Поэтика романа А.К; Толстого "Князь Серебряный"

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА I. ИСТОРИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ А.К. ТОЛСТОГО-РОМАНИСТА
1.1.Историография жанра русского исторического романа XIX века: основные тенденции развития
1.2. Роман «Князь серебряный»: замысел и некоторые аспекты его интерпретации критиками и литературоведами
1.3.Нравственный конфликт и проблематика романа
ГЛАВА 2. ОСОБЕННОСТИ ПОВЕСТВОВАНИЯ В РОМАНЕ А.К. ТОЛСТОГО «КНЯЗЬ СЕРЕБРЯНЫЙ»
2.1. Литературные и фольклорные традиции в романе
2.2. Повествователь и соповествователи в романе А.К. Толстого «Князь серебряный»
2.3. Пространство как способ организации характерологии в романе
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Цитация ее позволяет А. К. Толстому убедительно воссоздать, мрачный колорит этой эпохи.В песне «Гнев Грозного на сына» (равно, как и в других жанрах устного народного творчества, повествующих о событиях правления Ивана IV), четко выражено отрицательное отношение к одному из его помощников — палачу Малюте Скуратову, Образ Малюты в романе А. К. Толстого совпадает с этим народным представлением о царском любимце, с содержанием исторической песни, цитируемой в «Князе Серебряном».Недавно приближенный к царю, он теперь «друг, и поплечник, и палач государев». Страстное желание Малюты видеть сына боярином заставляло его постоянно вселять в подозрительную душу царя мысль об измене бояр, убивать и истязать их, а потом оклеветать даже молодого царевича.Выше уже говорилось, что Толстой строит целый эпизод по исторической песне, и строка, из нее «Что возговорит Малюта, злодей Скурлатович», развернута писателем в драматический диалог между Грозным и Малютой. Ему в романе предшествует описание ночных видений Иваном Грозным замученных и казненных по его приказу, людей. Стыд за пережитый ночью страх и еще раз принятое решение карать по-прежнему рождают в душе Грозного какой-то лихорадочный бред. Так Толстой психологически объясняет поступок Ивана Грозного, решившегося на сыноубийство. Появляется Малюта, который уверяет, что, заставит Колычевых под пытками все рассказать, но только,— добавляет он,— «не сумею заставить их назвать твоего набольшего супротивника». В народной песне речь Малюты, обращенная на пиру к царю, звучит несколько по-иному:Ах, ты гой еси, царь Иван Васильевич! Не вывесть тебе изменушки до веку, Сидит супротивник супротив тебя, Он пьет и ест с одного блюда, Цветное платье носит с одного плеча. И тут царь догадается.Толстой, очевидно, несколько изменяет строку народной песни потому, что коварный Малюта решает назвать царевича изменником устами Колычевых, уже обвиняемых в заговоре. Он напоминает о раскрытом, заговоре бояр и тут же предостерегает царя от нового, потому что бояре, дескать, не раздумали и не отступились от своих планов. Речь Малюты стилизована в духе исторической песни, последние его слова — почти дословная цитата из нее. Толстой только снимает строчку «не вывесть тебе измёнушки до веку», очевидно, художественное чутье подсказывало писателю, что она внесет в характеристику героя оттенок, не соответствующий характеру Малюты. Чисто романическая задача психологического углубления образа Малюты приводит Толстого к единственно правильному решению — отступить в данном случае от текста песни, «вменив в некоторой мере даже ее сюжет». Развернутая таким образом речь Малюты ясно рисует его нравственный облик и помогает одновременно Алексею Толстому создать выразительный образ Ивана Грозного, удивленного, охваченного страхом, мгновенно прозревающего, обессиленного и непримиримого. Нравственно-этическая проблематика толстовского повествования приводила к психологизму, не свойственному устной эпической поэзии.Малюта обращает внимание царя на торговых людей, кланяющихся во дворе в ноги царевичу. Эта сцена довершает дело, и царь принимает страшное решение: Малюта и Хомяк тайно везут царевича для расправы на Поганую Лужу.Естественно, в связи с сопоставлением происходящего в романе и в песне, предположить неслучайный выбор имени и отчества главного героя —князя Никиты Романовича Серебряного.В народных исторических песнях спасителем царевича почти всегда выступает его дядя, Никита Романович, царский шурин — фигура историческая (Никита Романович Захарьин). Лицо это — известное в народной поэзии XVI века: он выступает в исторических песенных циклах «Кострюк» и «Гнев Грозного на сына» всегда как персонаж положительный. В.