазовы»
§ 1. История создания романа
§ 2. Функции библейского текста в романе «Братья Карамазовы»
§ 3. Книга Иова как сюжетообразующий центр романа
Глава II I. Путь к истине героев романа Ф. М. Достоевского
§ 1. Истина старца Зосимы
§ 2. Судьба Ивана Карамазова
§ 3. «Преображение» Дмитрия Карамазова
§ 4. Алёша Карамазов как созидатель братства
Заключение
Список использованной литературы

4. Семя, упавшее на добрую землю, - «это те, которые, услышав слово, хранят его в добром и чистом сердце и приносят плод в терпении» (Лк. 8, 15). Это Алеша Карамазов. Именно в таком ракурсе выстраивается образ Алеши Карамазова: «Едва только он, задумавшись серьезно, поразился убеждением, что бессмертие и Бог существуют, то сейчас же, естественно, сказал себе: «Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю» (14; 75). Таким образом, Алеша выделен из всех Карамазовых, противопоставлен им.
Федор Павлович Карамазов соединяет в себе «дорогу», «камень» и «терние», но не выбирает добрую землю.
Большая часть семени погибла. Но благоразумно ли сеять в тернии, на каменистом месте, при дороге? 43 «Конечно, в отношении к семенам и земле это было бы неблагоразумно, - писал Иоанн Златоуст, - но в отношении к душам и учению это весьма похвально... И камню можно измениться и стать плодородною землею; и дорога может быть не открытой для всякого проходящего и не попираться его ногами, а может сделаться тучною нивою; и терние может быть истреблено, и семена могут расти беспрепятственно. Если бы это было невозможно, то Христос и не сеял бы. Если же такое изменение происходило не во всех, то причиною этого не сеятель, но те, которые не хотели измениться» 44.
История Карамазовых, по мысли Ф. Тарасова, - история осуществившихся и неосуществившихся изменений, осуществившихся и неосуществившихся откликов на посеянное Слово, преодолений «естества», высвеченного Словом. Все художественное пространство романа, состоящее из двенадцати книг, структурно выражает эту историю. Достоевский писал роман книгами, каждая из которых, являясь частью единого целого, в то же время посвящена самостоятельной сюжетной теме. В момент, наиболее значимый в духовном развитии какого-либо из центральных героев, соответствующая тема выходит на первый план. Такая структура, воплощающая концепцию произведения, основана на парадоксальной на первый взгляд идее евангельской притчи о работниках виноградника (Мф 20:1-16), двенадцатичасовое пространство которой символизирует земное бытие в его протяженности, устремленной к бытию небесному, вечному.
В притче хозяин виноградника выходит нанимать работников в продолжение всего дня, рано утром, в третий, шестой, девятый, даже в последний, одиннадцатый, час: то, что он не всех сразу нанял, зависело от их воли (насколько она различна, уже было выяснено через притчу о сеятеле); каждый призывается смотря по тому, когда кто готов к деланию. На исходе дня, прообразующем воздаяние Страшного Суда, все получили одинаковую плату, что свидетельствует о принципиальной важности не времени делания, а самой сути делания - первые могут оказаться последними, а последние первыми, также как и семя может плодоносить или остаться бесплодным.
Первые, ставшие последними, - Федор Павлович Карамазов и его незаконный сын Смердяков. Характеризуя ценностные ориентиры Федора Павловича, прокурор в своей речи на суде подчеркивает, что все нравственные правила «старика» - «после меня хоть потоп»: «духовная сторона вся похерена, а жажда жизни чрезвычайная» (15; 126). «Старик», заявляющий сыну Алеше: «Я, милейший Алексей Федорович, как можно дольше на свете намерен прожить, было бы вам это известно, а потому мне каждая копейка нужна и чем дольше буду жить, тем она будет нужнее ... потому что я в скверне моей до конца хочу прожить» (14; 157), - уподобляется богачу из евангельской притчи, у которого уродился хороший урожай: «... что мне делать? некуда мне собрать плодов моих. И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и все добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит, у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет» (Лк 12:16-21); примечательно, что старец Зосима, дав согласие на собрание семьи Карамазовых в своей келье для разрешения имущественных споров и сказав Алеше с улыбкой: «Кто меня поставил делить между ними?» (14; 31), как бы цитирует слова Христа (Лк 12:14), непосредственно за которыми и следует притча о богаче.
