Футуризм. Их декларации

Работа по русской литературе первой половины XX в. посвящена анализу манифестов и деклараций русских футуристов каждого из направлений футуризма. ...

Разумеется, европейские футуристические манифесты, послужили мощным источником формирования футуризма в России, так как попали на уже подготовленную почву. Но не в меньшей степени основы русского футуризма намечались и символистами: в их поэзии уже существовали к тому времени тема города, машинной цивилизации, всеобщего хаоса; отступления от привычной поэтики, сложные виды рифм. Ко всему прочему, символизм оставил «в наследство» футуризму связи с европейской культурой: французской, немецкой. Эти особенности и обусловили неповторимый облик русского футуризма.

Футуристическое движение в России, включавшее ряд групп, то вступавших во временные альянсы, то конкурирующих друг с другом, составляло, пожалуй, наиболее значительную и заметную часть общего авангардного направления начала века. Футуризм нельзя назвать цельной эстетической школой, он – скорее, «идея», вокруг которой сгруппировался конгломерат школ, не сходных меж собой. Разным было отношение к опыту символизма и к культурной традиции; в творчестве одного и того же поэта могли сочетаться футуристическая устремленность в будущее, ориентированная на технологию и урбанизацию, и, одновременно, ностальгическое возвращение, обращение к прошлому.

