История создания "Капитанской дочки"

Цель исследования – проследить движение от замысла к конечному тексту «Капитанской дочки».
Для реализации поставленной цели необходимо решить следующие задачи:
1) Осветить этапы работы писателя над историческим и художественным материалом;
2) Рассмотреть текстологическую судьбу романа «Капитанская дочка».
3) Сопоставить исторический материал и художественный (на примере личности Пугачева);
Защищена в 2015 году на "отлично" ...

Введение…………………………………………………………………………..2
1. Работа над «Историей Пугачева» и «Капитанской дочкой»:
От литературы к истории и от истории к литературе…………………….7
1.1. «Преданья русского семейства … да нравы нашей старины»………………………………………………………7
1.2. Историческая основа романа «Капитанская дочка». Работа над «Историей Пугачева». Планы романа «Капитанская дочка»…………………………………………………………9
1.3. Вопрос о «Пропущенной главе»…………………………………………………………19
2. Два образа: Пугачев в «Истории Пугачева» и Пугачев в «Капитанской дочке»…………………………………………………….….23
2.1. Деформация материала. О проблеме соотношения документальных источников и произведения……………..23
2.2. Два образа Пугачева………………………………………...27

Заключение……………………………………………………………………...43
Список использованной литературы………………………………………..45

«Капитанская дочка», по замечанию Ю.М. Лотмана, «одно из наиболее совершенных и глубоких созданий Пушкина» . Это произведение неоднократно становилось предметом исследовательского внимания. С точки зрения идейной структуры, нередко обращаясь при этом и к истории создания, рассматривали «Капитанскую дочку» Ю.М. Лотман , Ю.Г. Оксман , Г.А. Гуковский , Б.В. Томашевский , Г.П. Макогоненко , В.Б. Шкловский , Е.Н. Купреянова , Д.Д. Благой , Н.Н. Петрунина , Г. Фридлендер , А. А. Карпов . Глубокие замечания об этом произведении мы находим у Н.Н. Страхова . Интересным современным исследованием является работа И.В. Марусовой «Проблемы поэтики романа А.С. Пушкина “Капитанская дочка”» , в которой произведение предстает в необычном ракурсе карнавальной традиции. Также ценное исследование проведено Г. Г. Красухиным в его «Путеводителе по роману…»

Читатели «держали в памяти сюжетные ходы его знаменитых романов и легко могли увидеть близость пушкинского сюжета к Вальтеру Скотту, когда эти ходы следовали один за другим, как получалось бы у Пушкина <...>». И. В. Марусова, анализируя подходы ученых к вопросу о «Пропущенной главе», приходит к следующему выводу: «В современной пушкинистике исключение «Пропущенной главы» из текста «Капитанской дочки» объясняют не столько цензурными соображениями, сколько художественными задачами».Изучение «Пропущенной главы» позволяет дополнить представление о работе Пушкина над текстом. В. С. Листов на основе анализа «Пропущенной главы» предлагает ответ на вопрос, почему и в каком направлении роман был окончательно переделан летом 1836 года. «Пропущенная глава» предполагает иное развитие двух сюжетных линий: линии Савельича и линии отца Гринёва. По заключению исследователя, в «буланинской» редакции отец, который видел, как Петруша храбро дрался с бунтовщиками, не смог бы поверить в его измену и не стал бы бездействовать перед лицом ужасной клеветы. Перед Пушкиным, как считает современный исследователь, стояла трудная задача: сделать Буланина спасителем сына, но оставить его самим собой, человеком чести, оппозиционным императрице и развратному столичному дворянству. В окончательной редакции Гринёв спасён благодаря ходатайству Маши, которая просит у Екатерины милости, а не правосудия. «Выходом <...> служит утопия – “герой сердца”, действующий в другом, негосударственном измерении, добивающийся справедливости не на основе закона, а скорее вопреки ему». В окончательной редакции Пушкин отступает от исторического правдоподобия ради воплощения идеи милосердия, торжества человечности над государственно-правовым началом.Таким образом, мы можем сделать следующие выводы. Идею написать «роман на старый лад» Пушкин вынашивал еще с «Евгения Онегина». В этом романе должны были найти отражение и «нравы нашей старины» и «предания русского семейства», то есть должен был быть представлен и исторический контекст, и «хроника семейная». Таким романом стала «Капитанская дочка». Н.