Подобно своему отцу, Смердяков одержим мыслью: «... с такими деньгами жизнь начну, в Москве али пуще того за границей, такая мечта была-с, а пуще все потому, что «все позволено»» (15; 67). Смещение бесконечного жизненного поля в область самодостаточного наслаждения, эгоистической гордости и корыстной выгоды фатально предопределяет судьбу и убийцы, и его жертвы, одинаково и неизменно глухих ко всему, что выводит за эти мертвящие душу пределы, и поэтому, говоря евангельским языком, бесплодных: «Поутру же, возвращаясь в город, взалкал; и увидев при дороге одну смоковницу, подошел к ней и, ничего не найдя на ней, кроме одних листьев, говорит ей: да не будет же впредь от тебя плода вовек. И смоковница тотчас засохла» (Мф 21:18-19).
Последние, ставшие первыми, - Алеша, Дмитрий и Иван. С помощью ряда стержневых однородных деталей, объединяющих седьмую, девятую и одиннадцатую книги «Братьев Карамазовых», - таких, как испытания-«мытарства», вызванные внезапным событийным поворотом (смертью отца по крови, Федора Павловича Карамазова, и отца духовного - старца Зосимы), и сны-откровения, выводящие через эти испытания к нравственному перерождению, Достоевский раскрывает тот общий для этих героев процесс их внутреннего изменения, на который указывал святитель Иоанн Златоуст, разъясняя притчу о сеятеле. Образ такого изменения, преодоления «естества», дан автором романа в символе Каны Галилейской, представшей Алеше в сонном видении: «Но что это, что это? Почему раздвигается комната... Ах да... ведь это брак, свадьба... Но кто это? Кто? Как... И он здесь? Да ведь он во гробе... Как же это, он, стало быть, тоже на пире, тоже званный на брак в Кане Галилейской... - Тоже, милый, тоже зван, зван и призван, - раздается над ним тихий голос.... Голос его, голос старца Зосимы... Старец приподнял Алешу рукой, тот поднялся с колен» (14; 327). 45
В глубинном подтексте романа, помимо этих двух, возникает и притча о блудном сыне. Вспомним «поцелуй Христа», который он оставил на устах Инквизитора. Почему Христос целует слугу Антихриста, своего обвинителя, в бескровные уста? Какая мысль скрыта за этим поступком? В связи с этим вспоминаются слова притчи о блудном сыне, что «на небесах более радуются об одном раскаявшемся грешнике, чем о десяти праведниках» (Лк, 15:11-32), и что Христос пришел в мир земной привести не праведников, но грешников к покаянию. Эта же мысль в романе возникает, когда Зосима обращается к крестьянке: «Веруй, что Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том, хотя бы со грехом твоим и во грехе твоем любит. А об одном кающемся больше радости в небе, чем о десяти праведных, сказано давно…» (14; 364).
Таким образом, евангельские притчи о виноградаре и блудном сыне становятся сюжетообразующими элементами романа. Они скрыты глубоко в подтекст и распознать их можно только при целостном анализе текста.
Одним из приемов в повествовательной структуре романа становится включение евангельского текста в речь героев. В «Братьях Карамазовых» герои очень часто цитируют библейские тексты, но задачи, которые преследует автор, вкладывая в уста героев библейские слова, могут быть различны.
- Пусть он мне даст только три тысячи из двадцати восьми, только три, и душу мою из ада извлечет, и зачтется ему это за многие грехи! - восклицает Митя об отце (14; 111). Эти слова героя восходят к молитве пророка Ионы и вводят высокую библейскую параллель к настоящим и будущим страданиям Мити: «...отринут я от очей Твоих ... объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня... Но ты, Господи, Боже мой, изведешь душу мою из ада». (Кн. Ионы, 2: 5-10).
