История создания повести "Станционный смотритель"

Данная квалификационная работа посвящена вопросам истории создания повести А. С. Пушкина «Станционный смотритель». Предметом нашего анализа является движение писателя от черновых редакций к окончательному тексту. Мы обращаемся к исследованиям текстологов, рассматриваем, какие изменения произошли в ходе работы Пушкина над произведением, как сформировался окончательный замысел. Защищена в 2015 году на оценку "хорошо" ...

Введение…………………………………………………………………………..2
Глава I. Особенности рукописей А. С. Пушкина: от черновика к окончательному тексту………………………………………………………….7
§1.История изучения черновиков А.С. Пушкина……………………….7
§2. Характерные черты рукописей А.С. Пушкина и методология их изучения…………………………………………………………………………...10
§3. Сопоставление черновых и итоговых вариантов некоторых отрывков «Станционного смотрителя»…………………………………………16
Глава II. Работа Пушкина над повестью «Станционный смотритель»…22
§1. История создания и замысла повести «Станционный смотритель»……………………………………………………………………….22
§2. Особенности повествования в повести «Станционный смотритель»……………………………………………………………………….34
§3. Двуполярность притчи и анекдота в повести «Станционный смотритель»……………………………………………………………………..43
Заключение……………………………………………………………………....49
Список литературы……………………………………………………………..51

С момента появления и до настоящего времени исследователей серьезно привлекают «Повести Белкина» А.С. Пушкина. Об этом произведении существует очень большая научная и критическая литература. Так, например, о нем писали практически все современные автору критики: Ф. Булгарин , Н. Полевой , И. Сенковский , В.Г. Белинский . Во второй половине XIX века с позицией В. Г. Белинского полемизировал Н.Н. Страхов , предлагая более тонкий и верный путь понимания произведения. Также к исследованию этого произведения обращались советские и современные литературоведы: Н.Я. Берковский , В.В. Гиппиус , В.В. Виноградов , Г.П. Макогоненко , Е.А. Маймин , С.Г. Бочаров , В.Е. Хализев, С.В. Шешунова , Н. Л. Вершинина и другие.

Вот что я привез сюда: 2 последние главы Онегина, 8-ую и 9-ую, совсем готовые в печать. Повесть писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Аnonemе. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: Скупой Рыцарь, Моцарт и Салиери, Пир во время чумы и Дон Жуан. Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все: (Весьма секретное) <под строкой: для тебя единого>. Написал я прозою пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьется ‒ и которые напечатаем также Аnonemе. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает» (IX, 135).Следует отметить, что в этом первом письменном свидетельстве о «Повестях Белкина» важны акценты. Судьбой своих повестей Пушкин, по-видимому, был обеспокоен более, чем судьбой остальных произведений. В. Э. Вацуро пишет: «Онне без гордости наблюдает за восторгом Баратынского, ‒ судьи весьма взыскательного, ‒ и, кажется, с нетерпением ожидает последствий своего эксперимента. Он предугадывает реакцию Булгарина, претендующего на звание первого прозаика, и стремится оградить свое детище от критических атак. Он требует от Плетнева совершенной секретности, ‒ даже большей, нежели в отношении полемического “Домика в Коломне”. Таких мер предосторожности он обычно не принимал ‒ и не последней причиной здесь было то обстоятельство, что с “Повестями Белкина” Пушкин впервые выступал как прозаик. Впервые, потому что «Арап Петра Великого» не был закончен и напечатанные главы не давали полного представления о тех принципах повествования, которые стремился утвердить Пушкин. “Повести Белкина” должны были взять на себя эту роль». Нельзя не согласиться в этом с исследователем. Действительно, этот прозаический опыт был крайне важен для Пушкина. Когда лицеист П. И. Миллер в 1831 г. увидел у Пушкина уже отпечатанную книжку «Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А. П.» и спросил, кто является автором повестей, Пушкин ответил: «Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно» (X, 45).