Роль цветообозначений в информационной структуре романа Олдоса Хаксли

Введение 3
Глава 1. Основные понятия исследования 5
1.1. Подходы к пониманию текста в современной лингвистике 5
1.2. Информационная структура текста 13
1.3. Стилистика декодирования 23
1.3.1. Сильная позиция в тексте 27
1.4. Понятие и основные функции цветообозначения 28
1.5. Психосемантика цвета 36
Выводы по главе 1 49
Глава 2. Использование цветообозначений в романе О. Хаксли «Crome Yellow» 51
2.1. Роль цветообозначений в организации содержательно-фактуальной информации романа 51
2.2. Роль цветообозначений в организации содержательно-концептуальной информации романа 65
2.3. Роль цветообозначений в организации содержательно-подтекстовой информации романа 70
Выводы по главе 2 77
Заключение 80
Список использованной литературы 84
Приложение 89

Шаги писателя на пути к новой духовной реальности могут быть рассмотрены в рамках всего его творческого пути – от первой книги стихов 1916 года до последнего романа 1962 года – через призму использования образов цвета и света.
К 1936 году Хаксли уже начал свой проблемный духовный путь от отчаяния к мистическому союзу с «чистым светом в пустоте». Несмотря на некоторые случаи в реальной жизни, когда автор воспринимал желаемое как действительное и многие еще неразрешенные сомнения, сознательную приверженность к идее Божественного Света у Хаксли можно проследить уже в 1922 году в его первом романе «Желтый Кром».
Подтверждение целенаправленного использования Хаксли цвета приводится в его «Естественной истории видений», лекции 1959 года, в которой он ставит вопрос: «Почему драгоценные камни драгоценные?». Эти яркие камешки, пишет Хаксли, не обладают прекрасной согласованностью и целостностью, как художественное или музыкальное произведение, они являются отдельными объектами, на которые человеческий разум реагирует необъяснимым образом. Он утверждает, что одну из причин нашего интереса к драгоценным камням можно найти в «Федоне», где Сократ говорит об идеальном мире, для которого наш мир является в некотором смысле довольно плохой копией. Сократ говорит: «В этой другой земле цвета намного чище и ярче, чем здесь. Горы и камни имеют там богатый блеск, живую прозрачность и интенсивные оттенки» (цит. по: Paulsell, 2003, p. 26). Платон пишет не только о метафизической идеи, но и о внутреннем мире другой земли, которая имеет особый ландшафт и прекрасные области памяти, фантазии, воображения, мечты, и, самую далекую область – «мир видений». Хаксли объясняет важность света и цвета в этом мире видений: «Этот опыт чистого света в пустоте – визуальный опыт, можно сказать, самого высокого, самого мистического характера. На достаточно низком уровне свет, как мне кажется, распадается и становится, так сказать, частью различных объектов, лиц и форм. Это как если бы этот огромный белый свет был так или иначе преломлен через призму и разбит на разноцветные огни. В этом – низшая форма видения, когда у нас появляется реакция на интенсивность света, что в каком-то смысле можно соотнести со словесным творчеством, так что есть сложное видение – это работа, в которой свет играет огромную роль, но это не чистый белый свет великий теофании» (цит. по: Paulsell, 2003, p. 26).
Хаксли заключает, таким образом, что драгоценные камни являются драгоценными, потому что они являются объектами внешнего мира – наряду с огнем, витражами, фейерверками, театральными представлениями, елочными огнями, радугой и солнечным светом, – который в наибольшей степени напоминает то, что видят люди, погружаясь в свой воображаемый мир. Поэты и писатели, давая читателям мистические видения этих объектов, имеющих сходные с драгоценными камнями характеристики, приводят читателей в контакт с воображаемым миром и, возможно, стимулируют собственные способности читателей к видениям.
Роман «Желтый Кром» сконцентрирован вокруг молодого поэта Дениса Стоуна, который, как подчеркивает его имя, имеет возможность стать «сверкающим камнем» с ярким и красочным поэтическим будущим.
В начале романа Денис Стоун – бесцветный и непрозрачный, т.е. недрагоценный камень. Благодаря использованию цвета для описания героя в начале романа читатель получает намек на возможность молодого поэта провести наполненную значением жизнь и в то же время – его итоговую неудачу в развитии этого потенциала. Хаксли описывает Дениса (здесь можно отметить определенную аллюзию к Пруфроку Т. Элиота, который пытается решить, следует ли надеть белые фланелевые брюки) в его первое утро поместье Уимбушей, где он присоединился к общей вечеринке:
Denis woke up next morning to find the sun shining, the sky serene. He decided to wear white flannel trousers – white flannel trousers and a black jacket, with a silk shirt and his new peach-colored tie. And what shoes? White was the obvious choice, but there was something rather pleasing about the notion of black patent leather... His half might have been more golden, he reflected. As it was, its yellowness had the hint of agreenish tinge in it.
Хотя он и выбирает довольно бесцветную одежду в итоге, белые фланелевые брюки, шелковая рубашка, персикового цвета галстук и черные лакированные туфли Дениса в целом придают ему определенный блеск и глянец. Его волосы (yellow with green tinges – желтые с зеленоватым отливом, оттенок желтого крона), однако, имплицитно указывают на определенные потере в чистоте цвета. Эта смесь желтого и зеленого, которая «might have been more golden» (могла бы быть более золотой) – чистейший тон желтого крона – символически предвещает отсутствие у Дениса мужества, чтобы объявить о своей любви и стимулировать собственное внутреннее поэтическое видение.
