Эволюция жанра элегии в творчестве К. Н. Батюшкова.

Введение
Глава I Элегия в русской поэзии XIX века
1.1.Виды элегии в творчестве русских поэтов первой половины XIX века
1.2. Элегия как точка соприкосновения в творчестве К. Батюшкова и А. Пушкина
Глава II Батюшков в русской поэзии
2.1. От эпикурейства к гражданственности
2.2. Романтическая элегия как последний этап творчества
Заключение
Литература

Даже идиллический топос здесь неузнаваем:он преображен и конкретизирован»:Кони дикие стремятсятабунами На шум студеных струй, кипящих под землей.Всё это, – считает Вацуро, – «слишком вещно для элегии. Здесь прямая номинация заступаетместо «метонимического стиля», и она знаменует новый шаг Батюшковапо пути антологической поэзии. «Таврида», Крым описываетсяне в культурно-исторических формулах древней Греции, а как самадревняя Греция, вплоть до реалий и конкретных форм ландшафтаи быта. С другой стороны, облик возлюбленной дематериализован.Она изображается по образцам, данным Петраркой и итальянскимВозрождением. Так, через все элегии Батюшкова проходит зрительныймотив золотых волос возлюбленной — «сареі (Того» Петрарки,устойчивая портретная деталь в «Канцоньере». Она есть, междупрочим, и в канцоне XXVII, причем в тех самых стихах,которые Батюшков перевел прозой в статье «Петрарка»; в своёмпереводе он опустил эпитет, но это, конечно, не меняет дела. Мотивварьируется; так, в «Моем гении» (1815) поэт вспоминает «локонызлатые небрежно вьющихся власов» — прямая аналогия, например,сонетуCLIX («chiomed'orosifinoal'aurasciolse»). Петраркане раз вводит этот образ — волос, развеваемых легким ветром;помимо всего прочего, он даёт ему возможность для словесной игры:Гаига — Laura («сареіd'oro а Гаигаsparsi» в сонете ХС; «1е chiomeразвеет» — словно повторяет его Батюшков в «Тавриде». Всё этопринадлежит общему принципу идеализирующего портретирования,как и «очи голубые», и вся та сфера неуловимых ассоциаций,которые создают не столько образ лирической героини, сколько представлениеи воспоминание о нем. Даже когда в нём появляетсядеталь, заимствованная из эротической поэзии французского XVIII века,она теряет свой чувственный смысл; открытая взору «снегамподобна грудь» возлюбленной становится предметом целомудренногоэстетизированного созерцания»: Твой друг не смеет и вздохнуть:Потупя взор, дивится и немеет»Но любимым произведением самого Батюшкова была его элегия «Умирающий Тасс» (1817), которая перекликается с его собственной судьбой. Н. Фридман утверждает, что «воскресив трагическую судьбу Тассо, Батюшков во многом писал о себе самом». И свою собственную жизнь ему виделась в трагическом ключе. Многие его лирические произведенияговорят о тех жестоких муках, которые ему переносил в своей жизни. Фридман указывает, что Батюшковым используется «тот же лексикон, что и в элегиях о Тассо»: «жестокая клевета», «жестокие раны», «гнёт рока» и т.д., которые красноречиво говорят о его мироощущении.В уже упоминаемой элегии «Гезиод и Омир — соперники» Батюшков, создавая трактовку темыдраматической судьбы поэта, был всё же скован сюжетом и образами Мильвуа. Но, как указывает Н. Фридман, « вскоре после сочинения этой элегии он стал работать над вполне самостоятельным произведением, посвященным той же теме, — над элегией “Умирающий Тасс”»Биография Тассо, поэта-страдальца,явившаяся классическим примером несчастного гения не оставляла Батюшкова в течение всей его творческой жизни. 1808 годявляется годом создания «К Тассу», стихотворения-послания, а 1817 г. — «Умирающего Тасса». Фридман упоминает о каком-то не дошедшем до нас произведение о Тассо: «одно из произведений, уничтоженных Батюшковым в 1821 г., Жуковский обозначает словом “Тасс”».Как уже упоминалось, М. Н. Муравьёв, бывший учителем Батюшкова, оказал большое влияние на его формирование. Возможно, что это он внушил ученику интерес к Тассо. Фридман подчёркивает, что в сочинениях Муравьева неоднократно встречаются упоминания о Тассо.Фридман пишет: «Муравьев подчёркивает исключительный трагизм судьбы Тассо, контрастирующий с блеском его таланта». Батюшковувлёкся судьбойТассо не в литературном или историческом контексте.