В. Э. Вацуро справедливо предполагает, что самый замысел повестей мог возникнуть несколько раньше 1830 г.: «Писались они необыкновенно быстро: 9 сентября 1830 г. Закончен «Гробовщик», 14 сентября ‒ «Станционный смотритель» и предисловие «От Издателя», 20 сентября ‒ «Барышня-крестьянка», 14 октября ‒ «Выстрел», 20 октября ‒ «Метель». Такая интенсивность работы становится возможной лишь в том случае, если у писателя уже сложились известные формы повествования и определились хотя бы первоначальные контуры замысла». Между тем к 1831 г. русская проза обладала не слишком большим опытом; еще в 1825 г. Пушкин жаловался на «необработанность» языка прозы, на необходимость «создавать обороты для изъяснения понятий самых обыкновенных» (VI, 14) на отсутствие «метафизического языка» (VI, 14). Этот язык Пушкину теперь предстояло создавать в своем собственном творчестве и использовать его в повествовании новеллистического типа. Здесь возникали дополнительные трудности. Художественный мир новеллы очень уплотнен по сравнению с романом и требует особых композиционно-стилистических форм, очень строгих и точных. И хотя новеллистической формой русская литература овладела раньше, чем романной, ‒ все же традиция новеллы была не настолько длительной, чтобы подсказать писателю достаточно широкий репертуар художественных моделей, из которых он мог бы выбирать и переосмысливать. И наконец, едва ли не самое важное: Пушкину предстояло создать ряд человеческих характеров, раскрывающихся в разных ситуациях, а как раз к началу 1830-х гг. он приходит к мысли о необходимости нового подхода к изображению человека. Этот подход Пушкин стремится реализовать не только в повестях, но и в других параллельно создаваемых произведенияхВ. Э. Вацуро указывает на то, что подобные задачи (воплощения новых принципов изображения характера человека) Пушкин решал и в «Маленьких трагедиях»: «Два своеобразных цикла ‒ драматический и прозаический ‒ создаются почти одновременно и во многом сходны по художественной проблематике, ‒ сходны и в своих глубинных основах, и даже внешне. Едва ли не самая существенная черта этого сходства ‒ единое понимание характеров в их отношении к ситуации». Но в «Повестях Белкина» Пушкин воплощает не только новые принципы изображения характеров, но и совершенно особый стиль и манеру повествования.Г.П. Макогоненко в книге «Творчество А.С. Пушкина в 1830-е годы» отмечает новаторство «Повестей Белкина»: «Новизна повестей подчеркнута новизной их автора – Пушкин издал их под именем И.П. Белкина». «Образ Белкина тем и замечателен для Пушкина, что создание его было первой попыткой  преодоления романтического понимания личности писателя и показа его как всякого человека, в обусловленности обстоятельствами жизни, истории, среды <…> Пушкин выработал стиль писателю Белкину. Его основная особенность ‒ документализм. «Повести» явились обработкой услышанных им от разных лиц подлинных историй… Тем самым достигалась достоверность сказанного: все, что узнавал читатель, ‒ это не плод воображения, не мечты, не «сон» Белкина, а быль. У Белкина есть свидетели всего происшедшего».«Станционный смотритель» занимает особое место в цикле «Повестей Белкина». Н.Н. Петрунина замечает, что в перечне повестей «Смотритель», значится на третьем месте, после «Гробовщика» и «Барышни-крестьянки», хотя был написан вторым. Свидетельства рукописи окончательного текста, как считает эта исследовательница, позволяют нам сделать вывод об одной из причин такой последовательности в работе. Как cчитает Н. Н. Петрунина, «“Смотритель” явился своеобразным фокусом, в котором связались разрозненные на первый взгляд итоги исканий Пушкина – прозаика». Мы согласны с исследовательницей, и также считаем, что новаторство Пушкина-прозаика проявилось в «Станционном смотрителе» с наибольшей силой.Новаторский стиль «Станционного смотрителя» требовал, особой композиции и построения сюжета. Требования, предъявляемые Пушкиным к прозе (точность и краткость), были тем критерием, которым он руководствовался в том числе и в работе над сюжетом «Станционного смотрителя».Д. Д. Благой в книге «Мастерство Пушкина» приводит  черновой план повести, в котором фигурирует писарь, влюблённый в Дуню, но потом «Пушкин проводит то, что можно назвать сгущением, концентрацией сюжета. Влюбленный писарь вовсе устраняется. В центр, в фокус становится одна и вместе с тем двойная – и личная, и социальная (причем и то и другое тесно связано) ‒ драма станционного смотрителя: драма отца и драма бедного, забитого маленького человека, мелкого чиновника. Это определяет и название повести, главным действующим лицом которого становится именно станционный смотритель». Несомненно, здесь исследователь прав: Пушкин убирает все побочные линии сюжета, чтобы сфокусироваться на одной, сделав таким образом повествование менее расплывчатым и более насыщенным, кратким и точным. Те же задачи решает Пушкин и на уровне стиля, что мы показали на примере текстологического анализа в I главе.