Поэт скорее уклоняется от реальности и пишет пресные стихи, а не исследует собственную жизнь, что могло бы дать ему хороший материал для ироничной и сатирической поэзии. Помимо профессиональных неудач, Денису также не удается достичь взаимопонимания со своей возлюбленной Анной Уимбуш. На один короткий мистический момент, однако, он вступает в контакт непосредственно со своими чувствами и совершает правильные действия. Сцена происходит ночью в саду, где Денис помогает Анне, когда она падает и больно ударяется:
He felt in his pockets for the match-box. The light spurted and then grew steady. Magically, a little universe had been created, a world of colours and forms – Anne's face, the shimmering orange of her dress, her white, bare arms, a patch of green turf – and round about a darkness that had become solid andutterly blind.
Это видение «цвета и формы» дает Денису уверенность в себе, и инстинктивно он начинает утешать и целовать девушку, которую он любит. На этот раз молодой поэт сбрасывает с себя все «пруфрокское» и действует в соответствии со своими истинными устремлениями. Однако порыв Дениса быстро исчерпывается, и способность к такому видению (часто на уровне метафорической структуры текста временная способность к «видению» поддерживается образом возникающего и исчезающего круга света) исчезает. Хвастливое предложение неумелого любовника донести Анну до дома заканчивается унижением, поскольку он теряет равновесие и снова становится объектом осмеяния. Разочарованный тем, как другие воспринимают его, Денис решает завершить свое пребывание в Кроме под предлогом срочного семейного дела, и ему кажется, будто он планирует собственные похороны. Денис ошибочно полагает, что он действует решительно (хотя и неразумно), но его неспособность честно отвечать собственным чувствам приводит лишь к усложнению его внутреннего паралича.
Художник Гомбо соперничает с Денисом за внимание Анны и за присутствие художественной правды в своих произведениях. Образы цвета и света в живописи Гомбо являются наиболее удачными для мистического видения Крома, что подтверждает и сам Денис:
I have to say that art is the process by which one reconstructs the divine reality out of chaos.
Денис декларирует свое искусство, в то время как Гомбо стремится сделать свое творческое видение целостным. На незавершенной картине Гомбо, написанной под влиянием Караваджо, изображен упавший с лошади мужчина:
A white, relentless light poured down from a point in the right foreground. The beast, the fallen man, were sharply illuminated; round them, beyond and behind them, was the night. They were alone in the darkness, a universe in themselves... A central gulf of darkness surrounded by luminous forms.
По словам К. Кларка, упоминаемая картина Караваджо – это «Видение Савла». Искусствовед Дж. Кэнэдей отмечает, что «Караваджо драматизирует реалистичные сцены с помощью блестящего искусственного света, иногда происходящего из чудесного источника. Самое впечатляющие использования этого приема прослеживается в «Видении Савла»… Свет сам по себе является символом духовного преображения – и он виден лишь Савлу» (цит. по: Paulsell, 2003, p. 33).
Эта чистая, сияющая форма крона желтого (янтарно-желтый, как и кристально-белый дают яркий блеск) обозначает чистый небесный свет – видение, которое видел только Савл. Хаксли, на самом деле, хочет увидеть это «духовное преображение», но, как и Гомбо, он задается вопросом о собственной индивидуальной способности освободиться от отчаяния мира. Как понять, увидел ли тебя Бог? Гомбо смотрит на холст и размышляет:
But that something he was after, that something that would be so terrific if only he could catch it – had he caught it? Would he ever catch it?
Помимо того, что О. Хаксли боролся с философской идеей о мистикой духовной реальности, он также противился самой постановке вопроса о противопоставлении западного и восточного мистицизма. Одна из важных сцен в романе показывает через форму, свет и цвет глубокую заинтересованность автора в религии. Когда Денис и Анна прогуливаются утром в окрестностях Крома, Денис видит:
That part of the garden that sloped down from the foot of the terrace to the pool had a beauty which did not depend on colour so much as on forms. It was as beautiful by moonlight as in the sun. The silver of water, the dark shapes of yew and ilex trees remained, at all hours and seasons, the dominant features of the scene. It was a landscape in black and white. For colour there was the flower-garden; it lay to one side of the pool, separated from it by a huge Babylonian wall of yews. You passed through a tunnel in the hedge, you opened a wicket in a wall, and you found yourself, startingly and suddenly, in the world of colour. The July borders blazed and flared under the sun. Within its high brick walls the garden was like a great tank of warmth and perfume and colour. Denis held open the little iron gate for his compansion. «It's like passing from a cloister into an oriental palace», he said.
Черно-белый пейзаж, одинаково прекрасный в лунном и солнечном свете, в своей красоте зависит от формы. Хаксли сравнивает этот степенный сад с монастырем: сад – это место, отведенное для религиозной изоляции, как и монастырь. Западная монашеская жизнь также зависит от формы в своей красоте: служба (месса), литургические элементы, псалмы. Святые «часы» обеспечивают существование доминирующих форм, которые наполняются религиозным содержанием. «Огромная вавилонская тисовая стена» отделяет формальной сад от цветника, путь к которому проходит через туннели и калитку в стене. Вавилон, место изгнания и плена для народа Израиля и Иудеи, также символизирует современный, враждебный мир, представленный в том числе и как область сопротивления Богу. Туннель в изгороди, похожий на черные туннели, по которым ползет крот в одноименном стихотворении О. Хаксли и тусклые тоннели в «Рифе», где плавают незрячие рыбы, символизируют хаос и неопределенность. После прохождения через туннели, образованные ядовитым тисом герой романа выходит в цветочный сад, наполненный теплом, ароматом и цветом. Этот яркий «восточный дворец» мистицизма метафорически предстает как конечная цель религиозных исканий самого автора, однако сам О. Хаксли сомневался, сможет ли он проложить свой путь через эти темные туннели к новому мистическому союзу.