Егоинтереспроистекал из раздумий поэта о тяжёлом положении «людей искусства» в современной ему александровской России и о своей участи писателя. Мы помним, «ремесло» художника не имело никакой цены в глазах реакционных верхов дворянского общества. Батюшков переживал острый конфликт с действительностью, поэтому судьба Тассо была словно бы «образцом несчастий поэта, вынужденного творить в чуждой и враждебной обстановке». В стихотворении «КТассу» чётко намечена тема борьбы поэта с судьбой — с неприязненным «роком», который с жестокой последовательностью «назначает» все новые несчастья Тассо. Эта борьба особенно драматична, – отмечает Н. Фридман, –т. к.«удары судьбы обрушиваются на Тассо даже в моменты его наибольших «взлетов» и удач. Тассо в батюшковском послании «несчастлив и велик».Вот и Н. Полевой писал: «При имени Тасса является идея поэта великого и несчастного». Горести приходят к Тассо как раз тогда, когда он поднимается на самые высокие ступени своей славы; по отношению к нему «завет судьбы злосчастной» смягчается очень ненадолго:Смягчился, наконец, завет судьбы злосчастной.Свободен стал Поэт, и солнца луч златойЛьёт в хладну кровь его отраду и покой:Он может опочить на лоне светлой славы.Средь Капитолия, где стены обветшалыИ самый прах ещё о римлянах твердит,Там ждет его триумф… Увы!.. там смерть стоит!Неумолимая берет венок лавровый,Поэта увенчать из давних лет готовый.Пременажалкая столь радостного дни!Где знамя почестей, там смертны пелены,Не увенчание, но лики погребальны…Так кончились твои, бессмертный, дни печальны!Совершенно в духе романтизма по мнению Н. Гуляева, решает поэт проблему о положении художника общества. Он противопоставляет Гения высшему свету, «черни», «толпе», которая не может смириться с его возвышением и преследует его клеветой. Наиболее типичной в данном случае Батюшков и считал судьбу Торквадо Тассо. И это неудивительно: автор «Освобождённого Иерусалима», проникший взором в «небесные чертоги», в реальном мире влачит жизнь бесприютного скитальца, он «стонет в железах», став жертвой феррарского двора.Тема борьбы человека с «заветом судьбы злосчастной» часто возникала у русских писателей начала XIX в. Это было закономерным явлением, такимобразом им удавалосьотразитьте постоянные невзгоды, которые переживал художник, познавший удачу, а потом потерявший её. В. В. Виноградов указывал, что самый образ «слепой фортуны», фигурировавший в лирике Батюшкова, восходит к популярным эмблемам и символам.Фридман замечает: «Характерно, например, что друг Батюшкова И. Петин поместил в «Утренней заре» басню «Алеша», кончавшуюся такой моралью, обращенной к «счастливцу»: Судьба до всех нас такова,Она людьми, как мячиком, играет;То вверх, то вниз швыряет...При этом тема борьбы поэта и воли фортуны занимает в послании Батюшкова не такое уж незначительное место. Но в нём ощущается пафос протеста, свидетельствующий, что «общение с поэтами-радищевцами отнюдь не прошло для Батюшкова бесследно». Батюшков считает ответственным за несчастья Тассо и потерю им свободы его «мучителей». В результате,Тассо погублен: Притворная хвала и ласки царедворцев,Отрава для души и самых стихотворцев. Да, Батюшков не называет имена «мучителей» поэта;он не создаёт конкретных образов, но «самая приподнято-экспрессивная интонация введенного в послание обращения к врагам Тассо своей патетикой» говорит о крайней степени негодования: Завеса раздрана! Ты узник стал, Торквато!В темницу мрачную ты брошен, как злодей,Лишён и вольности и Фебовых лучей.Печаль глубокая поэтов дух сразила,Исчез талант его и творческая сила,И разум весь погиб! О, вы, которых ядТорквату дал вкусить мучений лютых ад,Придите зрелищем достойным веселитьсяИ гибелью его таланта насладиться!Придите! Вот поэт превыше смертных хвал,Который говорить героев заставлял,Проникнул взорами в небесные чертоги, —В железах стонет здесь... О, милосерды боги!Доколе жертвою, невинность, будешь тыБесчестной зависти и адской клеветы?