Обращаясь к истории создания повести, мы можем проследить не только работу Пушкина над стилем и сюжетом, но и преломление «дорожной» темы, затрагиваемой до этого и в других произведениях, как самого Пушкина, так и других авторов.То, что «Станционный смотритель» будет связан с «дорожной» темой, видно уже из первых планов повести. Приводим отрезок плана, охватывающий экспозицию и завязку повествования. «Рассуждение о см<отрителях> ‒ вообще люди несч<астные> и добр.<ые>. Приятель мой см.<отритель> вдов. Дочь. ‒ Тракт сей уничто<жен>. Недавно поехал я по нем ‒ дочери не нашел» (V, 461). Н. Н. Петрунина отмечает: «Ход пушкинской мысли, закрепленной в начальных пунктах плана, соответствует тому, что известно нам из окончательного текста повести».«Дорожная» тема является одной из стержневых в творчестве Пушкина середины 1820-х ‒ начала 1830-х годов, и особенно активизируется под влиянием путешествия в Арзрум. Из лирики, где она поначалу возникла, тема в 1829 г. переходит в прозу, в роман в стихах. В лирике «дорожная» тема обращена по преимуществу к путнику, к его навеянным от мира сосредоточенным чувствованиям и размышлениям, насыщена философско-символическими ассоциациями и перерастает в тему жизненного пути. Н.Н. Петрунина замечает: «Путевые записки 1829 года» с их географическим и тематическим диапазоном согласно законам и возможностям жанра перемещают акцент с личности путешествующего на его дорожные впечатления ‒ встречи с замечательными людьми, наблюдения быта и нравов экзотических народностей, картины величественной дикой природы, памятники человеческой истории».Путевые впечатления поэта сложным образом преломились и в повести о смотрителе. И все же в предыстории этой повести особенно существенны писанные, по-видимому, одновременно и связанные между собой «Путешествие Онегина» (первоначальная восьмая глава романа в стихах) и прозаический набросок, который в рукописи «Станционного смотрителя» Пушкин определил как «Записки молодого человека».Г. М. Фридлендер обратил внимание на то принципиальное значение, которое имело для генезиса «Станционного смотрителя» и «Записок молодого человека» стихотворение П. А. Вяземского «Станция», появившееся в альманахе «Подснежник на 1829 год» (цензурное разрешение 9 февраля, вышел в свет 4 апреля 1829 г.). Отзвуки спора с Вяземским можно уловить и в «Путешествии Онегина».И. М. Дьяконов пишет: «мысль “увидеть Русь” рождается у Онегина под влиянием “патриотического” порыва, не выношенного, но, по ироническому определению автора, “мгновенно” овладевшего скучающим героем. Реальная же Россия, не затрагивая ни мысли, ни чувства Онегина, отзывается в нем неодолимой “тоской”. Система мировосприятия Онегина остранена не только посредством авторской иронии. Ей противостоит собственная позиция автора-повествователя ‒ своего рода мировоззренческий и эстетический манифест, воплощенный в обширном лирическом отступлении. Скромная поэзия простой русской природы и жизни ‒ и это знаменательно в предыстории “Повестей Белкина” ‒ торжествует в этих строфах над экзотикой и романтическими красотами, пленявшими автора в юности». Оправдывая пристрастную односторонность своего изображения, Вяземский писал в примечаниях к «Станции»: «В стихах высказать всего невозможно: часто говори не то, что хочешь, а что велит мера и рифма». Пушкин блестяще очистил стих от этого обвинения. Но Онегин далек от трезвого и внимательного отношения к миру и в этом смысле противопоставлен автору. И. М. Дьяконов отмечает: «Он ближе Вяземскому, герою-повествователю “Станции”, хотя и не как индивидуальность, а скорее типологически, восприятием жизни сквозь призму скептической иронии».Н.Н. Петрунина, и в этом мы согласны с исследовательницей, считает: «Будучи сопоставлены с “Путешествием Онегина”, с одной стороны, со “Станцией” Вяземского ‒ с другой, “Записки молодого человека” делают позицию Пушкина самоочевидной. Повествование от первого лица сближает незавершенный прозаический набросок Пушкина и с лирическим отступлением “Путешествия” и со стихотворением Вяземского. Но то, что в “Путешествии” утоляет насущную потребность души, созревшей для жизни действительной, открывшей для себя поэтическую прелесть ее простейших проявлений, то в “Записках” гнетет романтически восторженного юношу “скукой”, которая сродни онегинской “тоске”, хотя и происходит от другого корня».