Вход

функции пейзажа в прозе Гончарова

Рекомендуемая категория для самостоятельной подготовки:
Дипломная работа*
Код 162545
Дата создания 2007
Страниц 64
Источников 52
Мы сможем обработать ваш заказ (!) 1 апреля в 12:00 [мск]
Файлы будут доступны для скачивания только после обработки заказа.
1 510руб.
КУПИТЬ

Содержание

Введение
Глава I. Функции пейзажа в мировой литературе.
1.1. Функции пейзажа в античной литературе
1.2. Функции пейзажа в мировой литературе XVI – первой половины XIX вв.
1.3. Функции пейзажа в литературе сентиментализма.Поэзия В.А.Жуковского.
1.4. Функции пейзажа в романтической литературе. Творчество М.Ю. Лермонтова
1.5. Функции пейзажа в русской литературе XIX в. Творчество И.С.Тургенева и А.П.Чехова.
Глава II. Функциональность и типология пейзажа в прозе И.А.Гончарова.
2.1. Функциональность и типология пейзажа в романе И.А.Гончарова «Обломов»
2.2. Функциональность и типология пейзажа в романе И.А.Гончарова «Обыкновенная история»
2.3.Функциональность и типология пейзажа в романе И.А.Гончарова «Обрыв»
2.4. Функциональность и типология пейзажа в путевых записках И.А.Гончарова «Фрегат “Паллада”»
Заключение
Список использованной литературы

Фрагмент работы для ознакомления

Обрыв здесь является символом артистичной и романтической натуры Райского – главного героя романа, живущего в прямом и переносном смысле у обрыва, как бы на краю.
Сказочный пейзаж находит свое выражение в снах Райского: «Снились ему такие горячие сны о далеких странах, о необыкновенных людях в латах, и каменистые пустыни Палестины блистали перед ним своей сухой, страшной красотой: эти пески и зной, эти люди, которые умели жить такой крепкой и трудной жизнью и умирать так легко!.. Он содрогался от желания посидеть на камнях пустыни, разрубить сарацина, томиться жаждой и умереть без нужды, для того только, чтоб видели, что он умеет умирать».
Идиллический пейзаж во многом повторяет сказочный, отличаясь лишь той пасторальной спецификой, которая была свойственна поэзии XVII – XVIII веков. Так, Гончаров описывая бабушкин сад, уподобляет его райскому Эдему: «Какой эдем распахнулся ему в этом уголке, откуда его увезли в детстве и где потом он гостил мальчиком иногда, в летние каникулы. Какие виды кругом — каждое окно в доме было рамой своей особенной картины!».
Трепетно и любовно описывает Гончаров картины волжской природы с ее щедрыми полями и бескрайними водными просторами: «С одной стороны Волга с крутыми берегами и Заволжьем; с другой — широкие поля, обработанные и пустые, овраги, и всё это замыкалось далью синевших гор. С третьей стороны видны села, деревни и часть города... Воздух свежий, прохладный, от которого, как от летнего купанья, пробегает по телу дрожь бодрости».
Широко и плавно течет Волга по страницам романа, «заросшая островами, кустами, покрытая мелями»: «Вдали желтели песчаные бока гор, а на них синел лес; кое-где белел парус, да чайки, плавно махая крыльями, опускаясь на воду, едва касались ее и кругами поднимались опять вверх, а над садами высоко и медленно плавал коршун».
Подробно, с помещичьей обстоятельностью описывает Гончаров имение бабушки Райского, окруженное «этими видами, этим воздухом, да полями, да садом». «Сад обширный около обоих домов, содержавшийся в порядке, с темными аллеями, беседкой и скамьями. Чем далее от домов, тем сад был запущеннее. Подле огромного развесистого вяза, с сгнившей скамьей, толпились вишни и яблони; там рябина; там шла кучка лип, хотела было образовать аллею, да вдруг ушла в лес и братски перепуталась с ельником, березняком. И вдруг всё кончалось обрывом, поросшим кустами, идущими почти на полверсты берегом до Волги. Подле сада, ближе к дому, лежали огороды. Там капуста, репа, морковь, петрушка, огурцы, потом громадные тыквы, а в парнике арбузы и дыни. Подсолнечники и мак, в этой массе зелени, делали яркие, бросавшиеся в глаза пятна; около тычинок вились турецкие бобы. Перед окнами маленького домика пестрел на солнце большой цветник, из которого вела дверь во двор, а другая, стеклянная дверь, с большим балконом, вроде веранды, в деревянный жилой дом».
Глазами ботаника живописует Гончаров буйную растительность вокруг старой усадьбы, глазами живописца восхищается приветливыми луами солнца, льющимися с неба: «Зато на маленький домик с утра до вечера жарко лились лучи солнца, деревья отступили от него, чтоб дать ему простора и воздуха. Только цветник, как гирлянда, обвивал его со стороны сада, и махровые розы, далии и другие цветы так и просились в окна».
Растения и насекомые, животные и птицы вновь и вновь удивляют Гончарова своими красками: «Около дома вились ласточки, свившие гнезда на кровле; в саду и роще водились малиновки, иволги, чижи и щеглы, а по ночам щелкали соловьи. Двор был полон всякой домашней птицы, разношерстных собак. Утром уходили в поле и возвращались к вечеру коровы и козел с двумя подругами. Несколько лошадей стояли почти праздно в конюшнях. Над цветами около дома реяли пчелы, шмели, стрекозы, трепетали на солнышке крыльями бабочки, по уголкам жались, греясь на солнышке, кошки, котята».