Фридман подтверждает мысль Н. Гуляева, что трактовка образа и судьбы Тассо дана в романтическом ключе. Он указывает, что концепция Батюшкова совершенно «выпадает из традиции карамзинского сентиментализма и по существу приближается к обличительным мотивам в творчестве радищевцев». Мы помним, что писатели-сентименталисты рассматривали человеческие несчастья как средство «возвысить добродетель» и тем самым утверждали консервативную «философию страдания». Как указывает Фридман, в этом отношении всего более показательно стихотворение учителя Батюшкова М. Н. Муравьева, озаглавленное «Несчастие», где последнее трактуется как «способ» «возвысить добродетель». Батюшков отказывается от подобной апологии пассивности, в то время подчёркивая«незаслуженность страданий поэта, излагая наиболее яркие моменты из знаменитой поэмы Тассо и указывая на ее исключительное художественное разнообразие». Так Батюшков подходит к проведённой в стихотворении романтической темы бессмертия — долговечности великих произведений искусства (эта тема композиционно обрамляет послание и перекликается с повлиявшим, по-видимому, на его финал стихотворением Капниста «Зависть пиита»). Б. В. Томашевскийверно указал, что в послании «К Тассу» «в сущности уже содержится программа «Умирающего Тасса».Фридман подтверждает эту мысль, ссылаясь «на остро намеченную трагическую ситуацию обстоятельств смерти Тассо: увенчание поэта лавровым венком в момент гибели, особенно ясно демонстрирующее его «неудачливость». Тассо попадает «на лоно светлой славы», когда он уже лишен возможности ею воспользоваться: Средь Капитолия, где стены обветшалыИ самый прах еще о римлянах твердит,Там ждет его триумф... Увы!.. там смерть стоит!Неумолимая берет венок лавровый...Это является и зерном «УмирающегоТасса». При этом Фридман отмечает, что«его образная форма была ещё довольно бледной: «справка» о смерти Тассо в послании подчеркивала, что несчастия поэта не имели конца, но еще не была развернута в самостоятельное и яркое художественное целое». Воскрешая трагическую судьбу Тассо, Батюшков во многом писал о самом себе. Собственная жизнь ему также представлялась трагичной. Его лирические стихотворения свидетельствовали о жестоких муках, которые ему приходилось переносить в жизни. Здесь тот же лексикон, что и в элегиях Тассо: «жестокая клевета», «жестокие раны», «гнёт рока» и т.д., которые красноречиво говорят о его мироощущении. Поэт намерен сопротивляться злу, но хорошо осознаёт бесполезность сопротивления.При этом, создавая «УмирающегоТасса», Батюшков стремился дать «живую и конкретную» картину. Как пишет Фридман, «с представления о ней, по-видимому, и начался творческий процесс». Ещё не закончивэлегии Батюшков писал Вяземскому: «Но Тасс... вот что Тасс: он умирает в Риме. Кругом его друзья и монахи. Из окна виден весь Рим и Тибр и Капитолий, куда папа и кардиналы несут венец стихотворцу. Но он умирает и в последний желает еще взглянуть на Рим, «...на древнее квиритов пепелище». Солнце в сиянии потухает за Римом и жизнь поэта... Вот сюжет».Над «Умирающим Тассом» шла очень упорная работа(«мне эта безделка расстроила было нервы: так её писал усердно», — сообщал он Гнедичу). При этомпоэтдумал об элегии как о своём лучшем произведении. Эта мысль звучити в письме к Вяземскому, а из писем к Гнедичумы узнаём, что он хотел включить«Тасса» в уже печатавшиеся «Опыты». Итак, элегию поместили в конце стихотворной части «Опытов».Это было своеобразным подведением итоговлитературной эволюцииБатюшкова. Но и здесь Батюшков продемонстрировал характерную для него писательскую «мнительность». С одной стороны, ощущая качество проделанной работы, он ощущал творческое удовлетворение, а с другой, – просил друзей определить, «очень хорош — или очень плох» его «Тасс». Он указывал, что ему в элегии «нравится более ход и план, нежели стихи», а иногда даже предполагал, что его произведение о Тассо довольно скоро будет забыто. При написании «Умирающего Тасса», поэтстремилсяособенно подчеркнуть самобытность содержания и стиля своей элегии. «И сюжет и всё — моё. Собственная простота», — категорически утверждал он в письме к Гнедичу. Фридман соглашается с этим утверждением.В мировой литературе не существует произведения о Тассо, которое послужило бы образцом для Батюшкова. Фридман отмечал, что причиной подобной самостоятельности замысла и выполнения элегии оказалась и тот факт, чтоБатюшкымбыло тщательноизучены как эпоха Тассо, так и его личность.