Понятие лжи в философии

Уникальность в етхт - 63%
Работа получила оценку "отлично". ...

Ложь» принадлежит к группе понятий, широко используемых в науке, в педагогической и социальной практике, включая повседневную жизнь человека. Весьма широкое использование этого понятия обязательно размывает его содержание, нарушая семантические границы его объема. ...

Проблема лжи всегда была важным вопросом в социальной жизни и сознании людей. Она получала теоретическое осознание в различных философско-этических и религиозных учениях, науках, таких как этика, логика и психология. Вместе с этим, до настоящего момента она так и не была достаточно изучена. В философских исследованиях можно проследить тенденцию рассмотрения особенностей проявления лжи как атрибут человеческих коммуникаций. «Ложь проникла во все сферы человеческого бытия, человеческий мир не только создает для лжи беспристрастные возможности, но и имеет ложь одним из своих начал, нет такого вида социальной деятельности, где бы ни встречался обман», — полагает современный исследователь феномена лжи Д.И. Дубровский .

Если указанный поступок будет совершен, они будут спасены, а если нет – то, соответственно, погибнут. Как надлежит повести себя? Что решить? Конечно, необходимо защитить своих родных. Аристотель не высказывает здесь никаких сомнений, он даже вынужден оправдать «постыдный поступок» ради своих близких тем, что обстоятельства «пересиливают природу человека» и их «никто не мог бы вынести». Человеческое благоразумие не может справиться с существующей властью тирана, что говорит о подневольности такого поступка. Правдивость в таких случаях видится просто не уместной, поскольку она может стоить слишком дорого – она может обойтись ценой жизни родных и близких. С точки зрения греческого философа нет никакой пользы в подобном жертвоприношении для достижения абсолютной правдивости, поскольку последняя является лишь общим (абстрактным) требованием, которое не имеет конкретного значения за рамкой самой жизненной ситуации. В связи с этим правдивость следует принимать как условную добродетель, которая максимально полезна и приятна при непосредственном дружеском общении, которое распространяется на всех граждан. Это нравственно одобрено и заслуживает похвалы, в то время как обман сам по себе дурен и должен быть осужден. Однако вынужденный обман, который имел место под давлением каких-то неподвластных человеку обстоятельств, может быть простителен и вызывать сочувствие. Следовательно, такой обман не должен быть наказуем. Человеческая природа слаба, что должно приниматься во внимание и моралистами, и судьями, поскольку люди совсем не совершенны по сравнению с богами. Поэтому чрезмерные требования противоречат понятию о срединном значении всякой добродетели. Мера соответствия долгу в свою очередь должна даваться самим человеческим рассудком, который анализирует каждую сложившуюся жизненную ситуацию, исходя из своего усмотрения.Резюмируя можно сказать, что Аристотель выступает в качестве противника безусловной правдивости, поскольку такая «срединность» не является самостоятельной в силу того, что она должна быть подчинена «нравственной красоте» и «полезности» поступка. Последний выступает в качестве требований, складывающихся в обществе и имеющих общее значение как традиционные нормы, правила, привычки. Само собой разумеется, что такая общезначимость не является обязательной для человека с другими ценностными приоритетами, посему выступает условной и зависящей от усмотрения конкретного лица. Однако, поскольку философ мыслит о человеке в достаточно жестких социальных рамках существовавшего на тот момент греческого полиса, где свободные граждане знали друг друга, то любой произвол, любое отступление от традиционных норм и запретов автоматически делает человека преступником, который нарушил требования общей полезности и устойчивости нравов. Отсюда следует, что эксперименты с собственной моралью будут весьма ограничены родовыми устоями и соответствующими нормами права.3. Соотношение лжи и теологических основ средневекового философского мышленияВ средневековом-христианском миропонимании истина, в первую очередь, позволяет судить о том, что должно быть, и только потом говорит о том, что было и стало. С точки зрения такого смысла она представляет собой прежде всего свойство самой «вещи», а уже после – высказывания о ней. Она устанавливается сначала in facto, чтобы потом, при необходимости, констатировать и post factum как отношение суждения к определённому положению дел, происходящих в реальности. Устанавливаемая in facto истина трактовалась как соответствие (adaequatio, conformitas) образа существования предмета божьему велению о нём. Либо, если выразиться в терминах греческого богословия, как соответствие тропоса предмета – его логосу. Отсюда получается, что человеческая жизнь истинна в той мере, в какой человек благодаря своему существованию актуализует вечный логос, которым предвечно харакетризуется человеческая природа и органичный для неё способ существования. В соответствием с учением Церкви, единственным человеком, кто после