Анализируя «Записки молодого человека», Н. Н. Петрунина замечает: «Примечательно, что вновь остраняя родственное «Станции» отношение к прозе жизни, Пушкин сообщает его неискушенному юноше. Его сознание, еще не освободившееся от школьных прописей, далеко от скепсиса и иронии ‒ продуктов ума разочарованного. Поэтому люди, вещи, отношения, принадлежащие миру почтовой станции, предстают в своих истинных очертаниях: молодой человек отвергает этот мир, как мир скуки, но видит и описывает его таким, каков он есть. В то время как у Вяземского станция отражается в деформирующем зеркале авторской иронии, “Записки”, помимо желания их автора, доносят до нас облик и “кривого смотрителя”, и его домашних, и заброшенной деревушки, причем все это живет своей, немудрящей, но до осязаемости достоверной жизнью». «Мир, проносившийся мимо дорожного экипажа, ‒ пишет Н.Н. Петрунина, ‒ остановился, рядовая, ничем не замечательная станция обрела свое лицо, а ее жизнь ‒ самодвижение. Но герою недостает покамест интереса к этому миру, чтобы проникнуть за внешние его грани, скрывающие от равнодушного взора житейские радости и тревоги “кривого смотрителя”. Этот следующий шаг совершился в “Станционном смотрителе”». В «Станционном смотрителе» образ рассказчика становится сложнее: историю рассказывает уже не молодой, а умудренный годами человек, ставший ее свидетелем в далекие молодые годы. Р. Поддубная проницательно замечает: «Он новыми глазами, сквозь призму привнесенных временем перемен видит и Дуню, и обласканного ею смотрителя, и себя самого, “бывшего в малых чинах”, “с бою” берущего то, что во мнении его следовало ему по праву, но зато так взволнованного поцелуем смотрителевой дочки». «Психологический облик героя “Записок молодого человека”, ‒ отмечает Н.Н. Петрунина, ‒ отозвался в «Станционном смотрителе», но предстал там как момент в развитии рассказчика, и это характерно для повести, где нет ни одного персонажа, не подвластного движению времени: оно неумолимо усложняет казавшиеся предельно простыми коллизии и меняет самих участников событий». Сюжет повести, взятый Пушкиным за основу, не являет оригинальным. Ряд исследователей выявили связь сюжета «Станционного смотрителя» с рядом других произведений, как русской, так и зарубежной литературы, созданных ранее. Так, В.Э. Вацуро отмечает, что сюжет «Станционного смотрителя» ведет к сентиментальной повести ‒ обольщение крестьянской девушки ветреником-дворянином ‒ это сюжет и проблематика «Бедной Лизы» Карамзина. Прямые сюжетные соответствия «Станционному смотрителю» он видит в повести Мармонтеля «Лоретта»: «Дочь деревенского фермера-однодворца Базиля красавица Лоретта влюбляется в графа де Люзи; соблазнитель притворяется больным и преодолевает сопротивление девушки. Лоретта уезжает с ним, оставляя отца; несчастный Базиль отправляется на поиски ‒ и находит дочь живущей в роскоши и веселье. Ему удается увезти ее, но граф разыскивает свою любовницу и предлагает ей брак. Развязка благополучна, но Базиль, «старый солдат» (как и Самсон Вырин), до конца дней своих не может простить зятю оскорбления семейной чести».О параллелях с другими произведениями говорит и В.С. Непомнящий. Он отмечает, что исследователи неслучайно так заняты литературными «источниками» и соотношением с ними «Повестей...». В. С. Непомнящий считает, что «Пушкин использовал и русские повести, и французские комедии, и немецкий “анекдот”». Э.В. Вацуро анализирует эволюцию заимствованного сюжета с точки зрения особенностей повествования и смещения смысловых акцентов. По его мнению, выбор сюжета о молодом повесе-гусаре, обольстившем девушку из «простого звания», предопределял конфликт и систему ценностей новеллы: «Центр тяжести лежал в области личных и социальных взаимоотношений соблазнителя и обольщенной; и в литературе, и в быту они рисовались так, как представлял это себе Самсон Вырин: “Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да в бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою” (V, 140). Эти мотивы составляли устойчивый комплекс, центральный для новеллы, ‒ и уже в пределах его шло психологическое углубление конфликта, как это было в «Бедной Лизе», где Карамзин впервые в русской литературе сделал шаг в сторону от прямолинейной трактовки характеров и ситуации. Тем не менее и «Бедная Лиза» оставалась историей “виновника” и “жертвы”».