Н. Страхов отмечает, и мы с ним согласимся, что в «Капитанской дочке» «центр тяжести в семейных отношениях, а не в чем-нибудь другом». Однако и исторический контекст, на наш взгляд, имеет в романе чрезвычайно важную роль. И здесь важно решить вопрос, почему Пушкин обратился именно к «пугачевскому бунту». Во взгляде на данную проблему мы солидарны с Ю. Оксманом, считающим, что обращение Пушкина к образу Пугачева не могло возникнуть случайно. В пользу этого убеждения говорит и тот факт, что Пушкин проявлял интерес к истории пугачёвского восстания еще во время ссылки в Михайловском: в ноябре 1824 года в письме к брату Льву Сергеевичу писатель просил прислать ему «Жизнь Емельки Пугачёва». На наш взгляд, для Пушкина образ Пугачева был притягателен, так как обладал большой неоднозначностью, оригинальностью. Для поэта он мог стать субстанцией через которою можно исследовать (с точки зрения художника) некоторые грани русского характера. Сама стихия бунта также была интересна Пушкину, так как позволяла глубоко исследовать множество вопросов, занимавших поэта: интересы, нравственные идеалы, поэтическое вдохновение, представление о власти ‒ две правды дворянского и крестьянского миров в их соприкосновении и противостоянии; вопрос о жестокости как неизбежном спутнике общественной борьбы; вопрос об этическом критерии гуманности, нравственном выборе в условиях исторических катаклизмов и т.д.Существует шесть планов романа «Капитанская дочка». Самый ранний план произведения об офицере Шванвиче, перешедшем на сторону Пугачёва, возник не позднее августа 1832 года. Работа над историческим сочинением начинается в марте 1833 г. Первая черновая редакция «Истории Пугачёва» закончена 22 мая. Таким образом, (и это отмечала Н.Н. Петрунина) идея романа предшествовала идее исторического труда.Работа над «Историей Пугачёва» и «Капитанской дочкой» на всех этапах тесно взаимосвязана. Замысел художественного произведения пробудил к жизни исторические разыскания, которые сложились в единое произведение и, в свою очередь, оказали влияние на окончательный вариант текста романа. В исследовании истории создания романа особое значение приобретает вопрос о «Пропущенной главе» и причинах, по которым она не вошла в окончательный текст романа. Изучение «Пропущенной главы» позволяет дополнить представление о работе Пушкина над текстом. Вслед за исследователем В.С. Листовым, мы считаем, что в окончательной редакции Пушкин отступает от исторического правдоподобия ради воплощения идеи милосердия, торжества человечности над государственно-правовым началом.Глава 2. Два образа: Пугачев в «Истории Пугачева» и Пугачев в «Капитанской дочке».Деформация материала. О проблеме соотношения документальных источников и произведения.«История Пугачева» и «Капитанская дочка» написаны на одном историческом материале и писались практически параллельно. Между тем, эти произведения сходны только в том, что их написал гениальный писатель. Ракурс, с которого подан материал, образ главного (в «Капитанской дочке» ‒ одного из главных) героя серьезно различаются. «На основании одних и тех же исторических фактов Пушкин создаёт такие разные произведения, как “История Пугачёва” и “Капитанская дочка”», ‒ пишет исследовательница И. В. Марусова. И если различие в стиле можно считать само-собой разумеющимся, учитывая, что «История Пугачева» ‒ произведение документального характера, а «Капитанская дочка» относится к художественной прозе, то различная трактовка образа Пугачева представляется интересным поводом для исследования. «Пугачёва “Капитанской дочки” писал поэт, Пугачёва “Истории Пугачёвского бунта” ‒ прозаик. Поэтому и не получился один Пугачёв. Как Пугачёвым “Капитанской дочки” нельзя не зачароваться ‒ так от Пугачёва “Пугачёвского бунта” нельзя не отвратиться» ‒ писала М. И. Цветаева.На сегодняшний день проблема трансформации материала в «Капитанской дочке» и «Истории Пугачева» не получила должного освещения в исследовательской литературе. Н. В. Измайлов рассматривает пушкинские записи, сделанные во время путешествия по Уралу, сопоставляя их с текстами «Истории Пугачёва» и «Капитанской дочки». При этом в центре внимания исследователя находится «История Пугачёва». Случаи, когда один и тот же эпизод записей по-разному используется в романе и в исторической хронике (например, описание внешности Харловой), упоминаются, но никак не интерпретируются.«История Пугачева» и «Капитанская дочка» сопоставляются в некоторых отдельных аспектах. Так, Г.