При этом прослеживается егостремление выдержать «определяемый темой итальянский колорит элегии. Как указывал сам Батюшков, «он перечитал всё, что писано о несчастном Тассе, напитался «Иерусалимом» и сочинял свою элегию «сгоряча, исполненный всем, что прочитал об этом великом человеке».Батюшков глубоко погрузился в изучении культуры Италии, о чём говоритследующий факт: в одном из писем к Гнедичу поэт настаивал на уместности выражения «Италии моей», вложенного в уста Тассо и воплощающего его любовь к родине. «Именно моей, — восклицал Батюшков. — у Монти, у Петрарка я это живьем взял, quelbenedettoмоей. Вообще италиянцы, говоря об Италии, прибавляют моя. Они любят её, как любовницу. Если это ошибка против языка, то беру на совесть».Как указывает В. Вацуро, впослании «К Тассу» обозначается репертуар центральныхпроблем, которые будут в дальнейшем определять концепции символическихбиографий «поэтов-несчастливцев»: взаимоотношенияпоэта и власти («ласки царедворцев», за которыми стоит и самАльфонс II д'Эсте), губительная любовь и, наконец, зависть. Этипроблемы составляют некую иерархию. Проблема «поэт и властитель» выдвигается в качестве первостепенной только к концу десятилетия,с ростом общественного радикализма и формированиемдекабристских настроений; хотя в Дружеском литературном обществеуже звучали слова осуждения по адресу поэтов, воспевавших«тиранов», сейчас, в период либеральных реформ начала александровскогоцарствования, они не получают сколько-нибудь убедительнойхудожественной реализации. Социальная ипостась темы представленафигурой «бедного поэта». Гомер — её «высокий» регистр.Компиляция Бен де Сен-Виктора и её журнальные популяризацииподсказывали и другие имена. Известные импульсы давала и сатирическаятрадиция, идущая от Буало. Сатира «К уму своему» —излюбленная русскими сатириками на протяжении всего XVIII века,прямо наталкивала русских интерпретаторов на поиски печальныхпримеров общественного пренебрежения к поэзии. Так делал Пушкинв лицейском послании «К другу-стихотворцу» (1814), где оставилв стороне классическую тень Гомера и взял имена из эпох болееблизких. Бен де Сен-Виктор подсказывал ему имена Камоэнса,Ж. Б. Руссо. Совсем новым было имя Кострова, умершего лишь двадесятилетия назад; анекдоты о нем (распространившиеся послевыхода его сочинений в 1802 г.) рисовали образ беспечного поэтавысокого таланта, наивного и житейски непрактичного, ставшегожертвой нищеты и равнодушия общества. Вслед за Пушкиным(и может быть, под его непосредственным влиянием) Кюхельбекерписал в «Участи поэтов» (1823): «Мрут с голоду Камоэнс и Костров». Вацуро считает, что стремление обновить традиционный репертуар имен симптоматично:оно показывает, что в литературе уже зреют предпосылкидля идеологизированных поэтических биографий обобщающегосмысла.Образ Тассо, как и образ Гомера, осмыслялся Батюшковым в автобиографическом плане; Батюшков проводил параллели между собственной участью «неудачника» и трагической судьбой итальянского поэта. Так, когда Батюшков подчеркивал в элегии, что Тассо был в детстве «отторжен судьбой» от матери, он — по основательному предположению Л. Н. Майкова — думал о своем раннем сиротстве (Батюшков лишился матери семи лет от роду). Даже некоторые фразеологические обороты в элегии Батюшкова совпадают с речевыми формулами в его письмах. Если в элегии сказано о Тассо: Полуразрушенный, он видит грозный час,С веселием его благословляет... то в одном из писем Батюшкова, относящемся ко времени сочинения элегии, читаем: «И теперь, полуразрушенный, дал бы всю жизнь мою, чтобы написать что-нибудь путное!»По словам Н. Фридмана, «Умирающий Тасс» играет исключительную роль в поэзии Батюшкова».Он вбирает в себя все его любимые мысли о трагической судьбе поэта. Гениальный Тассо, чья судьба отравлена несчастьями, показан в стихотворении как «певец, достойный лучшей доли». Называя его, как и Гомера, «божественным певцом», Батюшков поэтапноизображает мощь и силу его таланта Тассо в его элегии перед смертью воссоздаёт в памяти все созданные им яркие картины.