грехопадения Адама самым идеальным образом осуществил человеческий логос, был Христос. А отсюда следует, что по отношению к человеческой жизни степень истинности была определена конкретнее: мерой употребления личности Иисусу, Сыну Бога Живого. Поэтому людей, которые достигли вершин святости, именуют преподобными: благодаря образу своей жизни они в высшей степени стали подобными Христу. Поэтому, в схоластике термины veritas («истина») и reсtitudo («правильность, праведность, справедливость») нередко употреблялись как синонимы. Как отмечал Фома Аквинский, вещи истинны в той степени, в какой «они приобретают подобие тех образов, которые суть в Божественном уме». Божественный Логос как бы облекает эти образы – логосы отдельных предметов – внутри Себя. «И само соответствие вещей этому вечному изречению (dictio) есть их правильность (rectitudo) и обязанность быть тем, что они есть», – говорит Р. Гроссетест. Похожие идеи, которые ставшие фундаментом для развития схоластической мысли Запада, они начали ранее развиваться на христианском Востоке. Они дают возможность понять природу средневекового доверия. В этом плане весьма интересным представляется идея, схематически выраженная Дорофеем Газским (VI–VII вв.). Представим точку, а вокруг неё – очерченную окружность. От внешних границ круга следует мысленно провести лучи, которые устремлены внутрь, к центру. Они иллюстрируют пути духовного совершенствования, в соответствии с которым должны развиваться люди, а центральная точка схематично представляет собой Бога. Чем больше люди двигаются по направлению к Богу, тем больше они сближаются друг к другу. Следовательно, при таком сближении друг к другу, они в то же время становятся подобными Богу. И наоборот, удаляясь от Центра происходит закономерное их отчуждение друг от друга. Благодаря единству человеческой природы, которая была задана нашим логосом, «мы все можем обладать как одним естеством, так и одной волей и одним хотением, будучи [созвучными] с Богом и друг с другом и не отдаляясь от Бога и друг от друга», – отмечает Максим Исповедник, который являлся крупнейшим византийским мыслителем VII в. Однако для этого как руководящий ориентир необходимо избрать Христа и благодатный закон любви, который был провозглашён Им в мире. Как считают восточные отцы Церкви, первородный грех стал причиной расподобления человеческой природы её идеальному образцу, который существовал в Боге. В следствие этого исконный и естественный способ её реализации был забыт из-за гномического (γνώμη – «воля, мнение») распадения человечества, руководствующееся множеством индивидуальных взглядов, оценок, прихотей. Истинный тропос был забыт. В согласии с таким тропосом должна была быть осуществлена человеческая природа в конкретных личностях, что повлекло за собой бытийную дезориентацию смертных и, как следствие, неизбежность заблуждения и лжи. «Unde malum?» – задавали себе вопрос схоласты, когда обсуждали происхождение зла. Они отвечали, что зло идет из обмана и заблуждения, поскольку как метко заметил Августин, никто не оставляет Бога, за исключением обманутого. Зло наравне с ложью имеет общее свойство – бытийную пустоту: то есть того, чего нет в действительности. Но откуда происходит ложь? Ведь Творец не мог создать ничего ложного. Это стало бы противоречием в определении: всё, что есть, –истинно. Если обратиться к Ансельму Кентерберийскому, великому схоласту XI в., то увидим, что «в сущности всего существующего есть Истина, ибо [все существующие вещи] суть то, что они суть в высшей истине». По мнению средневековых мыслителей, ложь – есть промысел в мире дьявола, первого существа, добровольно извратившего свой способ существования, поскольку он восстал против Бога, а ,следовательно, и против собственной природы, поскольку природа всякой вещи коренится в Творце. Характеризуя истину и ложь по преимуществу в онтологическом ключе, христианские мыслители говорили об их принципиальной несовместимости. Как они считали, «благая» ложь представляет собой фикцию, так как нет таких истинно благих целей, для которых стоит использовать обман. При помощи лжи может быть достигнута только ложное благо, то есть вовсе не благо, а зло, которое в определенном смысле тождественно с ложью. Если исходить из того, что бытие и истина тождественны, и вместе они составляют сущность Бога, то любая ложь ведет к удалению от Него, потерю бытия как высшего блага и совершенства, которыми владеет тварь. Отсюда следует, что ложь всегда означает «служение Сатане», и «лжец не имеет общения с Богом». Стремясь к приобретению посредством обмана какие-либо мнимые блага, он, в конечном счете, теряет собственное «Я». «Обладая истиной, я буду обладать всем, поскольку всё ей подчинено, – утверждает Иоанн Златоуст. – Приобретая же ложь, я не буду даже самим собой, поскольку не принадлежу истине». Таким образом, можно понять, что каждый лжец является, прежде всего, жертвой демонического обмана. Тот, кто введен в заблуждение, представляет собой орудие в руках дьявола, при помощи которого тот, действуя в мире, увлекает за собой прочих. Допустимость лжи в философии с точки зрения И. КантаЗдесь целесообразно рассмотреть эссе «О мнимом праве лгать из человеколюбия», в котором И.