Я. Пропп в статье «Песня о гневе Грозного на сына» справедливо замечает, что Никита Романович «делает свое дело на глазах у народа и при полной его моральной поддержке». Важно подчеркнуть, что в романе А. К. Толстого Никита Романович Серебряный спасает царевича благодаря помощи подоспевших удалых разбойников во главе с атаманом Ванюхой Перстнем.Облик Никиты Романовича, — писал Толстой, — «есть, по народным преданиям, олицетворение добра в темную эпоху Иоанна...».Реально существовавший Никита Романович Захарьин переосмыслен Толстым в духе народной песни и становится идеальным характером не только романа «Князь Серебряный», но и трагедии «Смерть Иоанна Грозного» и олицетворяет те силы (боярскую, аристократию), с которыми Толстой связывал надежды на будущее России.«Таков ли ты был, князь Никита Романович, каким воображаю тебя, — про то знают лишь стены кремлевские да древние дубы подмосковные! —говорит Толстой вслед за приведенной народной песней. — Но таким ты предстал мне в час тихого мечтания, в вечерний час... Таким предстал ты мне, Никита Романович, и ясно увидел я тебя, летящего на коне в погоню за Малютой, и перенесся в твое страшное время, где не было Ничего невозможного!».Несколько строк народной песни («садится на лошадь водовозную, скоро скачет на болото жидкое, что на ту ли лужу на поганую») развернуты в эпизоде погони Серебряного за Малютой: «Скачет Малюта во дремучем лесу с своими опричниками. Он торопит их к Поганой Луже, поправляет башлык на царевиче, чтоб не узнали опричники, кого везут на смерть. Кабы узнали они, отступились бы от Малюты, схоронились бы больший за меньшего. Но думают опричники, что скачет простой человек меж Хомяка и Малюты, и только дивятся, что везут его казнить так далёко.Торопит Малюта опричников, серчает на своих коней, бьетплетью по Крутым бедрам.—Ах вы, волчья сыть, травяные мешки! Не одумался б царь, не послал за нами погони!Скачет злодей Малюта во дремучем лесу, смотрят на него пташки, вытянув шейки, летят над ним черные вороны — уже близко Поганая Лужа!—Эй,— говорит Малюта Хомяку,— никак, стучат за нами чужие подковы?— Нет,— отвечает Хомяк,— то от наших коней топот в лесу раздается.И пуще торопит Малюта опричников, и чаще бьет коней по крутым бедрам».В сцене погони легко угадываются строки русских былин («ах вы волчья сыть, травяные мешки»), сравнения Толстого навеяны- гиперболизированными сравнениями русского эпоса, повторяемость вопросов и ответов придает, как и в русской былине, эпическую силу всей картине. В этом эпизоде совмещаются былинные и сказочные интонации, созвучные только что приведенной Толстым исторической песней.Из народной песни заимствует Толстой отдельные словосочетания («конь водовозный», «схоронились бы больший за меньшего»), а заключает эпизод строкой из нее: «Малюта! — вскричал князь, вскочив на ноги,— не за свой ты кус принимаешься! Ты этим кусом подавишься!».Таким образом, писатель стремится максимально приблизить и содержание, и стиль своего романа к народным историческим песням и былинам, которые приоткрывают ему прошлоерусского народа.Фольклор не только дает толчок творческому воображению писателя, который (на основе одной строки!) разворачивает диалог, насыщенный глубоким психологизмом, или рисует в эпической манере погоню Серебряного за Малютой. Самое главное, что народная песня для писателя — убедительный документ народного понимания характеров исторических деятелей прошлых эпох, поэтому в соответствии с «мнением народным» созданы им образы Малюты, Никиты Романовича Серебряного и в значительной мере — Ивана Грозного. Историческая песня дорога писателю именно тем, что она «выражает народные понятия века». Толстой отмечает несоответствие народной песни действительным событиям: в песне Малюту Скуратова отдают на расправу, тогда как в действительности тот был в чести у Грозного еще долго и погиб в 1573 году при взятии ливонской крепости Вейсенштейн (Пайды). Тем не менее, значимость народных исторических песен для Толстого не в буквальном совпадении событий истории, а в отражении их в народной поэзии, в верном общем взгляде на события, в мнении народном. На страницах романа «Князь Серебряный» А. К. Толстой писал: «И грустно и больно сказывалась во мне любовь к родине, и ясно выступала из тумана наша горестная и славная старина, как будто взамен зрения, заграждаемого темнотою, открывалось во мне внутреннее око, которому столетия не составляют преграды».Таким образом, одним только художественным чутьем А. К. Толстой выразил тенденцию, которая много десятилетий спустя, превратилась в научную истину. Фольклорная составляющая стала для Толстого и важнейшим историческим источником, и отправным образцом для создания характеров, и средством передачи нравственного и психологического колорита эпохи.