Он утверждает таким образом историческое значение своей творческой работы. Батюшков вновь и вновьпереживает мотиввечнойгонимости Тассо. В примечании к статье о Петрарке он писал о ней: «Тасс, как страдалец, скитался из края в край, не находил себе пристанища, повсюду носил свои страдания, всех подозревал и ненавидел жизнь свою, как бремя. Тасс, жестокий пример благодеяний и гнева фортуны, сохранил сердце и воображение, но утратил рассудок». Подробное описание страданий гонимого Тасса дано Батюшковым в примечании, предпосланном «Опытам»: «Т. Тасс приписал свой «Иерусалим» Альфонсу, герцогу Феррарскому («o magnanimoAlfonso!») — и великодушный покровитель без вины, без суда заключил его в больницу св. Анны, т. е. в дом сумасшедших... По усильным просьбам всей Италии, почти всей просвещенной Европы, Тасс был освобождён (заключение его продолжалось семь лет, два месяца и несколько дней). Но он недолго наслаждался свободою. Мрачные воспоминания, нищета, вечная зависимость от людей жестоких, измена друзей, несправедливость критиков, одним словом — все горести, все бедствия, какими только может быть обременён человек, разрушили его крепкое сложение и повели по терниям к ранней могиле». Фридман пишет: «В соответствии с этим Тассо изображён в элегии Батюшкова прежде всего как всегда и всюду гонимый странник, не находящий нигде пристанища. Эта трактовка образа проходит через весь предсмертный монолог Тассо»: Под небом сладостным Италии моейСкитался как бедный странник,Каких не испытал превратностей судеб?Где мой челнок волнами не носился?Где успокоился? Где мой насущный хлебСлезами скорби не кропился?. . . . . . . . . . . . . . . . .Из веси в весь, из стран в страну гонимый,Я тщетно на земли пристанища искал.... . . . . . . . . . . . . . . . .Ни в хижине оратая простого,Ни под защитою Альфонсова дворца,Ни в тишине безвестнейшего крова,Ни в дебрях, ни в горах не спас главы моей,Бесславием и славой удручённой,Главы изгнанника, от колыбельных днейКарающей богине обреченной...Образ странника встречается в тех автобиографических эпизодах «Освобождённого Иерусалима», где Тассо рассказывает о своей судьбе (так, в обращении к Альфонсу из четвёртой октавы первой песни поэмы Тассо говорит о себе как о «скитальце среди волн и скал», спасающемся «от ярых бурь»). Фридман пишет о том, что все попытки сравнения себя со странником, отражают одну из художественных черт «Освобождённого Иерусалима».Так элегии придаётся исторический колорит. Нет сомнения только в том, что за образом гонимого странника-Тассо обозначается образ странника-Батюшкова. Известно, что Батюшков сам о себеговорил как о «страннике».Страдания Тассо в элегии Батюшкова объясняются тем, чтоданная проблема имеет очень большое значение, ведь при её решениив обязательном порядке затрагиваютсяглавные иотличительные особенности мировоззрения Батюшкова и его творчества, относящегося к послевоенному периоду. Как и в довоенном послании «К Тассу», Батюшковым отмечается факт травли поэта консервативной и косной придворная среда. Ведь именно в ней ему приходилось жить, как и случае с Гомером в элегии «Гезиод и Омир — соперники». Фридман считает, что в «Умирающем Тассе» Батюшков в идейном отношении делает шаг назад по сравнению с ранним посланием «К Тассу».Хотя признаёт, что в художественном плане элегия производит гораздо более сильное впечатление, чем послание».Так, первую Белинский считал наполненной «глубоким чувством», а второе находил «вялым» и «прозаическим».Но она в то же время «отличается от послания наличием религиозно-мистических идей. В элегии Тассо преследуют не только люди, но и судьба — «неотразимый перст» этой «карающей богини» повсюду находит поэта и лишает его всех жизненных радостей. В элегии вообще звучит мотив «бренности» этих радостей. Не случайно ей предпослан эпиграф из трагедии Тассо «Торрисмондо», в котором исчезающая слава названа «хрупким цветком» и «дымом». Мыслью о бренности «земных» ценностей завершается предсмертный монолог Тассо и в итоге возникает религиозное преодоление конфликта поэта с действительностью». Вечное здесь противопоставлено «земному»; оно поднято даже над искусством, которому служил Тасс: Земное гибнет всё... и слава, и венец...