А вот в устах Федора Павловича Карамазова евангельские слова опошляются, характеризуя изначально «низкую» природу героя: «Блаженно чрево, носившее тебя, и сосцы тебя питавшие, - сосцы особенно!» (14; 140). В Писании они обращены к Христу, прославляемому одной из женщин: «...блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, Тебя питавшие» (Лук. 11: 27). Возникает и символическая параллель: Христос - Зосима (Федор Павлович обращается к старцу).
Показывая страшное человеческое горе - смерть Илюшечки - Достоевский патетичен и по-библейски риторичен. «Аще забуду тебе, Иерусалиме, да прильпнет...» - цитирует добровольный шут Снегирев стих из известного псалма, начинающегося словами: «При реках Вавилона - там сидели мы и плакали... Если забуду тебя, Иерусалим, - забудь меня, десница моя; прильпни язык мой к гортани моей...» (Пс. 136: 5-6). Эта речь, содержащая и библейскую интонацию, мгновенно преображает в наших глазах героя. Из юродствующего шута Снегирев превращается в героя высокой трагедии.
Так, цитирование героями текста Священного Писания является важной деталью создания художественного образа в романе Достоевского.
Помимо собственно прямого воспроизведения в речи героев библейского текста, мы обнаруживаем здесь множество мотивов, образов, ассоциативно отсылающих нас к Священному Писанию.
Литературная поэма Ивана Карамазова «Легенда о Великом Инквизиторе» - это реминисценция одного из самых известных евангельских сюжетов - о сорокадневном посте Иисуса в пустыне, когда дьявол трижды искушал его. Достоевский устами Ивана рисует основные пути уклонений человечества от Господа. Это искушения «хлебом», «властью» и идеальным, конечным, полным знанием о мире, но без Бога. Эта последовательность в перечислении соблазнов заимствуется писателем у евангелиста Луки. Она соответствует возрастающей силе искушений. Принимая их, человек превращается в послушного раба, что ведет его к духовной гибели. Так, вторгаясь в художественную ткань, библейский сюжет создает оригинальный прецедент решения важных философских вопросов романа и одновременно раскрывает суть образа одного из главных героев. Более подробно мы рассмотрим «Легенду о Великом Инквизиторе» в третьей главе нашей работы.
В случае с аллюзиями мы имеем дело со скрытыми библейскими мотивами. Они не находятся на поверхности, их можно распознать по определенным деталям, намекам, образам в самом тексте романа. Например, сцена у Грушеньки, где сталкиваются Ракитин, Алеша и героиня. В конце Ракитин обращается к Алексею: «Что ж обратил грешницу? Семь бесов изгнал, а?» (14; 375). Это намек на библейский сюжет об изгнании Христом семи бесов из Марии Магдалины. Таким образом, Алеша уподобляется Христу, а Грушенька – раскаявшейся грешнице.
Отсылки к библейским сюжетам мы встречаем и во снах героев. Тарасов пишет, что во сне открывается Алеше чудесное видение небесной Каны Галилейской. Дмитрия тоже посещает сновидение - откровение, подвигающее его на духовное обновление, о чем рассказывает глава романа «Дите» - не случайно Достоевский сделал к этой книге заметку: «Начало очищения духовного (патетически, как и главу «Кана Галилейская»)» (15; 297). В русской литературе XIX в. традиционно сны, имеющие, казалось бы, фантастический характер, приоткрывают закрытую до времени для героев духовную реальность, духовный смысл их поступков, действий и намерений, становясь для них своего рода пророчеством, откровением, побуждающим к внутренней стойкости, нравственному очищению и возрождению.46
Также отсылки к евангельскому сюжету мы видим на примере «преображения» Дмитрия Карамазова. Дмитрий проходит через «мытарства» предварительного следствия. Прежний Митя умирает, который «и пьянствовал, и дрался, и бесился» (15; 31), и рождается новый, увидевший свое духовное безобразие и принимающий душой несправедливое, казалось бы, наказание. «Брат, я в себе в эти два последние месяца нового человека ощутил, воскрес во мне новый человек! - признается Дмитрий Алеше. - Был заключен во мне, но никогда бы не явился, если бы не этот гром. Страшно!» (15; 30).