Подобно тому, как «Война и мир» является не историческим докладом о России времени наполеоновских войн, а плодом авторского воображения, так и литературный рассказ о международных отношениях в «Князе Серебряном» не может служить историческим свидетельством о превосходстве одного образа жизни над другим. Тем не менее, повествователь в романе Алексея Толстого побуждает читателей не заметить этой подмены.В указанной системе координат князь Андрей Курбский, который, как в романе отмечает повествователь, отступился от Московии в пользу Литвы, — несравненно больший злодей, чем Иван Грозный. Как известно, Курбский был первым русским политическим эмигрантом: он выступил против тирании Грозного и бежал от преследований. Но в рамках культурного универсума Московского царства, как подразумевает Толстой, понятия политической эмиграции не существовало и представления о добре и зле определялись мерой пользы тех или иных деяний для Московского государства. Долгом русских было сохранение преданности своему царю, даже если он решал уничтожить кого-то из них. Не закон был выше царя, а царь был выше закона. В той политической среде, которую изображает повествователь в романе Толстого, следование древнему принципу — «amicusPlatosedmagisamicaveritas», — означало акт государственной измены. Полагаем, что правосудие и справедливость воплощались скорее в царе, чем в законе или в правилах логики: понятия о неправомерной тирании вовсе не было. Так, например, муж Елены — боярин Морозов, погибший под жесточайшими пытками, был изображен в романе как человек, исполнивший свой долг — никогда не предавший Грозного, несмотря на то, что царь убил его крестьян, сжег его дом, позволил похитить его жену и, в конце концов, заставил его носить шутовской наряд, — и все из-за того, что один из царских фаворитов, князь Вяземский, влюбился в жену Морозова. В конечном счете, и князь Вяземский также был казнен. Сам характер изображения в толстовском романе Курбского, Морозова и польских послов наводит на мысль, что в мире Московского государства повиновение царской власти должно было быть всецелым, а о правах недовольных не могло быть и речи. Как немыслима была и любовь к свободе, что подтверждается негативным изображением Курбского: свобода — дар христианства — была вмире Московии не в чести.Главный герой — князь Серебряный создан автором как образец безусловной честности: если бы не известное число почти невероятных поворотов сюжета, этого добродетельного человека ждала бы судьба князя Курбского, но он сумел выжить и даже услышать от Грозного несколько слов похвалы и признательности: «Серебряный… разделял убеждения своего века о божественной неприкосновенности прав Иоанна; он умственно подчинялся этим убеждениям и, более привыкший действовать, чем мыслить, никогда не выходил преднамеренно из повиновения царю, которого считал представителем Божией воли на земле. Но, несмотря на это, каждый раз, когда он сталкивался с явной несправедливостью, душа его вскипала негодованием, и врожденная прямота брала верх над правилами, принятыми на веру. Он тогда, сам себе на удивление, почти бессознательно, действовал наперекор этим правилам, и на деле выходило совсем не то, что они ему предписывали».Широкое использование в романе эпизодических рассказчиков-соповествователей позволяет писателю изображать прошлое с позиции участников событий, их очевидцев, в речи соповествователей определённой среды. Все это значительно углубляет историзм повествования, делает его внутренне более драматичным, выразительным, позволяет шире отразить стихию устной народной речи. В интерпретации повествователя, от лица которого ведется рассказ в романе, эти слова благодарности придают образу Ивана IV черты мудрого и дальновидного царя, совершающего кровавые бесчинства во имя порядка и единства страны: «Другие не так мыслят; называют меня кровопийцею, а не ведают того, что, проливая кровь, я заливаюсь слезами! Кровь видят все; она красна, всякому бросается в глаза; а сердечного плача моего никто не зрит; слезы бесцветно падают мне на душу, но словно смола горячая проедают, прожигают ее насквозь по вся дни! (И царь при этих словах поднял взор свой кверху с видом глубокой горести.) Яко же древле Рахиль, — продолжал он (и глаза его закатились под самый лоб), — яко же древле Рахиль, плачуще о детях своих, так я, многогрешный, плачу о моих озорниках и злодеях». Правда это или нет, — у нас недостает исторических свидетельств, чтобы сделать тот или иной вывод.