Искусств и муз творенья величавы,Но там всё вечное, как вечен сам творец,Податель нам венца небренной славы!Там всё великое, чем дух питался мой,Чем я дышал от самой колыбели.О братья! о друзья! не плачьте надо мной:Ваш друг достиг давно желанной цели.Отыдет с миром он и, верой укреплен,Мучительной кончины не приметит:Там, там... о, счастие!.. средь непорочных жен,Средь, ангелов, Элеонора встретит!Фридман считает, что это место монолога Тассо «даёт существенно иную трактовку темы любви, чем раннее послание Батюшкова «К Тассу». В послании Тассо соединяется с «любовницей» в языческом Элизии для того, чтобы предаться «сладостным мечтам», в элегии это соединение происходит в христианском раю «средь ангелов» (и в статье о Петрарке, относящейся к 1815 г., Батюшков очень характерно упоминал о том, что этот итальянский поэт хотел увидеть Лауру не в Элизии — месте «грубых земных наслаждений», а «в лоне божества, посреди ангелов и святых»). И, разумеется, как в изменении трактовки темы любви, так и общем мистическом колорите финала монолога Тассо сказались религиозные устремления Батюшкова в период кризиса его мировоззрения. Даже религиозно-мистические образы элегий Батюшкова 1815 г. перешли в «Умирающего Тасса». В элегии «Надежда» бог назван «неизменным вожатым» поэта в житейских «бурях». А в «Умирающем Тассе» перед взором готового перейти в «вечность» поэта появляется ангел — «вожатый оных мест», осеняющий его «лазурными крылами». Таким образом, Батюшков внес в элегию свои религиозно-мистические настроения».Фридман задаётся вопросом: какое же историко-литературное место занимал «Умирающий Тасс» Батюшкова? Отвечая на этот вопрос, он первым делом отмечает мистические мотивы, свойственные романтизму Жуковского. А далее оноценивает элегию в целом, отмечая в ней острый конфликт поэта с реакционной действительностью. По мнению Фридмана, элегия продолжила традицию вольнолюбивой защиты человеческой личности. Он пишет: «Можно было бы показать, что предшественником Батюшкова в разработке этой темы был Озеров. Многие образы из его трагедии «Эдип в Афинах», которую так любил Батюшков, перешли в батюшковские стихотворения, посвященные печальной судьбе Тассо. Так, озеровский Эдип «из стран в страны гоним своей судьбиной»; батюшковский Тассо тоже живет «из веси в весь, из стран в страну гонимый» («Умирающий Тасс»). Вместе с тем элегия Батюшкова открывала путь в будущее и предвосхищала идеи и образы пушкинского вольнолюбивого романтизма, сложившегося на грани 20-х годов. Умирающий Тассо Батюшкова — подлинный предшественник бегущих от света героев романтической лирики и южных поэм Пушкина, героев, не желающих принять морали и законов общества, в котором им приходится жить, и «гонимых миром странников», изображенных в романтических произведениях Лермонтова. Именно переживаемый поэтом и его героем конфликт с косной консервативной средой, в высшей степени типичный для русского передового дворянства первой половины XIX в., поставил в одну литературную линию батюшковскую элегию и романтические произведения Пушкина и Лермонтова». Характерно, что «жанр элегии не был присущ военно-патриотической лирике того периода». Преобладающими являлись оды и послания как представители классицистического жанра. Таким образом, по мнению большинства исследователей, Батюшков становится новатором в предромантическом жанре исторической элегии.Итак, по словам Э. Вацуро, элегия для Батюшкова «становится теперь той жанровой формой,в которой новый этап его творчества получает свое завершённоевыражение. Заметим при этом, что полного разрыва с ранним творчествомне происходит; спиритуалистические мотивы, которые мыпрослеживали даже в переводах из Парни, лишь оформляютсятеперь в целостную мировоззренческую систему, становясь доминантойи получая теоретическое обоснование в статьях «Опытов в прозе»,прежде всего в статье «Нечто о морали, основанной на философиии религии». И это очень ясно сказывается и в вышедших в 1817 г.«Опытах в стихах».