Через своего рода «мытарства» проходит и Иван Карамазов. Три его свидания со Смердяковым полностью и неумолимо раскрывают для него собственную виновность в убийстве отца. Пытающийся скрыть от собственного сознания свое желание смерти отца и убедить себя в виновности брата Дмитрия, Иван постепенно начинает видеть в презираемом им лакее воплощение, логическое завершение и исполнение своих скрытых внутренних побуждений и стремлений. И приняв решение засвидетельствовать правду на суде, Иван совершает невозможный для него до этого поступок. Иван, доказывавший Алеше невозможность любить ближнего, обнаруживает в себе рождение иной, новой логики своим действием, повторяющим поступок доброго самарянина из притчи, рассказанной Христом искушающему Его законнику в ответ на его вопрос: «А кто мой ближний?» (Лк 10:29). «Завтра крест, но не виселица», - говорит Иван брату. «Завтра - день суда». (15; 86). 47
Принцип аналогии с библейским сюжетом возникает и как портретная деталь. В одной из глав читаем о Федоре Павловиче: « Припомнив это теперь, он тихо и злобно усмехнулся в минутном раздумье. Глаза его сверкнули и даже губы затряслись» (14; 70). Правомерна, на наш взгляд, будет аналогия с образом «нечестивого», который предстает в притчах Соломона: «...глаза гордые, язык лживый, и руки, проливающие кровь невинных... человек лукавый, человек нечестивый, ходит со лживыми устами...» (Притчи Соломона, 6:13- 18).
Нужно отметить, что приведенные примеры далеко не исчерпывают всех скрытых цитат, реминисценций, образных и сюжетных соответствий, содержащихся в «Братьях Карамазовых».
§ 3. Книга Иова как сюжетообразующий центр романа
Ефимова замечает, что важную роль в поэтике романа «Братья Карамазовы» играет ветхозаветный мотив Иова. К. Мочульский писал: «Из всей Библии Достоевский больше всего любил Книгу Иова. Он сам был Иовом, спорящим с Богом о правде и правосудии. И Бог послал ему, как Иову, великое испытание веры.» 48. Книга Иова притягивала писателя не только своей мудростью, в ней он искал утешение и ответ на вопрос о тайне страдания невинных, о вере в Бога.
«Книга Иова» является структурообразующим элементом в поэтике «Братьев Карамазовых». В центре сюжета «Книги» - конфликт героя с Богом, который завязывается на небесах между древнееврейским Богом Яхве и сатаной. Яхве хвалился своим преданным слугой Иовом, а сатана предложил Творцу испытать Иова, сомневаясь, что тот в несчастии сохранит веру. И Бог послал на Иова бедствия: лишил богатства, детей и здоровья. Древние евреи считали, что любое наказание посылается за грехи. Если Иов все потерял, значит сильно согрешил. Иов задумался о своей невиновности и постепенно дошел до сомнения в справедливости Яхве и поэтому отказался каяться в грехах. Иов вызывает Бога на открытое объяснение, последний является Иову и говорит о невозможности для человека понять мироздание. Иов кается, Бог прощает его, наградив новой жизнью.
Ефимова продолжает, что присутствие мотива Иова в последнем романе Достоевского общеизвестно. Однако масштабы его отнюдь не сводятся к очевидному - к прямым упоминаниям и явным реминисценциям в житии старца Зосимы и бунтарском монологе Ивана Карамазова. Сама постановка проблемы в романе «Братья Карамазовы» близка «Книге Иова»: в обоих случаях фактически речь идет о цене добродетели, понимаемой по-разному в силу различия религий, исповедуемых безымянным автором «Книги Иова» и Достоевским. Персонаж ветхозаветного автора, не знавшего о бессмертии и исповедовавшего идею прижизненного воздаяния, измеряет добродетель земным благополучием. Герои же романа Достоевского видят условие и цену добродетели в воздаянии, следующем после жизни физической, земной.49
Подобно тому, как Бог в «Книге Иова» позволил дьяволу искушать праведника, чтобы до конца постичь силу его веры и праведности, в романе постоянно присутствует мотив «искушения», который парадоксальным образом связан с мотивами «благословения» и «дозволения».