Через запущенный старый сад, мимо покосившегося плетня, вдоль длинных тенистых аллей, изысканно написанных кистью художника, мы удаляемся из XX века, приближаясь к странному и окутанному легендами обрыву, о котором сохранилось лишь «печальное предание» в Малиновке: «Там, на дне его, среди кустов, еще при жизни отца и матери Райского, убил за неверность жену и соперника, и тут же сам зарезался, один ревнивый муж, портной из города. Самоубийцу тут и зарыли, на месте преступления. Вся Малиновка, слобода и дом Райских, и город были поражены ужасом. В народе, как всегда в таких случаях, возникли слухи, что самоубийца, весь в белом, блуждает по лесу, взбирается иногда на обрыв, смотрит на жилые места и исчезает. От суеверного страха ту часть сада, которая шла с обрыва по горе и отделялась плетнем от ельника и кустов шиповника, забросили. Никто из дворни уже не сходил в этот обрыв, мужики из слободы и Малиновки обходили его, предпочитая спускаться с горы к Волге по другим скатам и обрывам или по проезжей, хотя и крутой, дороге между двух плетней».
Вопреки суевериям Райский сбегает с обрыва (выполняет функции легендарного пейзажа) прямо к Волге. Воспоминания нахлынули на него: «Он долго стоял и, закрыв глаза, переносился в детство, помнил, что подле него сиживала мать, вспоминал ее лицо и задумчивое сияние глаз, когда она глядела на картину...».
Картина, нарисованная воображением Райского тревожит ум героя и не выходит из головы. Пейзаж словно врезаясь в память персонажа, начинает влиять на ход дальнейших событий. Обрыв становится героем-невидимкой романа.
Помимо «бурной» природы в духе М.Ю. Лермонтова и Г.Байрона Гончаров рисует перед нами образы тихой и светлой природы Центральной России. Тихие заросшие садики, садовые беседки, тенистые аллеи в духе И.Бунина привлекают воображение писателя: «Плетень, отделявший сад Райских от леса, давно упал и исчез. Деревья из сада смешались с ельником и кустами шиповника и жимолости, переплелись между собою и образовали глухое, дикое место, в котором пряталась заброшенная, полуразвалившаяся беседка».
Элементы помещичьего быта невольно вторгаются в романтическую атмосферу нарисованной картины, напоминая о суровой реальности сельскохозяйственных и прочих работ и выдавая практичный и расчетливый ум писателя. Так, автор с раскидистого зеленого сада переходит на банальный ров, ограждающий сад, за которым и начинается обрыв.
Таким образом, мирные картины садовой идиллии сменяются переживаниями персонажа событий давно минувших дней, связанных с таинственным обрывом.
Плечи Райского немного холодеют от дрожи, когда он спускался с обрыва в чащу кустов и вспоминает тайну убийства, которую хранит в себе обрыв: «Ему живо представлялась картина, как ревнивый муж, трясясь от волнения, пробирался между кустов, как бросился к своему сопернику, ударил его ножом; как, может быть, жена билась у ног его, умоляя о прощении. Но он, с пеной у рта, наносил ей рану за раной и потом, над обоими трупами, перерезал горло и себе».
Взволнованный и грустный, Райский возвращается домой от проклятого места. Но обрыв продолжает манить и притягивать Гончарова, уводя в «таинственную темноту, откуда вид был хорош на Волгу и оба ее берега».
Сцена разговора Райского с Наташей является одной из главных сцен романа. Наташа тяжело болеет, что, видимо, и дает Райскому повод для предательства. Совершив ошибку, герой раскаивается в содеянном: «Зачем приковал он себя тут, зачем уходил, когда привык к ее красоте, когда оттиск этой, когда-то милой, нежной головки стал бледнеть в его фантазии? Зачем, когда туда стали тесниться другие образы, он не перетерпел, не воздержался, не остался верен ему?». Мучаясь стыдом и чувством вины, Райский приходит к мысли о неизбежности греха: «Без жертв, без усилий и лишений нельзя жить на свете: “Жизнь — не сад, в котором растут только одни цветы”, — поздно думал он и вспомнил картину Рубенса “Сад любви”, где под деревьями попарно сидят изящные господа и прекрасные госпожи, а около них порхают амуры».
Сравнивая жизнь с «садом», Райский дает нам возможность выделить еще одну функцию пейзажа в романе «Обрыв». Эта философская функция, дает возможность читателю посредством пейзажа глубже понять философию автора, устами которого нередко являются уста героя.
Райский находит противоречие между переживанями героев и происходящими событиями. Таким образом, тональность пейзажа в произведениях И.А.Гончарова вовсе не обязательно соответствует душевному настрою персонажей: «— Лжец! — обозвал он [Райский – прим. автора] Рубенса. — Зачем, вперемежку с любовниками, не насажал он в саду нищих в рубище и умирающих больных: это было бы верно!».
Пейзаж в романах Гончарова имеет свой вкус, свое звучание, свой особенный и неповторимый цвет. Тихо позвякивают колокольчики тройки, слышен перестук копыт, скрипит, чуть покачиваясь, кибитка, подъезжая к усадьбе.
Изящно и незаметно вплетает Гончаров в текст повествования целую симфонию цвета, доступную лишь изощренному читательскому вкусу. Цвета не называются Гончаровым конкретно, но кодируются в глаголах, существительных и цветовых намеках: «Он не без смущения завидел дымок, вьющийся из труб родной кровли, раннюю, нежную зелень берез и лип, осеняющих этот приют, черепичную кровлю старого дома и блеснувшую между деревьев и опять скрывшуюся за ними серебряную полосу Волги. Оттуда, с берега, повеяла на него струя свежего, здорового воздуха, каким он давно не дышал.
Вот ближе, ближе: вон запестрели цветы в садике, вон дальше видны аллеи лип и акаций и старый вяз, левее — яблони, вишни, груши». Подобный прием можно соотнести с цвето-семантической пейзажной функцией.