Выводы по главе 2
Итак, мировоззренческое представление о значимости цветового визионерства О. Хаксли, еще не оформившееся в стройную философскую концепцию в 1920-х годах, все же нашло свое отражение и в его первом романе «Желтый Кром».
Цветообозначения играют важнейшую роль на всех уровнях содержательной структуры романа: фактуальной, концептуальной и подтекстовой.
На уровне фактуально-содержательной информации романа отмечается обилие как самих цветообозначений, так и гиперонимической лексемы colour, которые в совокупности указывают на значимость ощущения цвета и света для писателя. Цветовая информация не просто конкурирует с физическими параметрами объектов действительности, но и одерживает над ними верх. Для О. Хаксли гораздо более важным оказывается цвет, нежели форма, причем каждый цвет у него имеет как узуальное, привычное значение, так и окказиональное значение, выводимое из спектра локальной цветовой семантики. Данное положение проявляется, например, в ключевой фактуальной цветовой оппозиции романа – white и black. Эти цветообозначения являются самыми употребительными в тексте и используются для описания практически одного и того же набора объектов: одежды, цвета кожи, цвета шерсти животных, цвета мебели. Однако в содержательном плане эти цвета играют противоположную роль. Белый цвет является цветом порождающим. Он «обещает» появление всех других цветов, имплицитно содержит в себе весь спектр, на который он готов распасться, т.е. как бы усиливает каждый чистый цвет основного спектра. Напротив, черный цвет ослабляет любой другой цвет, присутствующий рядом с ним: голубые глаза светлеют почти до прозрачности, соломенные волосы становятся белыми, лицо бледнеет. Таким образом, если белый цвет – это начало (а герой в белом – это многообещающий молодой человек), то черный цвет – это конец (темная стена в саду разделяет яркий цветочный сад и блеклый парк).
На содержательно-концептуальном уровне информации в романе «Желтый Кром» можно увидеть непосредственное выражения пока еще не до конца оформленных идей визионерства как ведущего метода восприятия реальности. Восприятие цвета и света для О. Хаксли является единственным способом истинного постижения сути вещей, причем физические размеры и местоположение вещей отходят для него на второй план. О. Хаксли ощущает и некоторую лингвистическую ограниченность такого восприятия. По его мнению, постигнуть реальность можно будет лишь тогда, когда человек сможет полностью отказаться от этих ограничивающих факторов.
На содержательно-подтекстовом информационном уровне цветообозначения в романе демонстрируют складывающуюся философскую концепцию визионерства как некого религиозного феномена. Несмотря на то, что О. Хаксли никогда не рассматривал свою концепцию как религиозную идею и не входил ни в одно значимое религиозное сообщество, отдельные метафорические элементы цветообозначений (например, цветовой образ парка) устанавливаются как некие религиозно-содержательные конструкты.
Заключение
Целью настоящей работы являлось исследование роли цветообозначений в информационной структуре романа О. Хаксли «Crome Yellow».
Первая глава работы была посвящена решению первой из поставленных задач: охарактеризовать основные теоретический понятия исследования, в том числе такие, как «текст», «информационная структура текста», «стилистика декодирования», «цветообозначение».
В данной главе было дано понятие текста, охарактеризована трехчастная информационная структура текста и рассмотрены вопросы функционирования цветообозначений в художественном тексте.
Специфической чертой художественного текста является его яркая образность, которая направлена на создание в сознании читателя наиболее подробного и при этом эффективно воздействующего художественного образа. Особенностью художественного видения автора (и условием его популярности) является обнаружение нового для читателя чувственного аспекта восприятия действительности, который обуславливается спецификой языковой картины авторского восприятия.
Одним из важнейших средств создания художественного образа является использование цветообозначений для описания объекта.
Лингвистическая специфика цветообозначений (наименование по хроматическому тону, насыщенности и светлоте) образует основу разработки дальнейших цветонаименований оттенков. В современном языке сохраняется тенденция наименования цветов как через отнесение к объекту, так и через построение специфических «оттеночных» сочетаний в рамках известных цветовых наименований.
Вторая глава была построена на основе последовательного рассмотрения роли цветообозначений в организации содержательно-фактуальной, содержательно-концептуальной и содержательно-подтекстовой информации романа.
На первом этапе из текста романа были отобраны все примеры использования цветообозначений, которые затем были классифицированы по семантике.
По результатам математического анализа были выделены доминирующие цветообозначений (white и black). В первом параграфе второй главе эти и другие цветообозначения были проанализированы с точки зрения их участив в организации содержательно-фактуальной информации романа.
Цветообозначения используются в романе для описания одежды, физического облика (глаз, волос, кожи) героев, а также для описания парка, животных и объектов неживой природы. Мебель и другие предметы (книга, автомобиль) также могут получать цветовую характеристику.