Характерно, однако, что вопрос, оправданные ли средства применяются для достижения цели, ни разу не возникает в романе А. К. Толстого. На протяжении всего романа повествователь дает основания полагать, что Грозный предвидел трудности собирания русских земель в единое государство, и понимал, что ему просто не хватит сил, чтобы обеспечить это единство, не внушив своим подданным одновременно чувства смертельного страха и абсолютной покорности.В поведении Серебряного писатель находил «благородную непоследовательность», которая совершенно нестерпима для деспота, хотя бы тот и не сомневался в большей верности и преданности ему Серебряного, чем любого из своих опричников.Эта «благородная непоследовательность» была присуща самому А. К. Толстому. Его друг Б. Маркевич, убежденный консерватор, всегда указывал Толстому, что тот «в политических вопросах увлекается чувством», а не рассуждает здраво. Однажды при встрече Маркевич заявил Толстому: «Как я рад, мой милый Толстой, что вы не стоите у власти, … – там, на высоте, я видел бы в вас одного из злейших врагов истинных интересов государства – несмотря на все прелестные качества вашей души, полной благородства, – и даже, может быть именно вследствие этих качеств».Эти слова Маркевича очень важны для понимания природы власти. Действительно, прямой и правдивый характер, душевное благородство, находясь перед лицом неограниченной власти, осуждены на бездействие или гибель (ведь князь Серебряный не смог до конца противостоять режиму – он предпочел уехать сражаться с татарами во главе разбойничьего отряда, а Дружина Андреевич Морозов тоже ничего не смог сделать для борьбы с тиранией, только выступил на пиру с гневной обличительной речью, что и явилось поводом для его казни).Сам характер завоевания никогда не обсуждается, и все территориальные приобретения Московского царства представлены так, словно это только охотничьи трофеи, по праву доставшиеся охотникам. Князь Серебряный вместе с разбойником Перстнем, отправившиеся в поход против «татарвы», изображены в романе как праведные борцы против нехристей. Туземные народы рассматриваются в качестве объектов охоты, а Сибирь, покоренная Ермаком, — как трофей, справедливо выигранный много испытавшими и смелыми русскими. Все, что касается «другого» изображено в романе поверхностно, так и не став объектом тщательного исследования.Как видно из романа Толстого, в Московском государстве кровное право русских начинать агрессивные войны, считалось само собой разумеющимся, потому что сама народность уже воспринималась как заслуга, предполагающая вознаграждение. Самооборона же тех, кто подвергся нападению, толковалась как признак порочности.В связи с этим стоит посмотреть на «Князя Серебряного» как на возможного предшественника романов Достоевского, которые так перекликаются с современностью и постмодерном. Иван Грозный в «Князе Серебряном» полностью воплотил то, что Фридрих Ницше называл волей к власти. Очевидно, что роман А. Толстого нельзя признать абсолютно успешной попыткой обратиться к столь низким глубинам человеческой натуры, но все-таки попытка была предпринята именно в этом направлении. Хотя Толстой и сравнивает царствование Грозного с мраком ночи, он не считает, что эта ночь нанесла ущерб цивилизационному развитию России. Он завершает свой роман на оптимистической ноте, вводя голос автора и заявляя, что эпоха Грозного породила немало святых (юродивых), немало таких, как князь Серебряный, боярин Морозов и др., то есть русских, которые умеряли порочные наклонности царя.Он заключает, называя Ивана «проявлением божьего гнева», который просто нужно было терпеть. В авторском комментарии Толстой пишет: «Мир праху вашему, люди честные! Платя дань веку, вы видели в Грозном проявление божьего гнева и сносили его терпеливо; но вы шли прямою дорогой, не бояся ни опалы, ни смерти; и жизнь ваша не прошла даром, ибо ничто на свете не пропадает, и каждое дело, и каждое слово, и каждая мысль вырастает, как древо; и многое доброе и злое, что как загадочное явление существует поныне в русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего».Толстой исследует эпоху Ивана Грозного с общечеловеческой, нравственной точки зрения. Исследуя дух эпохи, автор приходит к выводу, что цари – «плоть от плоти народа, нация выплескивает того, кого она достойна». Поэтому не один Иоанн был повинен в кровавых преступлениях против Бога. Толстой рисует полное затмение всех нравственных ценностей, разрушение христианских идеалов.2.3. Пространство как способ организации характерологии в романеСопоставление «Князя Серебряного» с другими персонажами исторических романов Загоскина, Карамзина и др. позволяет сделать вывод о типологическом сходстве толстовского повествования с авантюрно-психологическим романом. «Князь Серебряный» воспроизводит однотипный исторический нарратив, восходящий к стереотипу волшебной сказки. Но речь идет не о генетической связи с каким-либо определенным сказочным сюжетом, с отдельными образами или элементами поэтики народной волшебной сказки, а о самом принципе сюжетной организации. Действие в романе А.К. Толстого протекает в исторически-конкретном, а не условно-сказочном пространстве и времени, оно злободневно и предельно соотносится с современностью. Вместе с тем, толстовскому нарративу присущ строй волшебно-сказочного повествования и связанный с ним содержательный комплекс сказки. Однако в «Князе Серебряном» намечается выход за пределы сказочной организации сюжета. Традиционная повествовательная структура подвергается изменениям, которые затрагивают ее существенные звенья, что приводит к несоответствию поведения героя сказочным нормам. Трагический финал произведения резко диссонирует с вальтерскоттовской традицией. Конец романа, подготовленный символическим подтекстом «Князя Серебряного», скрыто влияющим на основные сюжетные коллизии, способствует большей достоверности изображения, служит обличению тирании царя и опричнины. Уже в первой главе являет князь Серебряный главные черты своей благородной природы: доброту, милосердие, любовь к ближнему, предавая «загадочных грабителей», разбойников не скорой расправе, а правосудию.В условиях леса, оказавшись «в чертовой мельнице», поужинав, господин и слуга помолились Богу: причем Михеич выразил недовольство по поводу нечистого места и его хозяина: «...нет мельника, которому бы нечистый не приходился сродни...». Однако смиряется с тем, «что Бог послал» (С.298).Вяземский же, с его злыми намерениями, хоть и «целые ночи перед иконами молился», «не вымолил себе покоя. Бросил молиться...». Стал, словно одержимый, «скакать и рыскать по полям с утра до ночи ...гулять по ночам», но «не залил тоски» ни вином, ни кровью, дойдя до умоисступления (С.345).В следующей, 5-ой главе, встретившись с Серебряным, которого считала погибшим, растерянная и несчастная Елена взывает к Небу: «Боже мой, Боже мой! Пречистая Богоматерь! Что мне делать! Что сказать мне!» Винится в великой вине перед мужем за то, что скрыла от него свою любовь к Серебряному, перед князем за то, что не дождалась его.Князь же, понимая, что вина ее невольная, пытается утешить ее, сознавая: «...видно, на то была воля Божия... ты не виновата... не за что прощать тебя, Елена Дмитриевна...».Жалуясь Серебряному на несправедливость царя, на злодеяния опричников, боярин Морозов сознает — все виноваты: «Прогневили мы, видно, Бога... Нечего правды таить, грозен был Иван Васильевич, да ведь сам Бог поставил его над нами, и, видно, по Божьей воле, для очищения грехов наших, карал он нас» (С.345).Напутствие его князю так же звучит как молитвенное заклинание: «да умягчится сердце царское. Да вернешься ты невредим из Слободы, как отрок из пещи пламенной, и да обниму тебя тогда, как теперь обнимаю, от всего сердца, от всей души!».А.К. Толстой дает полное, развернутые описания действующего лица, писатель стремится запечатлеть во внешних проявлениях внутреннюю работу души своего главного героя и других персонажей, отображая их во временном пространстве и, сопоставляя происходящее в романе с древними писаниями.Кстати, такое положение характерно для исторического романа – в подобной ситуации, оказываются Квентин Дорвард, Френк Осбалдистон («Роб Рой»), Гринев и др. В течение действия романа герою все время приходится выбирать между противоборствующими силами.Сравним 8-ую главу романа («Пир») с 3-ей главой из книги пророка Даниила (С.305). Царь Навуходоносор сделал золотого истукана и послал собрать сатрапов, наместников, воевод и проч., чтобы они пришли на торжественное открытие истукана. После того как все собрались, глашатай громко воскликнул: «... в то время, как услышите звук трубы, свирели, цитры... И всяких музыкальных орудий, поклонитесь золотому истукану, который поставил царь Навуходоносор, а кто не падет и не поклонится, тотчас брошен будет в печь, раскаленную огнем». Все народы, услышав музыкальные звуки, пали и поклонились истукану, за исключением трех иудейских юношей, которые на угрозы царя ответили: «Бог наш, Которому мы служим, силен спасти нас от печи, раскаленной огнем, и от руки твоей, царь, избавить.