Пейзаж в романе выполняет и портретно-описательную функцию, помогая языком природы описать полную загадок человеческую натуру.
Так, утреннее солнце ярко освещает лицо Марфиньки во время их первой встречи, давая возможность герою разглядеть «большие темно-серые глаза, кругленькие здоровые щеки, белые тесные зубы, светло-русую, вдвое сложенную на голове косу и вполне развитую грудь, рельефно отливавшуюся в тонкой белой блузе».
Пейзаж в романе нередко заменяет собой комментарий или ремарку автора относительно психологического и душевного настроя героя. Так, например, Райский уходит от разговора с бабушкой, рассеянно всматриваясь в далекий пейзаж, что выдает блуждающие мысли Райского: «Не знаю, бабушка, да и не желаю знать! — отвечал он, приглядываясь из окна к знакомой ему дали, к синему небу, к меловым горам за Волгой».
Нередко пейзажные отступления встречаются нам и во вставных стихотворениях, которые зачитывает охваченный пламенным чувством к Марфиньке Райский: «— Представь, Марфинька: я еще помню стихи Дмитриева, что в детстве учил:
О Волга пышна, величава,
Прости, но прежде удостой
Склонить свое вниманье к лире
Певца, незнаемого в мире,
Но воспоенного тобой...».
Новое чувство Райского к Вере сопровождается не только авторскими описаниями переживаний героя, но и замечательными пейзажными зарисовками, несущими уже упомянутую психологическую нагрузку (психо-описательная функция).
Восход солнца, цветочные ароматы, разлитые в воздухе, роса на травных стебельках, едва проснувшийся сад, и воздух, и утренняя прохлада, какая бывает только около четырех – все это предсказывает рождение нового чувства Райского и встречу с возлюбленной: «Наконец, на четвертый или пятый день после разговора с ней, он встал часов в пять утра. Солнце еще было на дальнем горизонте, из сада несло здоровою свежестью, цветы разливали сильный запах, роса блистала на траве.
Он наскоро оделся и пошел в сад, прошел две-три аллеи и — вдруг наткнулся на Веру».
При встрече с Верой Райский словно «осиновый лист» дрожит от нечаянности и испуга: «— Не нарочно, ей-богу, не нарочно! — закричал он в страхе, и оба засмеялись.
Она сорвала цветок [здесь и далее курсив автора] и бросила в него, потом ласково подала ему руку и поцеловала его в голову, в ответ на его поцелуй руки».
Разговор Веры и Райского постоянно сопровождается «пейзажными» авторскими ремарками. Это и цветок, зажатый в руке Веры, который бросает героиня в сторону Райского наподобие перчатки, вызывающей на поединок; и ощущение, оставшееся у Райского после беседы: «Непроницаема, как ночь! Ужели ее молодая жизнь успела уже омрачиться?..» — в страхе говорит Райский, провожая глазами Веру.
2.4. Функциональность и типология пейзажа в путевых записках И.А.Гончарова «Фрегат “Паллада”»
В 1852 году Гончаров при содействии министра народного просвещения А.С. Норова "был командирован для исправления должности секретаря при адмирале Путятине во время экспедиции к русским американским владениям". Экспедиция имела определенную цель - именно заключение торгового договора с Японией, тогда еще безвестной и таинственной страной, на берега которой почти не высаживались европейцы. Каким путем Гончаров, сорокалетний петербургский чиновник, со всеми задатками Обломова в своей натуре, со своими "святыми воспоминаниями" об Обломовке, - человек, не ходивший "дотоле никуда в море далее Кронштадта и Петергофа", - рискнул отправиться в кругосветное путешествие - понять сложно.
Быть может, в этом виновата игра художественного воображения, развертывавшего картины далеких стран одну соблазнительнее другой, - воображения, всегда манящего вдаль, к чему-то таинственному, неизвестному, - быть может, вспомнились в это время и детские мечты о путешествиях, навеянных чтением Кука и Магеллана; но, как бы то ни было, Гончаров решился и поехал.
Вначале дело налаживалось плохо. "И привычным людям казалось трудно такое плавание, - говорит Гончаров, - а мне, новичку, оно было еще невыносимо и потому, что у меня от осеннего холода возобновились жестокие припадки, которыми я давно страдал, невралгии с головными и зубными болями.
В каюте от внешнего воздуха с дождем, отчасти с морозом защищала одна рама в маленьком окне. Иногда я приходил в отчаяние. Как при этих болях я выдержу двух- или трехгодичное плавание? Я слег и утешал себя мыслью, что, добравшись до Англии, вернусь назад. И к этому еще туманы, качка, холод!.."
Прошло немало времени, пока настроение писателя стало ровным и устойчивым. Первые месяцы плавания его психика находилась в полной власти и распоряжении погоды. "Было тепло,- пишет он,- мне стало легче, я вышел на палубу. И теперь еще помню, как поразила меня прекрасная, тогда новая для меня, картина чужих берегов, датского и шведского... Обаяние, производимое величественною картиною этого моря и берегов, возымело свое действие надо мною. Я невольно отдавался ему, но потом опять возвращался к своим сомнениям: привыкну ли к морской жизни, дадут ли мне покой ревматизмы? Море и тянет к себе, и пугает - пока не привыкнешь к нему. Такое состояние духа очень наивно, но верно выразила мне одна француженка, во Франции, на морском берегу во время сильнейшей грозы, в своем ответе на мой вопрос, любит ли она грозу: "Oh, monsieur, c'est ma passion, - восторженно сказала она, - mais pendant l'orage je suis toujours mal a mon aise" ["О, сударь, это моя страсть, но во время грозы мне всегда не по себе" (фр.).].
Лишь по приходе в Англию забылись и страшные, и опасные минуты, головная и зубная боль прошли благодаря неожиданно хорошей для тамошнего климата погоде, и фрегат, простояв в доках два месяца, пустился далее.