ЗаключениеВ данной работе была рассмотрена эволюция элегического жанра в творчестве К. Н. Батюшкова. Нами были выявлены следующие типы элегий, которые возникали в творчестве поэта, в зависимости от его мировоззрения в определённый период. Итак, мы можем классифицировать их следующим образом:эпикурейские;гражданские/исторические;любовные;духовные;романтические.Не настаивая на абсолютной точности (так как свойства одного типа могут присутствовать в элегии противоположного типа), эволюция элегического жанра в творчестве Батюшкова может выглядеть так:ЭпикурейскиеДатаГражданские/эпическиеДатаЛюбовныеДатаДуховныеДатаРомантическиеДата«К Гнедичу»«Весёлый час»1806«К Дашкову»1813«Воспоминание»1807 - 1809«Надежда»1815«Разлука»1815«Выздоровление»1807«На развалинах замка в Швеции»1814«Выздоровление»1807«К другу»1815«Таврида»1815«Тибуллова элегия»«Тибуллова элегия Х»1809«Эллегия из Тибулла»1814«Элегия»«Таврида»1815«УмирающийТасс»1817«Привидения» (изПарни)1810«Тень друга»1814«Мой гений»1815«Беседка муз»1817«Дружество»1811 – 1812«Судьба Одиссея»1814«В день рождения N»1810«Мщение»(из Парни)1815«Пленный»1814«Мечты»1817«Переход через Рейн»1814Таким образом, мы видим, что элегия в творчестве К. Н. Батюшкова прошла сложный путь развития. Начав с воспевания земных радостей, что отразилось в эпикурейских элегиях поэта, он приходит к своеобразному «отрезвлению», вызванным участием в боевых действиях. Благодаря этому на свет появляются исторические и эпические элегии, наполненные гражданским и патриотическим пафосом. Почти одновременно с этим поэт переживает так называемый период духовного обновления, вследствие чего элегический жанр пополняется произведениями, в котором присутствуют христианские мотивы, наполненные аскетическими настроениями, прямо противоположные античным элегиям. Будучи предтечей русского романтизма, Батюшков создаёт такие элегии, в которых прослеживаются типично романтические черты, основными из которых является противопоставление гонимого и исключительного героя обществу, а также мотив бегства. В любовной лирике поэта наблюдаются сочетание романтических и античных мотивов, что также явилось шагом к грядущему романтизму.К. Н. Батюшков явился истинным новатором, начавший новые процессы в русской литературе, но не сумевший развить их до конца. Но он дал толчок гениальному творчества А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова.Батюшков один из первых среди поэтов нарушает абсолютные границы между жанрами, установленные классицистами. Посланию он придает свойства то элегии ( «К другу»), то исторической элегии ( «К Дашкову»), он обогащает жанр элегии и превращает ее в лиро-эпическое произведение ( «Переход через Рейн», «Гезиод и Омир — соперники», «Умирающий Тасс»).Тем не менее, творчество поэта ещё не оценено до конца, его место в русской литературе не определено. Одни исследователи считают его предромантиком, другие – романтиком. Он внёс огромный вклад в развитие как русской лирики вообще, так и в жанр элегии, в частности. Здесь уместно привести слова В. Вацуро, который главным вкладом Батюшкова в жанр элегии произведение «Умирающий Тасс». По его мнению, эта элегия открывала пути к романтическому искусству, но сущностью принадлежала ещё «элегической школе» и сентиментальной(или преромантической) эстетике. Вместе с тем у Батюшковабыли основания считать эту элегию одним из высших своихдостижений, а у его современников — соглашаться с ним. В «УмирающемТассе» завершалась целая линия развития русской «унылойэлегии», и традиционные мотивы, бывшие органической особенностьювсего жанра, приобрели здесь индивидуальную и потомусовершенно оригинальную форму. С другой стороны, элегия как бысконцентрировала в себе основные поэтические идеи поздней лирикиБатюшкова. Она обозначала веху, от которой поэт должен былдвигаться дальше, если бы первые симптомы болезни не прекратилиего эволюции. Критическая оценка «Умирающего Тасса» в устахПушкина и Кюхельбекера была голосом нового поколения, переоценивающегополученное им наследие и начавшего с борьбы против«элегической школы» в целом.Таким образом, эта более чем актуальная тема требует дальнейшего переосмысления и изучения.ЛитератураБатюшков К. Н. Стихотворения Сост., вступ. статья и примеч. И. Шайтанова; Худож. А. Митлянская. – М.: Худож. лит., 1987. – 320 с.