Это поэты, очень скоро назвавшие себя «будетлянами», «гилейцами» и вошедшие в историю литературы как кубофутуристы. Программное значение для определения принципов кубофутуризма имел манифест в сборнике «Пощечина общественному вкусу», сочиненный в декабре 1912 года Д. Бурлюком, А. Крученых, В. Маяковским и В. Хлебниковым. За ним последовал второй манифест в альманахе «Садок судей II» за подписью Д. и Н. Бурлюков, Е. Гуро, В. Маяковского, Е. Низен, В. Хлебникова, Б. Лившица и А. Крученых. Во втором случае авторы манифеста представляют главный поэтический состав кубофутуризма (группы «Гилея»).Рассмотрим знаменитый манифест «Пощечина общественному вкусу». Исходным пунктом, главным условием и средством самоутверждения кубофутуристов была идея исчерпанности существовавшего до них искусства. «Только мы — лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве. Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиероглифов. Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. С Парохода современности. Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней». Эти слова знакомы всем. Они цитируются при первом упоминании о футуризме как главное свидетельство его враждебности классическим традициям. Но далее в манифесте «отвешивается пощечина» и современному искусству, «всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Соллогубам, Ремизовым, Аверченкам, Черным, Кузьминым, Буниным и проч. и проч.». Так, кубофутуристами отрицается «всё» («нужно место расчистить»). Принципиальным и самым сложным моментом в манифесте кубофутуризма является переход от ниспровержения к утвердительной части программы – это не смена признаков в определенной плоскости (антитеза), а утверждение другого угла зрения, смена методологии. Старое, отжившее определялось футуристами через отрицательное «содержание», в эмоционально-оценочном ключе: «непонятные гиероглифы», «парфюмерный блуд», «бумажные латы», «грязная слизь», «дача на реке», «грошовая слава». Новое, «наше» представлено в этом ключе «высотой небоскребов»; абстрактными определениями («Новое Первое Неожиданное», «зори неведомых красот»). Гораздо более веско новое заявляло себя в другом измерении, не через «содержание», а через «форму» («не что, а как»): новое, открытое футуристами, Самоценное (самовитое) Слово. Наиболее отчетливо его роль подтверждается в тезисах доклада Маяковского «Пришедший Сам» (1913): «1) Слово против содержания. 2) Слово против языка (литературного, академического). 3) Слово против ритма (музыкального, условного). 4) Слово против размера. 5) Слово против синтаксиса. 6) Слово против этимологии». За Самоценным Словом остается его «внутренняя жизнь», не столько даже распознаваемая и угадываемая, сколько приписываемая слову по его строению и звучанию. «Мы стали придавать содержание словам по их начертательной и фонической характеристике », - сказано в манифесте сборника «Садок судей II». Проблема «отношения к слову» и неотделимая от нее проблема содержательности формы породила в начале века острые теоретические и поэтические споры. Футуристов не устраивало слово-символ, которое в системе символизма призвано было открывать во временном вечное, быть эхом иных звуков, иных миров. Футуристы подчеркивали именно материальную, заземленную сущность слова, но свою идею они тоже доводили до предела, до противоположной крайности. Они не просто возвращали слову его вещественное значение, они само слово утверждали как реальную вещь, которую можно потрогать. Только в таком качестве слово могло стать «самоценным» и «самовитым», вплоть до перехода в разряд «зауми». Трепетное отношение футуристов к слову позволило им расширить границы русского языка. Также проблема слова затрагивается и в манифесте Хлебникова и Крученых «Буква как таковая», где утверждается материальное значение слова через важность наличия у людей «неодинакового» почерка: «Е с т ь д в а п о л о ж е н и я: 1) Что настроение изменяет почерк во время написания. 2) Что почерк, своеобразно измененный настроением, передает это настроение читателю, независимо от слов. Так же должно поставить вопрос о письменных, зримых или просто осязаемых, точно рукою слепца, знаках. Понятно, необязательно, чтобы речарь был бы и писцом книги саморунной, пожалуй, лучше если бы сей поручил это художнику. Но таких книг еще не было. Впервые даны они будетлянами, именно: «Старинная любовь» переписывалась для печати М. Ларионовым, «Взорваль» Н. Кульбиным и др., «Утиное гнездышко» О. Розановой. Вот когда можно наконец сказать: «Каждая буква — поцелуйте свои пальчики»».ЭгофутуризмВ отличие от кубофутуризма, который вырос на «глыбе слова мы» из творческого содружества авторов коллективных изданий, эгофутуризм был индивидуальным изобретением поэта Игоря Северянина. В 1904—1912 гг. за собственный счет он издал 35 стихотворных брошюр. Северянин достиг известности только после того, как в 1909 г. Лев Толстой с возмущением отозвался о его книжке «Интуитивные краски». Вокруг Северянина объединились тогда еще не имевшие литературного опыта И. Игнатьев, В. Гнедов, П. Широков, Грааль Арельский, Д. Крючков. Встав во главе литературной группы, Северянин, однако, не увлекся теоретическим обоснованием эгофутуризма или полемикой. Возможно, его больше занимало признание со стороны старших символистов. Первые успехи Северянина на эстраде связаны не с эгофутуристами, а с Сологубом и Ан. Чеботаревской. Они представили Северянина «всему Петербургу», посвятив ему вечер в своем салоне, а затем пригласили в поездку по России. Утвердившись как поэт, Северянин, естественно, все менее ощущал необходимость в сотрудничестве с Академией эгопоэзии и завершил его «Эпилогом эгофутуризма» (1912). В целом, Северянин декларировал позицию эгофутуризма в стихах. Специальными стихотворениями отметил он возникновение и конец («пролог» и «эпилог») своей Академии, стихами вел, после краткого союза, войну с кубофутуристами («Поэза истребления»). Также новизну своей поэтики, ставя ее в прямую связь с современностью, он оценивал сам и тоже в стихах. В пояснении к «Прологу» Северянин писал: «В отличие от школы Маринетти, — пояснил он, — я прибавил к этому слову (футуризм) приставку “эго” и в скобках: “вселенский” …Лозунгами моего эгофутуризма были: 1. Душа — единственная истина. 2. Самоутвержденье личности. 3. Поиски нового без отверганья старого. 4. Осмысленные неологизмы. 5. Смелые образы, эпитеты, ассонансы и диссонансы. 6. Борьба со “стереотипами” и “заставками”. 7. Разнообразие метров». Примечательно то, что поэт и обозначает свою сопричастность футуризму и, в то же время, противопоставляет себя кубофутуристам, неявно их критикуя за слепое отвержение старого и нового искусства. Дважды в 1912 году его группа заявляла себя листовками-манифестами.