Если же не будет того, тогда будет известно тебе, царь, что мы боги твоим служить не будем и золотому истукану, который ты поставил, не поклонимся».Тогда Навуходоносор исполнился ярости, и вид лица его изменился...», оказавшись в печи огненной, отроки молились, благословляли и при славляли имя Господа Бога: «Ибо праведен Ты во всем, что соделал с нами…, ты совершил истинные суды во всем, что навел на нас и на святый город отцов наших Иерусалим, потому что по истине и по суду навел Ты все это на нас за грехи наши. Ибо согрешили мы и поступили беззаконно, отступивши от Тебя... заповедей Твоих не слушали и не соблюдали их и не поступали, как Ты повелел нам, чтобы благо нам было... и предал нас в руки врагов беззаконных, ненавистнейших отступников, и царю неправосудному и злейшему на всей земле. И ныне мы не можем открыть уст наших; мы сделались стыдом и поношением для рабов Твоих и чтущих Тебя. Но не предай нас навсегда ради имени Твоего и не разрушь завета Твоего».Оказавшись на следующий день после встречи с Дружиной Андреснн чем и Еленой в Александровой слободе на царском пиру, на который царь позвал «кроме трехсот опричников, составлявших его всегдашнее общество, еще четыреста, так что всех званых было семьсот человек», князь был поражен страшной переменой в Иоанне. Обращают на себя внимание такие детали: «...глаза горели мрачным огнем... выражение лица его совершенно изменилось (ср.: «...вид лица его изменился»..., — прор. Дан. 3, 19). Так изменяется здание после пожара. Еще стоят хоромы, но украшения упали, мрачные окна глядят зловещим взором, и в пустых покоях поселилось недоброе». Огонь (пожар) опалил не Серебряного, а самого царя, а в конце романа в огне сгорит вся Слобода.Картина перед началом пира, когда все ожидают государя тоже сопоставима с книгой Даниила: «Наконец загремели трубы, зазвенели дворцовые колокола, и медленным шагом вошел сам царь, Иван Васильевич» (ср.-Дан. 3, 7).Великий государь жалует Серебряного чашею. Князь мог предполагать, что это чаша с ядом и что его ждет та же участь, что старого боярина Василия, который только что испил жалованную царем чашу и «грянул оземь». Однако, сделавшись внезапно свидетелем ужасной царевой мести, Серебряный, «не колеблясь ни минуты ...поклонился царю и осушил чашу до капли», ожидая своего конца, но не почувствовав действия отравы. Как юные отроки остались невредимыми, потому что Господь послал Ангела Своего сохранить их среди пламени печи, так и Серебряного спас Ангел-Хранитель от ожидавшей его неминуемой смерти. Как и в других случаях, то, что на житейском уровне имеет свои естественные объяснения («Серебряному стало ясно, что царь или отпустил вину его, или не знает еще об обиде опричнины»), на уровне христианском «развязывается» сверхъестественной властью на земле Неба.Таким образом, духовный сюжет, развернувшийся в 8-ой главе романа и протекающий до его конца, имеет пространственно-временное соотношение с Библией и, прежде всего, «Книгой пророка Даниила». Не случайно драма жизни, не вместившаяся в рамки эпического повествования, перельется в эпиграф к первой трагедии, которой взят опять же из главы IV «Книги пророка Даниила», в которой речь идет о том, как Бог вразумил возгордившегося Навуходоносора, возомнившего себя, а не Всевышнего, властителем царства; подобно ему и русский грозный царь возомнил себя Богом на земле, поэтому походит на идола, требуя всеобщего поклонения.А.К. Толстой на протяжении всего романа показывает, что царь испытывал порой минуты духовных прозрений, приуготовленных усердной молитвой, набожными мыслями, но часто изнемогал под жестоким напором воображения. Несправедливость и неправедность дел его являлась во всей наготе. Но это продолжалось недолго, Вскоре Иоанн негодовал на свое малодушие. В гневе на самого себя, он опять, назло аду и наперекор совести, начинал «дело великой крови и великого поту, и никогда жестокость его не достигала такой степени, как после невольного изнеможенья» (С.415).Есть герои, вовсе отступившие от Бога, предавшиеся сатанинской власти. Так, обманом вступает Вяземский в дом боярина Морозова, который, поверив, что он послан царем с благой ему вестью о снятии с него царской опалы, встречает его и прибывших с ним опричников по гостеприимному русскому обычаю с хлебом-солью, взывая к их милости, призывая Божие благословение на царя, отслужив благодарственный молебен перед пиром в честь нежданных гостей (С.423). Поэтому хотя удается Вяземскому силой похитить боярыню, но ни заговор на кровь, ни (позже) заговор на железо (саблю) не принесут ему удачи. Как сам признается, погубил он душу, отдал ее сатане. Нет ему прощения в его окаянстве.