Гончаров забыл и думать о своем намерении возвращаться, хотя адмирал, узнав о его болезни, соглашался отпустить его. Вперед, дальше - манило новое. "Там, в заманчивой дали, было тепло и ревматизмы неведомы". Мало-помалу Гончаров привык и к корабельной качке, и к морским терминам, научился писать рапорты, уснащая их странными и даже дикими на первый взгляд специальными выражениями, освоился с веселой, добродушной компанией моряков и почувствовал себя как дома.
В дороге, кроме специальных секретарских отчетов, Гончаров писал еще письма, печатавшиеся в "Морском сборнике",- и в них просто, без претензии, рассказывал свои впечатления. Из этих писем составилось впоследствии двухтомное описание плавания "Фрегат "Паллада".
"Фрегат "Паллада" - несомненно, одно из лучших произведений русской описательной литературы.
"Заметим, - говорит один критик, - что при страсти, свойственной людям сороковых годов, ко всякого рода художественным описаниям, особенно ландшафтам и бытовым картинам, никогда не процветали у нас в такой степени путевые очерки, письма и впечатления, как в сороковые и пятидесятые годы".
Из особенно выдающихся такого рода литературных памятников упомянем "Письма об Испании" В. Боткина, "Путевые письма из Италии" П. Ковалевского, печатавшиеся в конце 50-х годов в "Отечественных записках". Но во главе подобных произведений по художественному значению следует поставить книгу "Фрегат "Паллада".
Здесь во всей своей силе проявилось лучшее качество таланта Гончарова - мастерство пейзажной изобразительности, исполненное живой, осязательной пластичности и детальности.
Тропическая природа, африканские и индийские порты, где останавливался фрегат, развертывали перед наблюдательным взором художника картины яркой, пестрой жизни, совершенно чуждой всему, к чему привык его взгляд.
Однако какие волшебные картины ни раскрывает перед нами автор, он все-таки остается горячо любящим свою родину со всею бледностью и тусклостью ее северной природы; ни на минуту не забывает он России, и книга его полна остроумных и метких сравнений и сопоставлений картин или нравов чужих стран с родными.
После этой общей характеристики нам необходимо поглубже заглянуть в заграничные впечатления Гончарова на семьдесят процентов состоящие из пейзажных зарисовок.
Умному русскому человеку дореформенного быта пришлось повидать чуть не весь свет и применять свою, выработанную Обломовкой и заграничным воспитанием точку зрения на самых разнообразных параллелях и меридианах. Это не может не быть интересным. Мы, правда, не услышим ни ворчанья Фонвизина, ни лирических восторженных излияний Карамзина; зато услышим и увидим Гончарова всего, как он есть, во весь рост.
Здесь наряду описаниям невероятных и экзотических пейзажей сопутствует изложение мимолетных дум автора, его мировоззрения. Пейзаж и философские отступления Гончарова идут здесь параллельно, рука об руку. Благодаря пейзажу мы более полно и многогранно понимаем мысли и убеждения автора. Таким образом, здесь пейзаж выполняет функцию расширения интепретационного контекста через пейзаж.
Нигде и никогда не говорил Гончаров так много от себя, нигде и никогда не раскрывал он с такой полнотою своего миросозерцания, как во "Фрегате "Паллада". Это не исповедь, к которой Гончаров никогда не был способен, а откровенная передача всех мимолетных дум, чувств, симпатий, развертывающихся на фоне то умиротворенной, то бушующей природы.
Так, однажды в индийском океане, близ мыса Доброй Надежды, Гончарову пришлось испытать сильный шторм. "Пошел дождь и начал капать в каюту, - рассказывает он. - Место, где я сидел, было самое удобное, и я удерживал его за собой до последней крайности. Рев ветра долетал до общей каюты, размахи судна были все больше и больше. Шторм был классический во всей форме. В течение вечера приходили раза два за мною сверху звать посмотреть его. Рассказывали, как с одной стороны вырывающаяся из-за туч луна озаряет море и корабль, а с другой - нестерпимым блеском играет молния. Они думали, что я буду описывать эту картину. Но так как на мое покойное и сухое место давно уже были три или четыре кандидата, то я и хотел досидеть тут до ночи; но не удалось. Часов в 10 вечера жестоко поддало, вал хлынул и разлился по всем палубам, на которых и без того скопилось много дождевой воды. Она потоками устремилась в люки, которых не закрывали для воздуха. Целые каскады начали хлестать в каюту: на стол, на скамьи, на пол, на нас, не исключая и моего места и меня самого. Нечего делать - пришлось выйти на палубу. Мы выбрались наверх, темнота ужасная, вой ветра еще ужаснее. Не видно было, куда ступить. Вдруг молния. Она осветила, кроме моря, еще озеро воды на палубе, толпу народа, тянувшего какую-то снасть, да протянутые леера, чтобы держаться в качку. Я шагал в воде через веревки, сквозь толпу; добрался кое-как до дверей своей каюты и там, ухватясь за кнехт, чтобы не бросило куда-нибудь в угол, пожалуй, на пушку, остановился посмотреть хваленый шторм. Молния как молния, только без грома, если его за ветром не слыхать. Луны не было. "Какова картина?" - спросил меня капитан, ожидая восторгов и похвал. "Безобразие, беспорядок", - отвечал я, уходя весь мокрый в каюту переменить обувь и белье".
Эту небольшую сцену критика давно уже отметила как чрезвычайно характерную для творца Обломова. Люди привыкли восхищаться необычайным, поражающим, редким в природе и жизни. Гончаров, проходя равнодушно мимо ярких и случайных эффектов, относится гораздо внимательнее и любовнее к простому и будничному. "Зачем оно, это дикое и грандиозное, - спрашивает он себя, - море, например? Бог с ним. Оно наводит только грусть на человека: глядя на него, хочется плакать. Сердце смущается робостью перед необозримой пеленой вод".