Батюшков К. Н. Избранные сочинения. – М: Художественная литература, 1986.Батюшков К. Н. Беседка муз: Стихи и проза/ Сост., вступ. ст. и примеч. Г. Филиппова; Литография и оформл. В. Бродского. – Переизд. – Л.: Детская литература, 1987. – 126 с., ил.Батюшков К. Н. Стихотворения/Статья Б. В. Томашевского и примеч. Д. П. Муравьёва. – М.: Советская Россия, 1979. – 304 с.Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. В 13-ти томах. Т. 7. – М.: Художественная литература, 1953 – 1959.Ботвинник Н. М. О стихотворении Пушкина «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем...». – Временник Пушкинской комиссии. 1976.– Л., 1979.Вацуро В. Э. Поздний Батюшков. «УмирающийТасс» и элегическая традиция 1810-х годов. //Лирика пушкинской поры. Элегическая школа. – М.: «Наука», 1984.Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М.: «Русский язык», 1941.Вяземский П. А. Из письма Погодину//. П. А. Вяземский. Соч. Т. 2. – М., 1982.Горохова Р. М. Пушкин и элегия К. Н. Батюшкова «Умирающий Тасс». – Временник Пушкинской комиссии, 1976. – Л., 1979.Гуковский Г. А. Русская поэзия XVIII века. – Л., 1927.Гуляев Н. А. Теория литературы. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Высш. школа, 1985. – 271 с.Гуревич А. Романтизм в русской литературе. – М.: Просвещение, 1980. – 103 с.Дерюгина Л. В. О жизни поэта Евгения Баратынского//Баратынский Е. А. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников / Сост. С. Г. Бочарова; Вступ. ст. Л. В. Дерюгиной; Прим. Л. В. Дерюгиной и С. Г. Бочарова. – М.: Правда, 1987. – 480 с.Жуковский В. А. Вечер//Жуковский В. А. Эолова арфа: Жизнь и творчества, стихи, баллады, поэмы. – М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999. – 480 с.Жуковский В. А. Стихотворения. – М.: Издательство «Правда», 1987. Зырянов О.В. Границы жанра: Элегия в творческом сознании А.С. Пушкина // Зырянов О.В. Эволюция жанрового сознания русской лирики: феноменологический аспект. – Екатеринбург, 2003.Кюхельбекер В. О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие // В. К. Кюхельбекер. Путешествие. Дневник. Статьи. – Л.: «Наука», 1979.Лермонтовская энциклопедия / Гл. ред. В. А. Мануйлов. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1999. – 784 стр. с илл. В. надзаг.: Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский дом). Научно-редакционный совет издательств.Майков Л.Н. Батюшков, его жизнь и сочинения. – М.: "Аграф", 2001. Палкин М. А. Вопросы теории литературы. – 2-е изд., испр. – Мн.: Высшая школа, 1979. – 208 с.Пастернак Б. Л. Избранное в двух томах. – Т. 2. – М.: Художественная литература, 1985.Полевой Н. Очерки русской литературы, ч. I. – СПб., 1839. Ревякин А. С. История русской литературы XIX века. – 3-е изд. – М.: Просвещение, 1985. – 543 с.Россина Н. Элегия К. Н. Батюшкова и А. С. Пушкина. Эволюция романтической элегии // Венок поэту: Жизнь и творчество К. Н. Батюшкова. – Вологда, 1989. Россина Н. В. Прием контраста в лирике А. С. Пушкина 1830-х годов,– Вестник МГУ. Сер. 9. Филология.– 1987, № 3.Степанова Е. В. «Северные элегии» К. Н. Батюшкова в русской литературе конца XVII – начала XIX века. – Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук. – Москва. 2007.Томашевский Б. К. Н. Батюшков//Батюшков К. Н. Стихотворения/Статья Б. В. Томашевского и примеч. Д. П. Муравьёва. – М.: Советская Россия, 1979. – 304 с.Тургенев А. Элегия// Русская элегия ХVIII – начала XX века: Сборник / Вступ. ст. Л.Г. Фризмана. – Л., 1991.Филиппов Г. Поэт предпушкинской поры//К. Батюшков «Беседка муз». Стихи и проза. – Ленинград, «Детская литература», 1987. Фридман Н. В. Поэзия Батюшкова. – М.: Издательство «Наука», 1971.Фризман Л. Эволюция русской романтической элегии//К истории русского романтизма. – М.: Просвещение, 1973.Шайтанов И. Константин Николаевич Батюшков//Батюшков К. Н. Сост., вступ. статья и примеч. И. Шайтанова; Худож. А. Митлянская. – М.: Худож. лит., 1987. – 320 с.Интернет-ресурсы:33.Варзаева М. А. «Смешанные ощущения» как основа элегического жанра: первые шаги в освоении понятия в творчестве поэтов-классицистов и ранней лирике Пушкина// http://do.gendocs.ru/docs/index-81375.html