Разные цвета в романе выполняют разные цветообозначительные функции: одни в большей степени применимы для описания конкретного феномена (например, green – почти всегда в отношении растительности, golden – в отношении цвета волос героев), другие – могут использоваться практически во всех функциях (white и black).
Цветообозначения white и black являются наиболее употребительными в тексте и используются для описания практически одного и того же набора объектов: одежды, цвета кожи, цвета шерсти животных, цвета мебели. Однако в содержательном плане эти цвета играют противоположную роль. Белый цвет является цветом порождающим. Он «обещает» появление всех других цветов, имплицитно содержит в себе весь спектр, на который он готов распасться, т.е. как бы усиливает каждый чистый цвет основного спектра. Напротив, черный цвет ослабляет любой другой цвет, присутствующий рядом с ним: голубые глаза светлеют почти до прозрачности, соломенные волосы становятся белыми, лицо бледнеет. Таким образом, если белый цвет – это начало (а герой в белом – это многообещающий молодой человек), то черный цвет – это конец (темная стена в саду разделяет яркий цветочный сад и блеклый парк).
Во втором параграфе второй главы рассматривается роль цветообозначений в организации содержательно-концептуальной информации романа. Здесь устанавливается, что этот роман является, по существу, первым художественным выражением только начавшей формироваться концепции цветового визионерства. Для О. Хаксли цвет имеет «сверхъестественную значимость», особую смысловую насыщенность, которая не просто дополняет значение определенного феномена, а идет впереди этого значения: значимость явлений визионерского опыта «тождественна бытию».
Восприятие цвета и света для О. Хаксли является единственным способом истинного постижения сути вещей, причем физические размеры и местоположение вещей отходят для него на второй план. О. Хаксли ощущает и некоторую лингвистическую ограниченность такого восприятия. По его мнению, постигнуть реальность можно будет лишь тогда, когда человек сможет полностью отказаться от этих ограничивающих факторов.
В третьем параграфе второй главы роль цветообозначений рассматривается на уровне содержательно-подтекстовой информации.
На этом уровне цветообозначения в романе демонстрируют складывающуюся философскую концепцию визионерства как некого религиозного феномена. Несмотря на то, что О. Хаксли никогда не рассматривал свою концепцию как религиозную идею и не входил ни в одно значимое религиозное сообщество, отдельные метафорические элементы цветообозначений (например, цветовой образ парка) устанавливаются как некие религиозно-содержательные конструкты.
Список использованной литературы
Адмони В.Г. Основы теории грамматики. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 104 с.
Анджапаридзе Г.А. Печальный контрапункт светлого завтра… // Хаксли О. Контрапункт. О дивный новый мир. Обезьяна и сущность. Рассказы. – М.: НФ «Пушкинская библиотека», ООО «Издательство АСТ», 2003. – С. 5-27.
Арнольд И.В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность. – М.: Либроком, 2010. – 448 с.
Арнольд И.В. Стилистика. Современный английский язык. – М.: Флинта: Наука, 2005. – 384 с.
Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. – М.: Художественная литература, 1975. – 502 с.
Болотнова Н.С. О связи теории регулятивности текста с прагматикой // Вестник Томского государственного университета. Сер. Филология. – 2008. – № 2(3). – С. 24-30.
Болотнова Н.С. Художественный текст в коммуникативном аспекте и комплексный анализ единиц лексического уровня. – Томск: Изд. Томск. Гос. ун-та, 1992. – 312 с.
Бондарь В.М. Смысловая структура текста в языках различных типов (психолингвистический анализ на материале газетных текстов английского и русского языков): автореф. дис. ... канд. филол. наук. – М., 1990. – 28 с.
Брунер Дж.С. О познавательном развитии // Исследования развития познавательной деятельности / Под ред. Дж. Брунера и др. – М.: Педагогика, 1971. – С. 25-56.
Бухбиндер В.А. О некоторых прикладных и теоретических аспектах лингвистики текста // Лингвистика текста и обучение иностранным языкам. – Киев: Вища Школа, 1978. – С. 24-40.
Василевич А.П., Кузнецова С.Н., Мищенко С.С. Цвет и названия цвета в русском языке. – М.: КомКнига, 2005. – 216 с.
Василюк Ф.Е.Структура образа // Вопросы психологии. – 1993. – № 5. – С. 5-19.
Гальперин А.И. Очерки по стилистике английского языка. – М.: Издательство литературы на иностранных языках, 1958. – 460 с.
Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. – М.: КомКнига, 2007. – 144 с.
Голубь Л.А. Сквозные мотивы языковой картины мира (на примере лексико-семантического поля «цвет» в английском и русском языках): Автореф. … канд. филол. наук. – Москва, 2000. – 24 с.
Дымарский М.Я. Проблемы русского текстообразования: сверхфразовый уровень организации художественного текста: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. – СПб., 1999. – 24 с.
Журавлев А.П. Звук и смысл. – М.: Просвещение, 1991. – 160 с.
Зарубина Н.Д. Текст: Лингвистический и методический аспекты. – М.: Русский язык, 1981. – 113 с.
Звегинцев В.А. Предложение и его отношение к языку. – М.: УРСС, 2001. – 312 с.
Иванова С.В. Сложноподчиненное предложение и текст. – Уфа: Изд-во БГУ, 1991. – 60 с.