В XIX веке не было, кажется, ни одного поэта, который не восторгался бы морем. Оно - поэтический символ бесконечного, таинственного. Оно шумит и бьется в созвучии с гордой, оскорбленной душой Байрона, вызывает тихую печаль у Шелли. В богатом запасе его мелодий есть родные для каждого. Но Гончарову оно представляется слишком тревожным. Он любит другие картины - родные березы, густые кустарники, спокойную гладь озера, дымную избушку где-нибудь на косогоре. Он чувствует себя хорошо и бодро среди дремлющей осенней природы, в саду, в аллеях, усыпанных пожелтевшими листьями, а бурное море... "Бог с ним!"
Горы и пропасти тоже мало его привлекают. "Они созданы не для увеселения человека. Они грозны, страшны". В них природа как будто волнуется, сердится, угрожает, чего-то ищет, мечется.
Обломовка понятнее, милее, она - "своя". "Небо там, кажется, напротив, ближе жмется к земле, но не с тем, чтобы метать сильнее стрелы, а разве только, чтобы обнять ее покрепче, с любовью; оно распростерлось так невысоко над головой, как родительская надежная кровля, чтобы уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод.
Солнце там ярко и жарко светит около полугода и потом удаляется оттуда не вдруг, точно нехотя, как будто оборачивается назад взглянуть еще раз или два на любимое место и подарить ему осенью среди ненастья ясный, теплый день.
Горы там как будто модели тех страшных, где-то воздвигнутых гор, которые ужасают воображение. Это ряд отлогих холмов, с которых приятно кататься или, сидя на них, смотреть в раздумье на заходящее солнце.
Река бежит весело, шаля и играя, она то разольется в веселый пруд, то стремится быстрой нитью или присмиреет, будто задумавшись, и чуть-чуть ползет по камешкам, выпуская из себя по сторонам резвые ручьи, под журчанье которых сладко дремлется.
Да, Бог с ними - "этими воплями природы", "этими спящими силами, ядовито издевающимися над гордой волей человека"; однообразные картины родного Поволжья милее и ближе. Они ласковее относятся к человеку, не раздражают, не грозят ему ежеминутно гибелью, в них есть что-то даже материнское".
И где бы ни был Гончаров, какие бы чудеса света ни осматривал он, как бы эффектны ни были море, горы и пропасти, он ни на минуту не забывал близкого сердцу уголка. Его воображение, давно уже отрешившееся от романтической закваски, не требовало и не искало ничего поразительного, экстраординарного. Ни буря, ни вулканические извержения не находили отзвука в его душе: его темперамент требовал порядка, покоя, пожалуй, дремоты.
Он отдавал дань красоте чуждой природы, но среди бесчисленных описаний, разбросанных по страницам двух объемистых томов "Фрегата "Паллада", чаще всего встречаются описания, имеющие родной и привычный для их автора колорит. С особенным удовольствием рисует он картины тихих вечеров, когда закат солнца прекращает шумливую, беспокойную жизнь, когда так приятно погружаться в созерцательное настроение духа, свободно отдаваясь мимолетным, почти неуловимым мечтам.
Его постоянно тянет к отдыху, к спокойному креслу, задушевной беседе, спокойному молчанию где-нибудь на балконе. Он сам добродушно подсмеивается над такими обломовскими склонностями, но - "не искать же головоломных приключений, да и к чему они?" "Какое наслаждение, - пишет он, например, - после долгого странствования по морю лечь спать на берегу в постель, которая не качается, где со стороны ничего не упадет, где над вашей головой не загремит ни бизань-шкот, ни гротт-бос, где ничто не шелохнется, думал я и вдруг вспомнил, что здесь землетрясения - обыкновенное, ежегодное явление. Избави Боже от такой качки..."
«..А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой» - этого мотива Гончаров не знал никогда.
Однажды среди широкого океана Гончарову показалось, что он увидел перед собой настоящую идиллию, на которую особенно любовно откликнулась его душа. Чудная погода, только что прочитанные книги - все это настроило его на лад Феокрита, и он написал несколько удивительных страниц. Место действия - тогда еще таинственные, малоизвестные Ликийские острова.
"Да, это идиллия, брошенная среди бесконечных вод Тихого океана. Слушайте теперь сказку: дерево к дереву, листок к листку так и прибраны, не спутаны, не смешаны в неумышленном беспорядке, как обыкновенно делает природа. Все будто размерено, расчищено и красиво расставлено, как декорации или на картинах Ватто. Читаете, что люди, лошади, быки – здесь карлики, а куры и петухи - великаны; деревья колоссальные, а между ними чуть-чуть журчат серебряные нити ручейков, да приятно шумят театральные каскады. Люди добродетельны, питаются овощами и ничего между собою, кроме учтивостей, не говорят; иностранцы ничего, кроме дружбы, ласк да земных поклонов, от них добиться не могут. Живут они патриархально, толпой выходят навстречу путешественникам, берут за руки, ведут в дома и с земными поклонами ставят перед ними избытки своих полей и садов...
Я любовался тем, что вижу, и дивился - не тропической растительности, не теплому, мягкому и пахучему воздуху, - это все было и в других местах, - а этой стройности, прибранности леса, дороги, тропинок, садов, простоте одежд и патриархальному, почтенному виду стариков, строгому и задумчивому выражению их лиц, нежности и застенчивости в чертах молодых; дивился также я этим земляным и каменным работам, стоившим стольких трудов: это муравейник или в самом деле идиллическая страна, отрывок из жизни древних".