П. Блок выделяет различные приёмы характеристики персонажей, анализируя образ Рейнсдорпа. Если в «Капитанской дочке» это полукомический персонаж, в изображении которого важную роль играет использование ломаной русско- немецкой речи, то в «Истории Пугачёва», где оренбургский генерал ‒ важный свидетель, а то и обвиняемый, Пушкин передаёт его беспомощность иными средствами, используя страдательный залог и определённые синтаксические конструкции. Н. Кондратьева-Мейксон отмечает различие произведений в отношении к хронологии: «В “Истории Пугачёва” Пушкин абсолютно точен. Тем поразительнее неточность дат, вычитываемых в повести». А.А. Карпов анализирует художественное начало в «Истории Пугачёва», которое, по его мнению, проявляется в отборе и организации документального материала, приёмах создания образов исторических деятелей, символике реалистических деталей. Э. И. Худошина рассматривает философский аспект связи двух произведений ‒ вопрос о том, насколько объективным может быть историческое знание. С. В. Савинков, исследуя образ Пугачева, рассматривает «стихийность как имманентно присущее пугачевской натуре свойство» и различное её проявление в романе и историческом труде. Сопоставлению «Капитанской дочки» и «Истории Пугачева», в том числе и двух образов Пугачева у Пушкина, уделяется внимание в исследовании «Проблемы поэтики романа А. С. Пушкина “Капитанская дочка”» И. В. Марусовой.Проблему соотношения исходного материала и стиля, т.е. исторических документальных источников и текста, в который в итоге преобразуется материал, поставил В. Б. Шкловский при исследовании творчества Л. Н. Толстого. Исследователь сравнивал источники, которыми пользовался Толстой при написании романа «Война и мир», с текстом самого романа. Он отмечает, что «Война и мир» максимально наполнена материалом документальных источников. При этом установка Толстого направлена не только на показ материала, но и на его преодоление. Важная роль в системе преобразования материала принадлежит персонажу, который воспринимает события по-особенному и вносит в представление материала элемент субъективного восприятия. Шкловский выделяет приёмы, с помощью которых Толстой трансформирует исторический материал: детализация (например, в сценах войны и смерти), многократное повторение слов, подробное описание техники действия с полностью опущенными мотивировками (например, поведение и восприятие Наташи Ростовой в опере) и др. Шкловский делает вывод: «всякий писатель деформирует материал, включая его в своё построение, и он выбирает материал не по принципу достоверности, а по принципу удобства материала». В художественном произведении факт «глубоко деформируется в самой своей тематике, попадая в систему и окрашиваясь эмоциональным тоном ряда». Литературный жанр представляет собой, по мнению Шкловского, систему деформации материала.Таким образом, в «Капитанской дочке», которая является произведением художественным, документальный материал должен был быть подвергнут куда более сильной деформации, нежели в тяготеющей к научности «Истории Пугачева». Здесь уместно вспомнить слова В. Г. Белинского: «Видят, что искусство и наука не одно и то же, а не видят, что их различие вовсе не в содержании, а только в способе обработывать данное содержание. Философ говорит силлогизмами, поэт ‒ образами и картинами». Один и тот же материал Пушкин обработал по-разному: средствами, характерными для науки и средствами, принадлежащими искусству слова. Главное же средство для преобразования материала здесь – слово. Вспомним вывод П. Флоренского: «Словом и через слово познаем мы реальность, и слово есть сама реальность». Таково и слово Пушкина. Реальность, данность, материал преломились в метафизическом слове поэта, которое само стало реальностью.Опираясь на философию начала XX века, теоретик литературы Н. К. Гей приходит к выводу о том, что слово в произведениях классической литературы, а значит и в произведениях А. С. Пушкина, имеет особые факторы смыслообразования: 1. Обращение к бытийности и ее эмпирической данности <…> 2. И постижение смысла, смысловых интенций, смыслов такой данности во всех ее проявлениях и модификациях (сведение многого к некоему сущностному единству). 3. И за всем этим <…> осмысление цельности космоса и обращение в слове и обретение в нем целого (и мира, и осмысления его в этом качестве)». Произведения такого слова ученый называет метахудожественными, именно метахудожественность обуславливает особый пушкинский язык в «Капитанской дочке». В «Истории Пугачева» мы имеем дело с ясным, конкретным, точным языком. Метахудожественность, проявившаяся в слове «Капитанской дочки», позволяет нам говорить, что творением подлинного художника является именно это произведение.