Касевич В.Б. Семантика. Синтаксис. Морфология. – М.: Наука, 1988. – 311 с.
Кезина С.В. Семантическое поле цветообозначений в русском языке: Диахронический аспект. – Пенза: ПГПУ им. В.Г Белинского, 2005. – 314 с.
Киселева Л.А. Вопросы теории речевого воздействия. – Л.: ЛГУ, 1978. – 160 с.
Климовская Г.И. Стилистическая культура атрибутивного смыслового акцентирования в современном русском языке : автореф. дис. ... д-ра филол. наук. – СПб., 1992. – 25 с.
Колшанский Г.В. Коммуникативная функция и структура языка. – М.: ЛКИ, 2007. – 176 с.
Кухаренко В.А. Интерпретация текста. – М.: Просвещение, 1988. – 192 с.
Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. – М.: Политиздат, 1975. – 304 с.
Лосева Л.М. Как строится текст. – М.: Просвещение, 1980. – 96 с.
Лотман Ю.М. Текст в тексте // Текст в тексте. Труды по знаковым системам. XIV. – Тарту, 1981. – С. 19-32.
Лукин В.А. Художественный текст. – М.: Ось-89, 2005. – 192 с.
Лурия А.Р. Культурные различия и интеллектуальная деятельность // Этапы пройденного пути: Научная автобиография. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. – С. 47-69.
Люшер М. Цветовой тест Люшера. – М.: АСТ, Астрель, 2006. – 190 с.
Михайлова Т.А. «Красный» в ирландском языке: понятие и способы его выражения // Вопросы языкознания. – 1994. – № 6. – С. 118-128.
Москальская О.И. Грамматика текста. – М.: Высш. шк., 1981. – 183 с.
Москальчук Г.Г. Структурная организация как аспект общей теории текста // Вестн. Оренб. гос. ун-та. – 2006. – № 1. – Т. 1. Гуманитарные науки. – С. 73-78.
Никитина К.В. Технологии речевой манипуляции в политическом дискурсе СМИ. – Уфа, 2006. – 200 с.
Николаева Т.М. Лингвистика текста. Современное состояние и перспективы // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистика текста. – М.: Прогресс, 1978. Вып. 8. – С. 5-39.
Николаева Т.М. Текст // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н. Ярцева. – М.: Советская энциклопедия, 1990. – С. 507.
Петрова Н.Г. Текст и дискурс // Вопросы языкознания. – 2003. – № 6. – С. 123-131.
Потебня А.А. Эстетика и поэтика. – М.: Искусство, 1976. – 616 с.
Прието А. Из книги «Морфология романа» // Семиотика: антология / сост. Ю.С. Степанов. – М.: Академ. Проект; Екатеринбург: Делов. кн., 2001. – С. 402-413.
Солганик Г.Я. Стилистика текста. – М.: Флинта, Наука, 1997. – 256 с.
Сорокин Ю.А. Психолингвистические аспекты изучения текста. – М.: Наука, 1985. – 168 с.
Соссюр Ф., де Курс общей лингвистики // Труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1977. – 696 с.
Степанов Г.В. Синтаксис предложения. – М.: Высшая школа, 1981. – 303 с.
Сухов А.А. Феномен визионерства в творчестве Олдоса Хаксли // Известия Уральского государственного университета. – 2007. – № 49. – С. 278-288.
Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. – М.: Слово, 2000. – 624 с.
Тураева З.Я. Лингвистика текста. Текст: структура и семантика. – М.: Либроком, 2009. – 138 с.
Черкасский Л. Начнем с заглавия // Иностранная литература. – 1986. – №5. – С. 18-24.
Шендельс Е.И. Грамматика текста и грамматика предложения // Иностр. язык в шк. – 1985. – №4. – С. 15-19.
Якобсон Р. Язык в отношении к другим системам коммуникации // Избранные работы. – М.: Прогресс, 1985. – С. 306-330.
Яньшин П.В. Психосемантика цвета. – М.: Речь, 2006. – 368 с.
Источники на иностранных языках
Paulsell, A. Sally. Color and Light: Huxley’s Pathway to Spiritual Reality // Bloom’s Modern Critical Views: Aldous Huxley / ed. By Harold Bloom. – New York: Chelsea House, 2003. – P. 25-53.
Художественные тексты
Хаксли О. Желтый Кром: Роман. – На англ. яз. – М.: ОАО Издательство «Радуга», 2001. – 304 с.
Хаксли О. Остров. Врата восприятия. Небеса и ад. – Киев: София, 1995. – 446 с.
Приложение
Картотека примеров цветообозначений в романе О. Хаксли «Crome Yellow»
…asked white muslin.
A black silk balloon towing a black-and-white striped parachute…
A blotting-pad rested on her knees and she was thoughtfully sucking the end of a silver pencil.
A blown black bladder; no, that wasn't good, that wasn't good at all.
A crowd of sleek, seal-like figures in black bathing-dresses surrounded him.
A crowd thronged its streets, the men dressed mostly in black – holiday best, funeral best – the women in pale muslins.
A dark red-brown carpet with patterns covered the floor.
A face, round and childish, within its sleek bell of golden hair, peered round the opening door.
A faint white glare, rising from behind a belt of trees, indicated the position of the dancing-floor.
A giant in a brown travelling-suit entered the room.
A green machine, cross-framed, name of Stone.
A little canvas village of tents and booths had sprung up, just beyond the boundaries of the garden, in the green expanse of the park.