Идиллия - это праздничное, случайное настроение духа для Гончарова. В обычном настроении духа он является перед нами просвещенным европейцем, любящим комфорт и культуру и готовым ставить их выше любой идиллической «дикости». Обломов совершенно замолкает в нем.
После долгого десятимесячного странствования фрегат "Паллада" бросил наконец якорь на рейде Нагасаки. "Декорация бухты, рейда со множеством лодок, странного города с кучей сереньких домов, пролива с холмами, эта зелень, яркая на близких, бледная на дальних холмах; все так гармонично, живописно, так непохоже на действительность, что сомневаешься, не нарисован ли весь этот вид, не взят ли целиком из волшебного балета?
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени образуют узор берегов в проливе? Вон там идет глубоко в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку. Тут маленькая, обставленная деревьями бухта, сонное затишье, где всегда темно и прохладно, где самый сильный ветер чуть-чуть рябит волны; там беспечно отдыхает вытащенная на берег лодка, уткнувшись одним концом в воду, другим в песок..."
Казалось бы, забыться и заснуть! Но нет. Гончаров умел держать себя в руках. Как человек европейски образованный, к тому же представитель эпохи перелома, с юности уже ощутивший новые трудовые веяния, он понимал, что роль Обломова и обломовщины кончена. Он отрывается от очаровательной, полной лени и неги картины.
"Но со странным чувством,- говорит он,- смотрю я на эти игриво созданные, смеющиеся берега; неприятно видеть этот сон, отсутствие движения. Люди появляются редко, животных не видать; я только раз слышал собачий лай. Нет людской суеты, мало признаков жизни. Кроме караульных лодок, другие робко и торопливо скользят у берегов с двумя-тремя голыми гребцами, со слюнявым мальчишкой или остроглазой девчонкой.
Зачем же так пусты и безжизненны эти прекрасные берега? Зачем так скучно смотреть на них, до того, что и выйти из каюты не хочется? Скоро ли все это заселится, оживится?.."
Разумеется, ни один из этих вопросов не мог бы прийти в голову Илье Ильичу Обломову. Он так искренне ненавидел "мышью беготню", так глубоко презирал всякую суетливость, что хотя тоже, вероятно, не вышел бы из каюты, но почувствовал бы на душе глубокое умиление и удовлетворенность. Очень может быть, что и сам Гончаров не совсем искренен в данном случае. Что-то заученное и деланное слышится в его словах. Тон его речи не простой, как обыкновенно, а несколько приподнятый, в словах много недоговоренного. Именно головой, а не сердцем, не всем существом своим воспринял Гончаров европейскую культуру.
Таким образом, можно сделать вывод, что пейзаж во «Фрегате “Паллада”» служит своего рода выражением общей проблематики произведения, рассматривает явление русской «обломовщины» на примере чужих стран, других нравов и обычаев.
Заключение
Через пейзаж писатель стремится осознать общий смысл целого, воспроизвести «совершившийся цикл» жизни.
Каждый из своих романов И.А.Гончаров соотносит с целой эпохой и определенным укладом жизни. И, как бы желая еще более подчеркнуть цельность, единство и всеобщность того, что он разъединил в трех романах, писатель в своем сознании объединяет их в «трилогию», хотя объективно они и не образуют подобного художественного целого. Но идеологическое единство всей гончаровской «трилогии» бесспорно. Это определяется осознаваемой автором законченностью воспроизведенного в ней типа русской жизни.
В первой главе, приведя примеры создания определенной атмосферы произведения через психологическую параллель картин природы и их разнообразной функциональной нагрузки, мы раскрыли различные функции пейзажа на примере произведений различных авторов.
Во второй главе функции и разновидности пейзажа были проанализированы на примере нескольких произведений И.А.Гончарова. Таким образом, тексты романов И.А.Гончарова «Обломов», «Обыкновенная история», «Обрыв» и «Фрегат “Паллада”» стали для нас материалом для семантического и функционального анализа пейзажа.
В тексте романов были использовано несколько типов пейзажа, каждому из которых соответствуют определенная функция и специфика выразительных средств.
Ниже приведены типы литературного пейзажа:
сказочный;
идиллический;
легендарный;
предсказательный или пророческий;
символический;
исторический;
церковный;
городской;
психо-описательный;
пихологических параллелизмов;
цвето-семантический;
портретно-описательный;
антропологический;
иронический;
диалогический;
сниженный.
Список использованной литературы
Алексеев А. Д. Библиография И. А. Гончарова. Гончаров в печати. Печать о Гончарове (1832 — 1964). - Л., 1968.
Алексеев А. Д. Гончаров в портретах, иллюстрациях, документах. - Л., 1960.
Алексеев А. Д. Летопись жизни и творчества И. А. Гончарова. - М.- Л., 1960.
Архипов А. В., Федорова А. В. Юбилейная научная конференция, посвященная Достоевскому и Гончарову // Рус. лит. - 1992.- № 2.
Битюгова И. А. Роман Гончарова «Обломов» в художественном восприятии Достоевского // Достоевский: Материалы и исследования. - Т. 2. - Л., 1976.
Бобырь А. В. «Единственный и лучший путь — любовь к детям»: К 175-летию со дня рождения И. А. Гончарова // Сов. педагогика. - 1987. - № 8.
Гаецкий Ю. А. Миллион терзаний: Повесть о Гончарове. - М., 1968.
Гейро Л. С. О проблемах научного издания Гончарова // Рус. лит. - 1982. - № 3.
Гейро Л. С. Роман Гончарова «Обрыв» и русская поэзия его времени // Рус. лит. - 1974.- № 1.
Гончаров И. А. Обломов. Роман: В 4 ч. - Л., 1987.
Гончаров И. А. Обыкновенная история // Гончаров И. А. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. – СПб, 1997. - (Т. 1).
Гончаров И. А. Очерки. Статьи. Письма. Воспоминания современников. -М., 1986.