В исследованиях Н. К. Гея уделено внимание вопросу документальности романа, которое раскрывается через Гринева: сливаются оппозиции «я»-рассказчик и «я» - участник. «И прошлое в повествовании о Гриневе становится настоящим. Тем самым и мемуар и хроника «снимаются» и в силу вступает художественная, а вовсе не документальная основа произведения».Два образа Пугачева.Образ Пугачёва неоднократно становился предметом исследования литературоведов. Общепризнанным можно считать тот факт, что образ Пугачева – один из центральных в романе «Капитанская дочка». «Характер Пугачёва является центром сюжета “Капитанской дочки”», ‒ отмечал В. Б. Шкловский. Некоторые исследователи даже считают Пугачёва самым ярким образом романа. Так, И. М. Тойбин, называет Пугачева «самой яркой и крупной фигурой в произведении». «Подлинно “шекспировский” образ» - так охарактеризовал образ Пугачева Н.Л. Степанов. «Одно из самых крупных художественных достижений Пушкина», ‒ пишет Сидяков Л.С. Образ предводителя бунта находится в центре «Истории Пугачёва». Это подчёркивает название произведения, не случайно вызвавшее замечание Николая I: «У бунтовщика не может быть истории». Пугачев в «Капитанской дочке» ‒ художественный образ, созданный особым словом Пушкина-художника. Обратимся к имени: Емельян Пугачев. Если в «Истории Пугачева» выбор имени не может быть обусловлен ни чем, кроме как объективными факторами: историческими документами, фактами истории, то в «Капитанской дочке» имя героя приобретает особый, метафизический смысл. В своем значении оно претендует на мистическую связь с человеком. Имя Емельян является русской формой имени Эмиль, которое произошло от римского родового имени Aemilius, восходящего в свою очередь к латинскому слову «aemulus», означающему «соперник», «неуступчивый», «ревностный, страстный». Это имя иногда переводят как «усердный». На персидском языке имя Эмиль означает «противник». Такие черты, как страстность и неуступчивость действительно являются важными в образе Пугачева. В то же время для дворянства он действительно является противником. Фамилия «Пугачев» вызывает ассоциации со словами «пугать, устрашать, угрожать, филин-пугач». Вслед за очарованием страстность, стихийность Пугачева вызывает ужас: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» (VI, 356). Введение образа Пугачева в пушкинские тексты происходит по-разному. В «Истории Пугачёва» появление главаря народного бунта ‒ исторически обусловленное явление. Пушкин подробно описывает историческую обстановку, предшествовавшую мятежу, и завершает описание выводом: «Всё предвещало новый мятеж. Недоставало предводителя. Предводитель сыскался» (VIII, 302). Далее рассказывается история неизвестного бродяги, донского казака и раскольника Емельяна Пугачёва, который шатался по казацким дворам и подбивал казаков на мятеж. И. В. Марусова отмечает, что «если в “Капитанской дочке” Пугачёва называют плутом, никак этого не мотивируя, то в “Истории Пугачёва” его плутовство и лукавство проявляет себя в ложных обещаниях: “он уверял, что <...> у него на границе заготовлено двести тысяч рублей и товару на семьдесят тысяч, и что какой-то паша, тотчас по приходу казаков, должен им выдать до пяти миллионов; покамест обещал он каждому по двенадцати рублей в месяц жалованья”». Плутовство, хитрость, смекалка Пугачева обусловили тот факт, что выбор заговорщиков пал на него. «Они <...> положили быть новому мятежу. Самозванство показалось им надёжною пружиною. Для сего нужен был только прошлец, дерзкий и решительный, ещё неизвестный народу. Выбор их пал на Пугачёва» (VIII, 243). Обратим внимание на слово «прошлец». Словарь синонимов ставит это слово в такой ряд: бродяга, авантюрист, искатель приключений, проходимец, скиталец, шатун, прошлец. В словаре В.И. Даля «прошлец» употребляется при толковании слова «пролаз»: «Пролаз м. пролаза об. прошлец, пройдоха, поползень, кто ищет втай, темными и низкими путями, строит козни, подлый искатель».