A red gay flower and only fair.
A self-evident truth, one on which it would not have been worth while to insist, had I chosen to formulate it in such words as 'Black fire-escapes have no bladders,' or, 'Les echelles noires manquent de vessie.'
A white fire of righteousness, an angry fire...
A white, relentless light poured down from a point in the right foreground.
Above her black dress her face was pale with an opaque whiteness, her eyes were pale as water in a glass, and her strawy hair was almost colourless.
Acetylene lamps, hung round it on posts, cast a piercing white light.
An expanse of worn grass, a shabby brown patch in the wide green of the park, would be all that remained.
An expanse of worn grass, a shabby brown patch in the wide green of the park, would be all that remained.
And as though in answer to her mental question, from behind the chimney-stack at the farther end of the roof a white form noiselessly emerged – a form that, in the moonlight, was recognisably Ivor's.
And if you do look perfectly sweet in your white trousers, why shouldn't I say so?
And indeed there were moments when she seemed nothing more than a doll; when the oval face, with its long-lashed, pale blue eyes, expressed nothing; when it was no more than a lazy mask of wax.
And little Luce with the white legs…
Anne held out her hands; both were green and earthy with her fall, and the left exhibited two or three red abrasions.
Anne was sitting behind a long table filling thick white cups from an urn.
Anne, with an unusual expression of grimness on her flushed face, was furiously working the handle of the urn; the brown liquid spurted incessantly into the proffered cups.
As it was, its yellowness had the hint of a greenish tinge in it.
At the first stile a group of village boys, loutish young fellows all dressed in the hideous ill-fitting black which makes a funeral of every English Sunday and holiday, were assembled, drearily guffawing as they smoked their cigarettes.
Beyond it stretched the park, with its massive elms, its green expanses of grass, and, at the bottom of the valley, the gleam of the narrow river.
Black is the raven, black is the rook…
Bodiham and the pale, colourless face of his wife.
Brown varnished bookshelves lined the walls, filled with row upon row of those thick, heavy theological works which the second-hand booksellers generally sell by weight.
But blacker the theif who steals this book!
But the evidence of the red notebook was conclusive.
Callamay, the venerable conservative statesman, with a face like a Roman bust, and short white hair.
Camlet was where he always got out, leaving the train to creep indolently onward, goodness only knew whither, into the green heart of England.
Carminative – there was the idea of singing and the idea of flesh, rose-coloured and warm, with a suggestion of the jollities of mi-Careme and the masked holidays of Venice.
CROME YELLOW
Crystal, porcelain, and silver,--all the shining apparatus of an elegant meal – were mirrored in its polished depths.
Dark faces and golden crowns – they're kings of Ethiopia.
Denis imagined her floating-up and down, up and down on a great green swell.
Denis thought of that advertisement of Nestle's milk – the two cats on the wall, under the moon, one black and thin, the other white, sleek, and fat.
Dense wiry hair covered his skull; it had been black, it was turning grey.
Dressed in a black skirt and a red bodice, with a yellow-and-red bandana handkerchief tied round his black wig, he looked--sharp-nosed, brown, and wrinkled – like the Bohemian Hag of Frith's Derby Day.
Dressed in a black skirt and a red bodice, with a yellow-and-red bandana handkerchief tied round his black wig, he looked – sharp-nosed, brown, and wrinkled--like the Bohemian Hag of Frith's Derby Day.
Dressed in black silk, with a ruby cross as well as her customary string of pearls round her neck, she presided.
Even now some interior joke seemed to be amusing her, for she was smiling to herself, and her brown eyes were like very bright round marbles.
Everything was brown in the room, and there was a curious brownish smell.
Evoking colour's bloodless ghost…
Five white geese, taking the air this fine morning, even as they were doing, met them in the way.
For colour there was the flower-garden; it lay to one side of the pool, separated from it by a huge Babylonian wall of yews.
For example, I proffer the constatation, 'Black ladders lack bladders'.
For his own use, whether riding or driving, he had six black Shetland ponies, with four very choice piebald animals of New Forest breed.
For painting symbolical pictures he had a dashing style, and if the drawing was sometimes a little weak, the colour was always pyrotechnical.
For some time past Mary's grave blue eyes had been fixed upon him.
Four dwarf grooms, dressed in scarlet liveries and mounted on white Exmoor ponies, hunted the pack, while their master and mistress, in green habits, followed either on the black Shetlands or on the piebald New Forest ponies.
Georgiana, the eldest, with her black ringlets, her flashing eyes, her noble aquiline profile, her swan-like neck, and sloping shoulders, was orientally dazzling; and the twins, with their delicately turned- up noses, their blue eyes, and chestnut hair, were an identical pair of ravishingly English charmers.
Gombauld had annexed for his painting-room a little disused granary that stood by itself in a green close beyond the farm-yard.
Great florid baroque clouds floated high in the blue heaven.
Half-tone illustrations represented young curates, some dapper, some Rugbeian and muscular, some with ascetic faces and large ecstatic eyes, dressed in jackets, in frock-coats, in surplices, in clerical evening dress, in black Norfolk suitings.
He advanced cautiously into the blackness, groping with his hands.
He decided to wear white flannel trousers – white flannel trousers and a black jacket, with a silk shirt and his new peach-coloured tie.
He decided to wear white flannel trousers--white flannel trousers and a black jacket, with a silk shirt and his new peach-coloured tie.