Гончаров И. А. Собр. соч. - М., 1952— 1955. – (Т. 1—8).
Гончаров И. А. Собр. соч. - М., 1977— 1980. – (Т. 1—8).
Горенштейн М.С. Пейзаж в очерках И.А.Гончарова «Фрегат Паллада»// Науч. Тр. Краснодарского пед. Института. – Краснодар, 1965. – С. 57-69. – (Вып. 55, Морская тема в литературе).
Демиховская О. А. Вопросы искусства в творчестве Гончарова 1870-х гг. // Проблемы эстетики и поэтики. - Ярославль, 1976.
Деркач С. С. Гончаров и кружок Майковых // Уч. зап. ЛГУ. Сер. филол. наук. - 1971. - № 355. – (Вып. 76).
Десницкий В. А. Трилогия Гончарова // Десниц-кий В. А. Избр. статьи по русской литературе XVIII— XIX вв. - М.- Л., 1958.
Елизаветина Г. Великий мастер слова: К 175-летию со дня рождения И. А. Гончарова // Молодая гвардия. - 1987. - № 6.
Есинков В. Отпуск: Роман [об И. А. Гончарове]. - М., 1985.
И. А. Гончаров в воспоминаниях современников. Л., 1969.
И. А. Гончаров в русской критике. - М., 1968.
Ковалева Р.Ф. Пейзаж в романе И.А.Гончарова «Обломов» как средство психологической характеристики персонажа// Моск. Обл. пед. Институт им. Н.К.Крупской. – М., 1970. – Т. 258. – С. 196-205.
Котельников В. А. Иван Александрович Гончаров. - М., 1993.
Краснощекова Е. «Обломов» И. А. Гончарова. - М., 1970.
Краснощекова Е. А. Гончаров и русский романтизм 20 —30-х гг. // Изв. АН СССР. Отд-ние лит. и яз. - 1975. - Т. 34. - № 4.
Краснощекова Е. А. Критическое наследие Гончарова // Гончаров — критик. - М., 1981.
Краснощекова Е.А. «Обломов» И.А.Гончарова. – М., 1970.
Лихачев Д. С. Нравоописательное время у Гончарова // Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. - М., 1979.
Лотман Л. М. И. А. Гончаров // История русской литературы. - Т. 3. - Л., 1982.
Лошиц Ю. Гончаров. - М., 1986. - (ЖЗЛ).
Ляпушкина Е. И. Идиллические мотивы в русской лирике начала XIX века и роман И. А. Гончарова «Обломов» // От Пушкина до Белого: проблемы поэтики русского реализма XIX — начала XX в. - СПб, 1992.
Малахов С. А., Пруцков Н. И. Последние романы Тургенева и Гончарова // История русского романа. - М. - Л., 1964. - (Т. 2).
Материалы Международной конференции, посвященной 180-летию со дня рождения И. А. Гончарова. - Ульяновск, 1994.
Мельник В. И. Философские мотивы в романе И. А. Гончарова «Обломов»: К вопросу о соотношении «социального» и «нравственного» в романе // Рус. лит. - 1982. - № 3.
Мельник Т. В. И. А. Гончаров и французская литература. Ульяновск, 1995.
Мерлин В. Как живете, Обломов? // Простор. - 1988. - № 5.
Орнатская Т. И. «Обломок» ли Илья Ильич Обломов? // Рус. лит. - 1991. - № 4.
Отрадин М. В. Проза И. А. Гончарова в литературном контексте. - СПб., 1994.
Отрадин М.В. Роман И.А.Гончарова «Обыкновенная история»// Рус. лит-ра. – СПб, 1994.
Павленков Ф. Иван Гончаров. Его жизнь и литературная деятельность. – М., 1991.
Первая Международная конференция памяти И. А. Гончарова // Рус. лит. - 1992. - № 1.
Переписка И. А. Гончарова с Великим князем Константином Константиновичем // Рус. архив. - Т. 5. - М., 1994.
Петрова Н. К. И. А. Гончаров. - М., 1979.
Пруцков Н. И. Мастерство Гончарова-романиста. - М.; Л, 1962.
Роман И. А. Гончарова 

Список литературы [ всего 52]

1)Алексеев А. Д. Библиография И. А. Гончарова. Гончаров в печати. Печать о Гончарове (1832 — 1964). - Л., 1968.
2) Алексеев А. Д. Гончаров в портретах, иллюстрациях, документах. - Л., 1960.
3) Алексеев А. Д. Летопись жизни и творчества И. А. Гончарова. - М.- Л., 1960.
4)Архипов А. В., Федорова А. В. Юбилейная научная конференция, посвященная Достоевскому и Гончарову // Рус. лит. - 1992.- № 2.
5)Битюгова И. А. Роман Гончарова «Обломов» в художественном восприятии Достоевского // Достоевский: Материалы и исследования. - Т. 2. - Л., 1976.
6)Бобырь А. В. «Единственный и лучший путь — любовь к детям»: К 175-летию со дня рождения И. А. Гончарова // Сов. педагогика. - 1987. - № 8.
7)Гаецкий Ю. А. Миллион терзаний: Повесть о Гончарове. - М., 1968.
8) Гейро Л. С. О проблемах научного издания Гончарова // Рус. лит. - 1982. - № 3.
9)Гейро Л. С. Роман Гончарова «Обрыв» и русская поэзия его времени // Рус. лит. - 1974.- № 1.
10)Гончаров И. А. Обломов. Роман: В 4 ч. - Л., 1987.
11)Гончаров И. А. Обыкновенная история // Гончаров И. А. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. – СПб, 1997. - (Т. 1).
12) Гончаров И. А. Очерки. Статьи. Письма. Воспоминания современников. -М., 1986.