Кантом разбирается ситуация, в которой человек дает убежище другу, который преследуется злоумышленником. В скором времени в дверь стучит злоумышленник и категорично спрашивает, не в этом ли доме скрывается нужное ему лицо. Кант по этому поводу утверждает, что строжайшей обязанностью человека является, чтобы сказать злоумышленнику всю правду без утайки.Кант часто обсуждал проблему лжи. Еще в двух других случаях эти обсуждения соотнесены с определенными конкретными сюжетами. Так, в «Основоположениях к метафизике нравов» им рассматривается ситуацию заведомо ложного обещания «неплатежеспособного должника»: человек, который находящиеся в безысходной финансовой ситуации, обещает кредитору, что вернет деньги в положенный срок, зная, что вернуть их он не сможет. Такие обещания, как отмечает Кант, просто недопустимы с правовой и этической точек зрения, так как они подрывают основы общества, выступают как преступление против справедливости и человечности в целом. Они однозначно неуниверсализуемы. В «Метафизике нравов» Кант в качестве примера лжи по чужому распоряжению описывает ситуацию, в которой слуга по приказу хозяина сказал пришедшим, что хозяина нет дома, из-за чего у хозяина появляется возможность убежать из дома. Совершив свой побег, он совершил преступление, чего могло бы не произойти, если бы слуга сказал правду. Поэтому на слугу ложится двойная вина: за сказанную неправду и за невольное соучастие в преступлении.Будет неверным думать, что такие кантовские случаи представляют собой сюжетное разнообразие. Не смотря на то, что Кант рассматривает их в качестве однопорядковых разновидностей нарушения принципа «не лги», по всем трем случаям давая, в целом, одинаковые аргументы, – такие примеры представляют собой разные ситуации, как в коммуникативном, так и в этическом плане. Это представляет собой не примеры-иллюстрации, а разные по типу примеры. Поэтому и рассматривать их надо в разных нормативных контекстах.Предметом такого обсуждения выступает только сюжет с домовладельцем, который предоставил убежище другу и был вынужден держать ответ перед злоумышленником. Это представляет собой наиболее проблематичный кантовский пример лжи. Если рассматривать пример с неплатежеспособным должником, который дает заведомо ложное обещание, то можно вполне разделить кантовскую аргументацию, поскольку рассуждение Канта по такому поводу весьма безукоризненно, поскольку не известно ни одного сомнения, высказываемого на этот счет. По поводу примера с хозяином и слугой ту же аргументацию Канта можно в определенной степени принять, признавая одновременно, что ситуация по разным параметрам – коммуникативным и поведенческим – намного сложнее и требует многостороннего анализа. Однако такая же аргументация, которая применяется Кантом к примеру, который разбирается в эссе «О мнимом праве лгать из человеколюбия», вызывает весьма глубокие сомнения по разным основаниям. В первую очередь, с метафизически-нормативной точки зрения: находится ли домохозяин в каких-нибудь отношениях обязанности со злоумышленником, чтобы с него спрашивать, как на то готов Кант, за неисполнение обязанности перед ним? Выявление таких аспектов предполагает, что измениться взгляд на саму ситуацию – расширение предмета внутриситуационного анализа, рассмотрение такой ситуации как коммуникативно и императивно сложной. Данная ситуация не исчерпана, в отличие от ситуации с неплатежеспособным должником, двумя субъектами – домохозяином и злоумышленником, в ней неявно присутствует и друг-беглец. Сама по себе ситуация не подходит под типологию, которая задается названием эссе: речь идет не о праве лгать «из человеколюбия», а о праве человека на ложь в условиях конфликта обязанностей, и даже ради защиты оказавшегося в смертельной опасности подопечного человека, и уж тем более друга.Рассуждая по этому случаю, как и по всем другим, Кант представляется метафизиком (нормативности), абсолютистом и универсалистом. Кант мыслит в данном случае так, как будто мораль была гомогенна и цельна. Она также не гомогенна в «Метафизике нравов», в которой она характеризуется, с одной стороны, как право, а с другой - как добродетель, а обязанности следует разделить на совершенные и несовершенные. При гомогенном видении мораль характеризуется, как «благополучная», она не знает внутренних противоречий. Иной подход к описываемому Кантом примеру может оказаться возможным при допущении нормативной негомогенности морали, при котором какое-то содержание морали определено как абсолютное, в смысле безусловного и приоритетного, а другое такое содержание – как относительное, как условное; и степень императивности моральных принципов может рассматриваться по-разному: наряду с требуемым и запретным существуют рекомендуемое и нерекомендуемое, допустимое и недопустимое.Вместе с этим, для того, чтобы такая другая точка зрения на данный пример стала возможной, следует преодолеть односторонне «рецептивное», «рецитативное», «штудийное» отношение к истории мысли.