He gazed with reddish-brown eyes at his visitors, chewed thoughtfully at the tangible memories of an earlier meal, swallowed and regurgitated, chewed again.
He got up to meet her as she approached, a Hamadryad in white muslin, across the grass.
He had brown eyes, set in sockets rimmed with iron; round them the skin was dark, as though it had been charred.
He had brown, wavy hair, and his eyes were of a very brilliant, pale, improbable blue.
He just throws a few oblongs on to his canvas – quite flat, you know, and painted in pure primary colours.
He looked up; Mary's large blue china eyes were fixed upon him, seriously, penetratingly.
He paused, cleared his throat, and coughed once or twice, evoking in Denis's mind the vision of a table with a glass and water- bottle, and, lying across one corner, a long white pointer for the lantern pictures.
He shut his eyes and saw a vision of her in a red velvet cloak, swaying into the little restaurant where they sometimes dined together in London--three quarters of an hour late, and he at his table, haggard with anxiety, irritation, hunger.
He sported a leonine head with a greyish-black mane of oddly unappetising hair brushed back from a broad but low forehead.
He was about to go out into the garden when his eye fell on a familiar but mysterious object – the large red notebook in which he had so often seen Jenny quietly and busily scribbling.
He was in a good humour, and, as he descended the stairs, he smiled to himself and rubbed his large white hands together.
He was really too pathetic as he stood there in front of her in his white flannel trousers.
He was then a young man of twenty-two, with curly yellow hair and a smooth pink face that was the mirror of his youthful and ingenuous mind.
Her purple pyjamas clothed her with an ampleness that hid the lines of her body; she looked like some large, comfortable, unjointed toy, a sort of Teddy-bear – but a Teddy bear with an angel's head, pink cheeks, and hair like a bell of gold.
Her round, black belly, fringed with a double line of dugs, presented itself to the assault of an army of small, brownish-black swine.
Her wet bathing-dress shone, a torso of black polished marble.
Hercules wears a plum-coloured velvet coat and white breeches; Filomena is dressed in flowered muslin and a very large hat with pink feathers.
Here and there in the canopy above her carved golden petals shone brightly among profound shadows, and the soft light, falling on the sculptured panel of the bed, broke restlessly among the intricate roses, lingered in a broad caress on the blown cheeks, the dimpled bellies, the tight, absurd little posteriors of the sprawling putti.
Here and there tricolour bunting hung inert.
Here we are, he said, and, taking an electric torch out of his pocket, he cast a dim beam over two or three blackened sections of tree trunk, scooped out into the semblance of pipes, which were lying forlornly in a little depression in the ground.
Here, in the shadow, in the green dampness, a family of white ducks had sought shelter from the afternoon sun.
Here, in the shadow, in the green dampness, a family of white ducks had sought shelter from the afternoon sun.
His eyes might have been blue and not green.
His hair might have been more golden, he reflected.
His legs, in their white casing, were long and elegant.
His mind reverted to the red notebook.
Huge beds, like four-masted ships, with furled sails of shining coloured stuff.
I like you so much in white trousers.
In a little while the whole bath was tinged with pink.
In a moment he was standing on the leads, gazing out over the dim, colourless landscape, looking perpendicularly down at the terrace seventy feet below.
In the blue sea, th' Acroceraunian height,
In the midst of this brown gloom…
Indeed, he was rather pleased than annoyed when the two faces, one brown and pointed, the other round and pale, appeared in the frame of the open door.
Indeed, with more hair and less collar, Gombauld would have been completely Byronic – more than Byronic, even, for Gombauld was of Provencal descent, a black-haired young corsair of thirty, with flashing teeth and luminous large dark eyes.
It doesn't change; it's all there in black and white, and you can get to know about it comfortably and decorously and, above all, privately – by reading.
It is a sort of Red Indian Reservation planted in the midst of a vast horde of Poor Whites – colonials at that.
It was a landscape in black and white.
It was a large room, fitted, during the eighteenth century, with white painted shelves of an elegant design.
It was a smart, expensive-looking machine, enamelled a pure lemon yellow and upholstered in emerald green leather.
It was a smart, expensive-looking machine, enamelled a pure lemon yellow and upholstered in emerald green leather.
Ivor had his feather, a long-lashed eye of purple and green, of blue and gold.
Jenny sat in the shadow behind the piano, scribbling, so it seemed, in a big red notebook.
Jenny was mysteriously scribbling in her red notebook.
Let us say I am writing about the humble heroisms; for ten minutes before I go into the trance I think of nothing but orphans supporting their little brothers and sisters, of dull work well and patiently done, and I focus my mind on such great philosophical truths as the purification and uplifting of the soul by suffering, and the alchemical transformation of leaden evil into golden good.
Little black nigger corpuscles jigged and drummed in his arteries.
Looking up the valley, to the right, one saw a line of blue, far-off hills.
Looking up, they could see between the high black hedges a strip of sky and a few stars.
Lounging behind the wind-screen in his yellow sedan he was whirling across rural England.
Magically, a little universe had been created, a world of colours and forms – Anne's face, the shimmering orange of her dress, her white, bare arms, a patch of green turf – and round about a darkness that had become solid and utterly blind.
Mary's china blue eyes, more serious and more astonished than ever, were fixed on Mr.
Mauve pyjamas and white pyjamas; they were a young and charming couple.