13)Гончаров И. А. Собр. соч. - М., 1952— 1955. – (Т. 1—8).
14)Гончаров И. А. Собр. соч. - М., 1977— 1980. – (Т. 1—8).
15)Горенштейн М.С. Пейзаж в очерках И.А.Гончарова «Фрегат Паллада»// Науч. Тр. Краснодарского пед. Института. – Краснодар, 1965. – С. 57-69. – (Вып. 55, Морская тема в литературе).
16)Демиховская О. А. Вопросы искусства в творчестве Гончарова 1870-х гг. // Проблемы эстетики и поэтики. - Ярославль, 1976.
17)Деркач С. С. Гончаров и кружок Майковых // Уч. зап. ЛГУ. Сер. филол. наук. - 1971. - № 355. – (Вып. 76).
18)Десницкий В. А. Трилогия Гончарова // Десниц-кий В. А. Избр. статьи по русской литературе XVIII— XIX вв. - М.- Л., 1958.
19)Елизаветина Г. Великий мастер слова: К 175-летию со дня рождения И. А. Гончарова // Молодая гвардия. - 1987. - № 6.
20)Есинков В. Отпуск: Роман [об И. А. Гончарове]. - М., 1985.
21) И. А. Гончаров в воспоминаниях современников. Л., 1969.
22) И. А. Гончаров в русской критике. - М., 1968.
23)Ковалева Р.Ф. Пейзаж в романе И.А.Гончарова «Обломов» как средство психологической характеристики персонажа// Моск. Обл. пед. Институт им. Н.К.Крупской. – М., 1970. – Т. 258. – С. 196-205.
24)Котельников В. А. Иван Александрович Гончаров. - М., 1993.
25)Краснощекова Е. «Обломов» И. А. Гончарова. - М., 1970.
26)Краснощекова Е. А. Гончаров и русский романтизм 20 —30-х гг. // Изв. АН СССР. Отд-ние лит. и яз. - 1975. - Т. 34. - № 4.
27)Краснощекова Е. А. Критическое наследие Гончарова // Гончаров — критик. - М., 1981.
28)Краснощекова Е.А. «Обломов» И.А.Гончарова. – М., 1970.
29) Лихачев Д. С. Нравоописательное время у Гончарова // Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. - М., 1979.
30) Лотман Л. М. И. А. Гончаров // История русской литературы. - Т. 3. - Л., 1982.
31) Лошиц Ю. Гончаров. - М., 1986. - (ЖЗЛ).
32)Ляпушкина Е. И. Идиллические мотивы в русской лирике начала XIX века и роман И. А. Гончарова «Обломов» // От Пушкина до Белого: проблемы поэтики русского реализма XIX — начала XX в. - СПб, 1992.
33)Малахов С. А., Пруцков Н. И. Последние романы Тургенева и Гончарова // История русского романа. - М. - Л., 1964. - (Т. 2).
34)Материалы Международной конференции, посвященной 180-летию со дня рождения И. А. Гончарова. - Ульяновск, 1994.
35)Мельник В. И. Философские мотивы в романе И. А. Гончарова «Обломов»: К вопросу о соотношении «социального» и «нравственного» в романе // Рус. лит. - 1982. - № 3.
36) Мельник Т. В. И. А. Гончаров и французская литература. Ульяновск, 1995.
37)Мерлин В. Как живете, Обломов? // Простор. - 1988. - № 5.
38)Орнатская Т. И. «Обломок» ли Илья Ильич Обломов? // Рус. лит. - 1991. - № 4.
39)Отрадин М. В. Проза И. А. Гончарова в литературном контексте. - СПб., 1994.
40)Отрадин М.В. Роман И.А.Гончарова «Обыкновенная история»// Рус. лит-ра. – СПб, 1994.
41)Павленков Ф. Иван Гончаров. Его жизнь и литературная деятельность. – М., 1991.
42)Первая Международная конференция памяти И. А. Гончарова // Рус. лит. - 1992. - № 1.
43)Переписка И. А. Гончарова с Великим князем Константином Константиновичем // Рус. архив. - Т. 5. - М., 1994.
44) Петрова Н. К. И. А. Гончаров. - М., 1979.
45) Пруцков Н. И. Мастерство Гончарова-романиста. - М.; Л, 1962.
46)Роман И. А. Гончарова «Обломов» в русской критике. - Л., 1991.
47)Рыбасов А. П. И. А. Гончаров. - М., 1962.
48)Сахаров В. «Если бы молодость знала…»: О первом романе И.А.Гончарова// Лит.пам. – М., 1993. - № 4.
49)Сердюкова О. И. Гончаров — романист. - Самара, 1994.
50)Слабожанинова Н. Эстетические функции пейзажа в прозе Астафьева// Проблемы стиля и жанра в советской лит-ре. – Свердловск, 1976. – (Сб. 8).
51)Тихомиров В. Н. И. А. Гончаров: Литературный портрет. - Киев, 1991.
52)Цейтлин А. Г. И. А. Гончаров. - М., 1950.
Очень похожие работы
Пожалуйста, внимательно изучайте содержание и фрагменты работы. Деньги за приобретённые готовые работы по причине несоответствия данной работы вашим требованиям или её уникальности не возвращаются.
* Категория работы носит оценочный характер в соответствии с качественными и количественными параметрами предоставляемого материала. Данный материал ни целиком, ни любая из его частей не является готовым научным трудом, выпускной квалификационной работой, научным докладом или иной работой, предусмотренной государственной системой научной аттестации или необходимой для прохождения промежуточной или итоговой аттестации. Данный материал представляет собой субъективный результат обработки, структурирования и форматирования собранной его автором информации и предназначен, прежде всего, для использования в качестве источника для самостоятельной подготовки работы указанной тематики.
bmt: 0.00544
© Рефератбанк, 2002 - 2024