Попав по несчастному стечению обстоятельств к мельнику, молится Елена. И хотя мельник говорит, что не боится молитв («...меня молитвой не испугаешь, ладаном не выкуришь...»), однако под молитвой Елены ни водяной дед, ни лесовой, ни русалки, ни ведьмы, ни кикиморы на его зов не появятся (С.401).Также и в присутствии Михеича (который колесил целый день вокруг жилья мельника, дабы узнать от него о своем господине, но, призывая имя Господнее, вышел все же в лесу на нужное место) мельник, ворожа, ничего не мог толком ни усмотреть, ни услышать. Увидя в лесу черную избушку и войдя в нее, Михеич обратил, прежде всего, внимание на стоявший на косяке почерневший от дыма образ, который примирил его с неизвестными хозяевами. Прежде чем влезть на полати, он «несколько раз на него перекрестился. С ним крестная сила, поэтому, когда один из вернувшихся станичников свалил его с полатей на землю, за него вступился Митька, с уважением разглядев в нем убеленного сединой старика. И когда один из станичников посоветовал Хлопко не связываться с ним, тот отвечает: «Леший с ним свяжется!», то есть и леший не захочет с ним связываться.Обнаружив остроту ума, сердечную преданность своему господину (которому готов «...на том свете служить, коль на этом заказано!»), трогательную деликатность простого человека по отношению к разбойникам, народный юмор, смекалку, Михеич разбередил душу Перстня, задев самые сокровенные в ней струны, заставив откликнуться по-народному точно и мудро: «...долг платежом красен!».Он не хочет выглядеть со своими станичниками в глазах благородного Серебряного людьми, которые «воровать-разбойничать умеют, а добра-то не помнят», которым князь может сказать, что они «кровь неповинную проливают, а христианина спасти не их дело!», да и не замолвит за них Господу Богу доброго слова.Собираясь заснуть,Перстень обращается к своим ребятушкам: «Кто может Богу молиться, молись, а кто не может, так ложись!». Иные разбойники «тотчас влезли на полати; другие еще долго молились перед образом. Из числа последних был Митька. Он усердно клал земные поклоны, и если б одежда и вооружение не обличали ремесла его, никто бы по добродушному лицу Митьки не узнал в нем разбойника» (С.435). Он добрый, всегда защищает обиженных, слабых, поэтому Бог дает ему молитву, молитвенные переживания.Старый же Коршун, на душе которого страшные нераскаянные грехи, смог лишь несколько раз перекреститься, не мог заснуть, а перед рассветом согласился-таки идти с Перстнем «на трудное дело» — выручать из тюрьмы Серебряного.Предчувствуя свой конец, он наказывает Перстню откопать зарытую им богатую казну, понимая, что на тот свет с собой ее не возьмешь. Но главное в другом: «...как иной раз подумаешь, что будешь там ответ держать за все, что здесь делал, так в ночное время индо мороз по коже дерет!» (С.456).Просит атамана не жалеть денег, заплатить хорошенько попу, чтобы отслужил по нему, когда его не станет, панихиду: «...пусть отслужит как следует, ничего не пропустит»; напоминает, что крестили его Амельяном. Этот благородный разбойник, в отличие от иных опричников, встретит свой последний час как христианин. О конце его земного пути написано как о кончине раскаявшегося грешника: «С той самой ночи, как он был схвачен в царской опочивальне и брошен в тюрьму, угрызения совести перестали терзать его. Он тогда же принял ожидающую его казнь как искупление совершенных им некогда злодейств... взошел на помост, перекрестился на церковные главы и положил один за другим четыре земных поклона народу, на четыре стороны площади.- Прости, народ православный! — сказал он, — прости меня в грехах моих, в разбое, и в воровстве, и в смертном убойстве! Прости во всем, что я согрешил перед тобою. Заслужил я себе смертную муку, отпусти мне вины мои, народ православный!И, повернувшись к палачам, он сам продел руки в приготовленные дня них петли» (С.467).Но об этом повествуется позже. В 21-ой главе, двое «слепых» (Перстень с Коршуном) по велению царя явились в его опочивальню сказывать сказку.В отличие от царя, встретившего их с недоброй иронией, они кланяются до земли, почтительно желают много лет здравствовать его царской милости: «Заступи, спаси и помилуй тя Мати Божия... Сохрани тебя святым Петр и Павел Златоуст, Кузьма со Демьяном, хутынские чудотворцы и святые угодники! Создай тебе Господи, о чем ты молишь и просишь! Вечно бы тебе в золоте ходилось, вкусно елось и пилось, сладко спалось! И супостатам твоим вечно б икалось и голодалось; каждый день дугою корчило, бараньим рогом коробило!».