More childish- looking still, a suit of mauve pyjamas made its entrance.
My soul is a thin white sheet of parchment stretched Over a bubbling cauldron.
No, the distressing thing wasn't Jenny herself; it was what she and the phenomenon of her red book represented, what they stood for and concretely symbolised.
Oh, the red notebook!
On his other side the serious, moonlike innocence of Mary Bracegirdle's face shone pink and childish.
On opening the red notebook that crystal image of himself crashed to the ground, and was irreparably shattered.
On the black ground-work of the panels the carved reliefs were gilded and burnished.
One poured it drop by drop out of narrow bottles, a golden liquor, fierce and fiery.
Others are bound on crusades – one to die miserably among the savage Greeks, another, in his white top hat, to lead Italians against their oppressors.
Paper Nose and Red Cockade
Perched on its four stone mushrooms, the little granary stood two or three feet above the grass of the green close.
Petals of fading, fading red…
Putting his eye to the keyhole, he saw nothing but a stretch of white sunlit wall.
Red calves paddled in the dung and mud of a spacious yard.
Red marginal lines, crossed at the corners after the manner of an Oxford picture frame, enclosed each page of type, little red crosses took the place of full stops.
Scogan followed his example, and they walked slowly away down the narrow path, brushing the blue lavender flowers in their passage.
Scogan saying, human beings will be separated out into distinct species, not according to the colour of their eyes or the shape of their skulls, but according to the qualities of their mind and temperament.
Scogan took up the magnifying-glass and began once more to examine the white palm.
Scogan was saying, every debutante at the French Court was invited to dine at the King's table, where she was served with wine in a handsome silver cup of Italian workmanship.
Scogan would suddenly look up and ask, in a hoarse whisper, some horrifying question, such as, Have you ever been hit on the head with a hammer by a young man with red hair?
Seated there in his brown varnished chair under the Ruskinian window, he could have screamed aloud.
She closed the red notebook lying on her knees and slipped a rubber band round it.
She had a large, square, middle-aged face, with a massive projecting nose and little greenish eyes, the whole surmounted by a lofty and elaborate coiffure of a curiously improbable shade of orange.
She had large blue china eyes, whose expression was one of ingenuous and often puzzled earnestness.
She pulled up a brown varnished chair and sat down.
She stood low on the ground, and the spikes of her black-and-white sunshade menaced the eyes of Priscilla Wimbush, who towered over her--a massive figure dressed in purple and topped with a queenly toque on which the nodding black plumes recalled the splendours of a first-class Parisian funeral.
She turned astonished blue eyes towards Mr.
She turned towards him a face, round, red, and honest as the setting sun; the golden bell of her hair swung silently as she moved her head and quivered to rest.
She was perhaps thirty, had a tilted nose and a pink-and-white complexion, and wore her brown hair plaited and coiled in two lateral buns over her ears.
She was perhaps thirty, had a tilted nose and a pink-and-white complexion, and wore her brown hair plaited and coiled in two lateral buns over her ears.
She wore a pale sea-green dress; on the slope of her mauve-powdered decolletage diamonds twinkled.
Sir Hercules wears a plum-coloured velvet coat and white breeches; Filomena is dressed in flowered muslin and a very large hat with pink feathers.
Solemnity was expressed in every feature of her round young face, radiated from her large blue eyes.
Soutane in best black merino.
Squealing shrilly, he ran backwards and forwards, trying to push in among his stronger brothers or even to climb over their tight little black backs towards the maternal reservoir.
Stubbs likewise painted a portrait of Sir Hercules and his lady driving in their green enamelled calash drawn by four black Shetlands.
That part of the garden that sloped down from the foot of the terrace to the pool had a beauty which did not depend on colour so much as on forms.
That was the way to the green close and the granary; she was going to sit for him again.
The balloon-man walked among the crowd, and above his head, like a huge, inverted bunch of many-coloured grapes, the balloons strained upwards.
The black silhouette against the darkness shook its head.
The carcase of a cold chicken, a bowl of fruit, a great ham, deeply gashed to its heart of tenderest white and pink, the brown cannon ball of a cold plum- pudding, a slender Hock bottle, and a decanter of claret jostled one another for a place on this festive board.
The colour deepened; Sir Hercules felt himself mastered by an invincible drowsiness; he was sinking from vague dream to dream.
The door closed behind her and she was alone in the little green close.
The far-away blue hills, the harvests whitening on the slopes of the ridge along which his road led him, the treeless sky-lines that changed as he moved – yes, they were all good.
The first sunlight had begun to warm and colour the pale light of the dawn.
The golden roses twined in spirals up the four pillar-like posts, and cherubs, seated at the top of each column, supported a wooden canopy fretted with the same carved flowers.
The huge animal, a gaunt white cart-horse, filled the upper half of the picture with its great body.
The knuckles of his hands whitened; he bit his lip.
The mantelpiece, the over-mantel, a towering structure of spindly pillars and little shelves, were brown and varnished.
The old lady was succeeded by a girl dressed in white muslin, garnished with pink ribbons.
The old lady was succeeded by a girl dressed in white muslin, garnished with pink ribbons.
The pool lay before him, reflecting in its bronze mirror the blue and various green of the summer day.
The red notebook was one of these discoveries, a footprint in the sand.
The silver of water, the dark shapes of yew and ilex trees remained, at all hours and seasons, the dominant features of the scene.
The skin of