Первое, что, делает Пушкин, ‒ меняет иерархию героев и ситуаций. В центре ‒ рассказа Самсон Вырин и его история; то же, что составляло центральную коллизию близких по типу повестей, составляет второй глубинный план «Станционного смотрителя». «История Минского и Дуни, - пишет Э.В. Вацуро, ‒ дана отраженно, дискретно, в нескольких эпизодах и занимает явно подчиненное положение».Парадокс «Станционного смотрителя» заключается в том, что обольщенная и обольститель оказались счастливы друг с другом. Похищение обернулось не трагедией, а идиллией. Мир, погубивший Самсона Вырина, принес счастье его дочери.К близкой ситуации обращался, как уже говорилось выше, Мармонтель и привел повествование к благополучному концу. Э. В. Вацуро утверждает: «в “Станционном смотрителе” благополучного конца быть не может». Мы согласны с исследователем. Сцена разговора Минского с Выриным очень наглядно показывает трагическую непреодолимость конфликта: «Что сделано, того не воротишь,‒ сказал молодой человек в крайнем замешательстве; ‒ виноват перед тобою и рад просить у тебя прощения; но не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово. Зачем тебе ее? Она меня любит; она отвыкла от прежнего своего состояния. Ни ты, ни она ‒ вы не забудете того, что случилось» (V, 151). Социальная бездна разделяет теперь не только Минского и Вырина, но и Дуню и Вырина; дочь уже не может вернуться к отцу и жить по его законам,‒ да и отец, как бы он ни принуждал себя, не сможет простить ей позора. В. Э. Вацуро пишет: «Вырин прав, конечно, а Минский виноват, да только для Дуни восстановление справедливости означает несчастье до конца жизни, ‒ а Вырин не может ни понять этого, ни в это поверить. И теперь Минский вынужден защищать не только себя, но и Дуню, и порядочный и даже благородный человек в растерянности и замешательстве прибегает к убийственно оскорбительным и жестоким автоматическим жестам социального поведения: он пытается откупиться деньгами, а потом выбрасывает на лестницу оскорбленного им старика».В. Э. Вацуро справедливо замечает: «Минский думает, что тем самым он разрубил гордиев узел все более запутывающегося конфликта, но в философии пушкинских сюжетов причинно-следственным связям принадлежит совершенно особая роль, и нет, вероятно, ни одного действия, которое бы не вызвало к жизни сложную и не всегда предугадываемую цепь последствий. «Вы не забудете того, что случилось», ‒ пророчески говорит Минский, ‒ и мог бы обратить эту формулу к себе самому, рассчитав, что Дуня отныне будет постоянно чувствовать свою виновность в унижениях и смерти отца». Таким образом, в «Станционном смотрителе» Пушкин реализовывает во многом совершенно новаторский подход к написанию прозы. Очевидно, что основные задачи, которые было необходимо решить в цикле, вынашивались Пушкиным задолго до этого, а замысел подобного произведения имел место еще до Болдинской осени. В пользу этого утверждения говорит и тот факт, что повести писались очень быстро, буквально в считанные месяцы. «Станционный смотритель», по мнению Н.Н. Петруниной, с чьей точкой зрения мы совершенно согласны, является своеобразным фокусом, в котором связались разрозненные на первый взгляд итоги исканий Пушкина-прозаика. В работе над черновиками и планами «Станционного смотрителя», Пушкин стремился достичь соответствия собственным критериям, предъявляемых новой прозе. Это в первую очередь, особый стиль, являющийся одновременно простым и лаконичным, и вместе с тем, представляющий собой сложное переплетение аллюзивных и интертекстуальных связей. «Дорожная» тема, мотив станции справедливо связываются исследователями с «Путешествием Онегина», «Записками молодого человека» и «Станцией» П. А. Вяземского. При этом образ рассказчика, появляющийся в «Станционном смотрителе», по сравнению с упомянутыми произведениями усложнен (за счет того, что, будучи умудренным опытом, ведет рассказ о том, что произошло в молодые годы, и в то же время обладает таким важным качеством, как интерес к этому миру, стремление проникнуть за внешние его грани). Исследователи отмечают многочисленные параллели с произведениями сентиментализма, а также анекдота и библейской притчи.