Отметим, что в данном эпизоде народно-христианский слог «слепых» красноречиво говорит о том, какие неисчерпаемые духовные возможности заложены в душах простых людей, которые знают, как к царю обратиться, которых Сам Господь научил молиться, креститься, призывать в помощь небесных заступников, сказывать про старое, которое они знают не по грамоте, а все по памяти: былины, легенды, предания про русских царей, князей, богатырей, о русских городах, княжествах, «об Алексее, о том, что было в те стародавние времена, «когда возносился Христос-Бог на небо, расплакались бедные, убогий, слепые, хромые, вся, значит, нищая братия: куда ты, Христос-Бог, полетаешь? На кого нас оставляешь? Кто будет нас кормить-поить? И сказал им Христос, Царь Небесный: «Дам вам, говорит, гору золотую, реку медвяную, сады-винограды, яблони кудрявы; будете сыты да пьяны, будете обуты-одеты!» Тут возговорил Иван Богослов: «Ай же ты, Спас Милосердый! Не давай им ни горы золоты, ни реки медвяные, ни садов-виноградов, ни яблонь кудрявых. Не сумеют они ими владети; наедут к ним сильные богатые, добро-то у них отымут. А ты дай им, Христос, Царь Небесный, дай-ко-се имя Твое Христовое, дай-ко-се им те песни сладкие, сказаньица великие про стару старину да про божьих людей. Пойдут нищие по земли ходити, сказаньица великие говорити, всякий их приобует-приоденет, хлебом-солью напитает». И рече Христос, Царь Небесный: «Ин пусть будет по-твоему, Иване! Пусть же им будут песни сладкие, гусли звонкие, сказанья великие; а кто их напоит-накормит, от темныя ночи оборонит, тому я дам в раю место; не заперты в рай тому двери!» (С.425).По Перстню, Серебряный — носитель Божией правды на земле. Поэтому он считает своим долгом вызволить его из тюрьмы (как спас когда-то со своими людьми от опричников в Медведовке). Но Серебряный дал слово царю «не выходить из его воли и ожидать, где бы ...ни был, суда его». Он может разочароваться в носителе власти, но не может сойти со своего креста. Его правда не совпадает в данном случае с правдой Перстня и с правдой самого автора, понимающего его, но не разделяющего полностью позиции своего героя, обрекающей его на гибель.Впрочем, таким, а не каким другим, представился он авторскому воображению изначально, «и грустно и больно сказывалась» в нем любовь к своему герою и к родине, к «горестной и славной старине», когда лучшие люди, в поисках правды, оказывались не у мест и невольно попадали в среду благоразумных разбойников (как Серебряный) или вынуждены были, уйдя из дому, вступить на опасную неведомую дорогу жизни (как Максим), обрекая себя на сиротство.Автор подчеркивает: «трудно было положение Серебряного»: спасая Максима, он согласился-таки стать во главе станичников вопреки всей своей внутренней сути, чтобы только выиграть время. Но он «обратился мыслями к Богу и предался Его воле».Глубоко духовным поступком явилось побратимство Серебряного и Максима: «...Они перекрестились и, поменявшись крестами, обняли друг друга» (С.467). Духовное братство дороже обычного, кровного пред Лицом Бога. Вместе им стало радостнее и веселее жить: «...Сколько добра еще можно сделать на родине!..» Но не довелось им пожить вместе — скоро предстоит обоим сложить свои головы за русскую землю.Заметим: роман начинается главой «Опричники». Устроители государственного порядка на первых же страницах повествования действуют подобно разбойникам — роман заканчивается их роспуском, уничтожениемСлободы и, одновременно, духовным обновлением «новых товарищей» князя Серебряного (так названы благоразумные разбойники во 2-ой главе).В начале романа (в 4-ой гл.) и в конце его (гл. 35) появляется блаженный. Необыкновенно кроткое лицо, детски добродушная улыбка — весь вид его «посреди стольких лиц, являвших ужас, страх или зверство», резко от них отделяет. Когда он появился в конце романа после казней, его улыбающиеся уста против обыкновения подергивала судорога, «как будто с кротостию боролось другое, непривычное чувство». Он шел прямо на Иоанна, крича, что тот забыл его, что его место с мучениками. Царь бросает ему горсть золотых, прося помолиться за него, но блаженный отдернул руки: «Ай, ай! Жжется!.. Зачем ты деньги... в адовом огне раскалил?» Называет Иоанна «царем Саулом», «царем Иродом», «царем кромешным». Разгневанный царь замахнулся на него копьем, но крик негодования, раздавшийся в народе, остановил его. Иоанн может в иных случаях обойтись и без «убойства», по «кого казнить, кого помиловать» зависело часто