Обращаясь к отдельным составляющим темы Иова в романе, видим, что уже основной мотив экспозиции «Книги Иова» играет в нем исключительную роль. На протяжении четырех книг романа (со 2 по 5) кто-то из героев то и дело получает своего рода «санкцию» от того, кого по каким-то причинам считает выше себя. Первым подобным благословением было поведение старца Зосимы на «неуместном» собрании (поклон Мите). Второе, по-видимому, Алеша дает тому же Мите, который сам его об этом просит: «Ангелу в небе я уже сказал, но надо сказать и ангелу на земле. Ты ангел на земле. Ты выслушаешь, рассудишь и ты простишь... А мне того и надо, чтобы меня кто-нибудь высший простил» (14; 97).
Общеизвестно, что своего рода «благословение» и дозволение Смердяков получает от Ивана, а сам Иван - от Алеши. Действительно, реплика Алеши о генерале: «Расстрелять!» - а также его слова: «Нет, не согласился бы... Нет, не могу допустить.»(14; 224), - в ответ на вопрос Ивана, как бы смог он сам, Алеша, быть архитектором здания человеческого счастья, в фундамент которого заложены страдания ребенка, - все это более или менее косвенное оправдание бунта старшего брата.
Бунтарские мотивы «Книги Иова» преломляются в романе Достоевского в главе «Бунт» и связаны с вопросом о страданиях невинных. Иван Карамазов видит только страдания и потому не может принять божий мир. Бог молчит и не откликается на плач невинно пострадавших, по словам Иова: «В городе люди стонут, и душа убиваемых вопиет, и Бог не воспрещает этого» (Кн. Иова, 24: 12). Это замечание очень похоже на исповедь Ивана Алеше. «... принимаю Бога... принимаю и премудрость его... в окончательном результате я мира этого божьего - не принимаю... убежден, как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что... в момент вечной гармонии случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его за все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови... но я-то этого не принимаю и не хочу принять!» (14; 214-215). Иван отвергает оправдание зла, принятое героем в конце «Книги Иова». Он ослеплен жизненной правдой о том, что люди должны страдать, и восстает против такой жестокости.50
Мотивы бунта «Книги Иова» явственно звучат и в эпизоде сна Мити в момент ареста с его вопросами: «Да почему это так? Почему?... Почему это стоят погорелые матери, почему бедны люди, почему бедно дите, почему голая степь?... почему они почернели так от черной беды, почему не кормят дите? Почему ручки голенькие, почему его не закутают?» (14; 456). Все эти вопросы имеют прямые аналогии в Книге Иова: «Вот они; как дикие осы в пустыне... степь дает хлеб для них и для детей их... Нагие ночуют без покрова и без одеяния на стуже; мокнут от горных дождей, и, не имея убежища, жмутся к скале. Отторгают от сосцов сироту и с нищего берут залог...» (Кн. Иова, 5-9). И вся эта картина начинается с вопроса Мити: почему?
В этот же ряд встает и душевное состояние Алеши после смерти старца Зосимы. Алеша задает те же вопросы: «За что? Кто судил? Кто мог так рассудить?» (14; 307). Это вопросы самого ветхозаветного страдальца, и по крайней мере, на два последних из них напрашивается ответ прямой цитатой из «Книги Иова»: «Если не Он , то кто же?» ( Кн. Иова, 6:24). Реальный ответ на все эти вопросы и в «Книге Иова», и в романе дан по принципу: «...доказать тут ничего нельзя, убедиться же возможно.» (14; 208). После неудачных попыток убедить друзей что-нибудь доказать Иову сам Господь предложил ему «убедиться», предъявив творение во всей полноте, и Иов принял его. Об этом говорит и старец Зосима: «Любите все создание Божие, и целое, и каждую песчинку»( 14; 289).
То же состояние снисходит на Алешу после сна о браке в Кане Галилейской, и на Митю: «За всех пойду, потому что надобно же кому-нибудь и за всех пойти.»(15; 31).