В научном сочинении Пугачёв не является активной личностью; он лишь благодаря случаю занимает место, подготовленное течением исторического процесса. Его выдвижение совершается волей бунтующих казаков. Появление Пугачёва лишено мистического ореола. В «Капитанской дочке», напротив, появление Пугачёва овеяно тайной и поэзией: он возникает в метельном вихре. И. В. Марусова замечает, что в появлении Пугачева присутствует мотив оборотничества: «Воз не воз, дерево не дерево, а кажется, что шевелится. Должно быть, или волк или человек» (VI, 134). Стоит обратить внимание на слова Пушкина: «Волк или человек», как имеющие абсолютно противоположные значения: одно – значение хищного зверя (волк), другое значение – «человек». Но оба значения относятся к одному герою – безымянному вожатому, при первом появлении которого в поэтическом мире романа подчеркивается его двойственность, тайна, непредсказуемость, масштабность. Пугачев становится «вожатым», спасающим Гринёва и его спутников, помогающим найти дорогу в буйстве природной стихии и стихии такого же бессмысленного и беспощадного русского бунта. «Намерение писателя придать Пугачёву символическое значение образа вожатого реализовано было в названии главы. В нём, как в фокусе, собирался тайный, глубокий смысл образов метели и человека, который знает дорогу».Буран, из которого появляется Пугачев, ‒ стихийная природная субстанция, символизирующая гущу народной жизни. Кроме того, метель связывается с представлением о нечистой силе. Такое представление имеет место как в народной мифологии, так и в собственном творчестве Пушкина. Г. П. Макогоненко отмечает, что описание метели в «Капитанской дочке» имеет текстовые переклички со стихотворением Пушкина «Бесы»: «Обращает на себя внимание сознательно выдержанное сходство сюжетных мотивов “Бесов” и главы в романе: метель застаёт путников “в чистом поле”, вьюга занесла дорогу, кони остановились. В конце концов, дорогу находят, и лошади вновь увозят путников навстречу жилью». Г.П. Макогоненко подчёркивает совпадение деталей: Пушкин почти дословно цитирует «Бесов». В лирике Пушкина метель, как замечает С. Н. Пяткин, представляет собой «видимый лирическому герою перехлёст или, может быть, страшный излом вселенского реального и вселенского ирреального» и окрашена в отрицательные тона. Однако метель, грозящая гибелью, оказывается спасительной для Гринёва. О том, что человек, вышедший из метели, и предводитель мятежа ‒ одно лицо, Гринёв и Савельич узнают неожиданно, в трагическую минуту для Петра. В «Истории Пугачёва» метель также упоминается в связи с Пугачёвым. Пугачёв нападает на отряды Голицына ночью, в сильный буран. Однако здесь буран не описан подробно и не несёт в себе символического значения, как в «Капитанской дочке». Акцент переносится на тактическую хитрость военачальника, его дерзость: «Пугачев занял крепости Тоцкую и Сорочинскую и с обыкновенною дерзостию ночью, в сильный буран, напал на передовые отряды Голицына, но был отражен майорами Пушкиным и Елагиным» (VIII, 312).В отличие от Пугачева в «Истории», Пугачев в романе наделён словом. Во втором появлении он говорит с хозяином умёта: «В огород летал, конопли клевал; швырнула бабушка камушком - да мимо <...> будет дождик, будут и грибки; а будут грибки, будет и кузов» (VI, 134). Тайный «воровской» язык, на котором беседуют Пугачёв и хозяин постоялого двора, как отмечал Ю. М. Лотман, «не арго <…> а язык пословиц и загадок ‒ сгусток национально-самобытной стихии языка». Стихия языка соответствует характеру героя. Язык Пугачева ‒ это ядро художественного образа героя. Он при взятии Белогорской крепости представляется Петром Федоровичем, а для Петра Гринева, как и для его погибших на виселице товарищей, он – «вор и самозванец» (VI, 165). Имя героя имеет значение и смысл явной двойственности, мистификации, масштабности….(с одной стороны правитель государства, а с другой – самозванец, никто). Двойственность Пугачева прослеживается в судьбоносной для Гринева фразе: «Казнить так казнить, миловать так миловать» (VI, 204). В словах мужицкого царя осознание полной свободы действия: даровать жизнь или отнять жизнь. Слова героя соприкасаются с метафизикой бытия, по своему смыслу они онтологические: фраза выводит к бытию, к его всеохватности. Она строится с помощью антонимов: казнь, т.е. смерть – милость, т.е. жизнь. Два полюса бытия: жизнь ‒ смерть. В словах Пугачева есть предельная концентрация смыслов, есть мирочувствование целостного мира в его разных ипостасях. Онтология обращает нас к фундаментальным принципам бытия. Как считает Н. Л. Вершинина, художественный мир Пушкина создан по онтологическим основам. Сильнейшее впечатление на читателя производят слова Пугачева, который рассказывает калмыцкую сказку.