Быт студента МГУ в 19 веке по воспоминаниям современников

Содержание
Введение…………………………………………………………………………..3
Глава 1. Быт студента МГУ XIX века в воспоминаниях выпускников…5
Глава 2. Празднование дня студентов……………………………………….20
Заключение……………………………………………………………………..27
Список литературы……………………………………………………………29

В юбилейном 1885 году бывший студент Московского университета А.П. Чехов так описывал происходившие в этот день события: «В этом году выпито все, кроме Москвы-реки, и то благодаря тому, что она замерзла...». Празднование Татьяниного дня в таких масштабах заканчивалось, как правило, тем, что под утро швейцары ресторанов надписывали мелом на спинах студентов адреса, после чего их развозили по домам более удачливые товарищи. Размах ежегодных празднований вынудил Л.Н. Толстого публично осудить пьянство "самых просвещенных людей" России, после чего студенческая удаль несколько да поутихла. Тем не менее, и в более поздние годы «праздник своевольного духа» отмечался студенчеством на «должном уровне». Об этом – приводимые ниже свидетельства.
«Что же представлял из себя в это время Московский университет? Попечителем с 1835 по 1848 гг. был граф С.Г.Строганов. То был, прежде всего, гуманный и просвещенный вельможа. Если ему случалось поступать самовластно, то интересы университета все-таки были для него всегда на первом плане. Быстро он сумел так поставить университет, что и по сю пору время его попечительства – едва ли не самая блестящая эпоха в жизни этого высшего учебного заведения. Почти на всех факультетах первенствовали отысканные им профессора, учившиеся за границей; блестящий профессорский персонал делал университет средоточием умственной жизни всей столицы. К студентам Строганов относился с неизменным участием, вежливостью образованного человека, никогда не доводя до крайности общего тогдашнего формализма, и это особенно ценили в нем. Инспектором студентов был их гроза и любимец Платон Степанович Нахимов, брат синопского Нахимова. По воспоминаниям студентов, этот ворчун и добряк, прозвищем Флакон Стаканыч… представлял из себя нечто вроде лермонтовского Максима Максимыча. Масса анекдотов, иногда чрезвычайно забавных, ходила о нем. Рассказывали, например, как он честным словом пригрозил исключить какого – то студента, если еще раз увидит его неостриженным, и как он удирал от этого студента, чтобы не быть поставленным в необходимость исполнить обещание <...>.
Студенческие нравы носили на себе с одной стороны отпечаток всеобщей грубости, обусловленной крепостным правом. Были еще живы предания недавнего прошлого, когда студенты являлись на лекции в неопрятных и не совсем целых костюмах, приносили с собой закуску и водку, нередко школьничали и буянили, показывая свою удаль. С другой стороны, университет в сороковые годы во всем был контрастом... царству пошлости, которое изобразила натуральная школа. «Я помню на университетской скамье ту осмысленную и культурную эпоху, как она нас охватывала и напутствовала в жизни, - рассказывает один из современников, - Искреннее уважение к науке господствовало тогда в стенах alma mater, оставшейся незабвенно до гробовой доски; среди разгула, в котором бушевал избыток юношеских сил, не требовавшийся ни на какое другое дело в дымной «Британии», без умолку раздавался оживленный и серьезный спор о философских вопросах и о крупных литературных и художественных явлениях».
«Британия», - рассказывает он же, - была своеобразное и не лишенное значения учреждение сороковых годов. Это был довольно грязный трактир, прямо против Манежа, где теперь меблированные комнаты. В «Британии» в каждой комнате висело расписание университетских лекций; половые знали характеристику каждого профессора и по-своему толковали о писателях. Во время лекций тянулась без перерыва цепь студентов, возвращавшихся из Британии в университет или обратно направлявшихся туда; каждый вечер далеко за полночь в «Британии» собирались сотни студентов. Это была настоящая, ежедневная учебно-литературная сходка, на которой, впрочем, решались студентами и все до них касающиеся университетские дела. Платон Степанович официально признавал «Британию» за status in statu; он посылал туда письменные объявления о вызове кого – либо из студентов, и от казеннокоштного студента, оканчивавшего курс и получавшего при выходе определенную сумму на экипировку, требовал квитанции в уплате счета в «Британии», без чего деньги не выдавались. Но никогда ни один субинспектор не появлялся в «Британии».
Как – то раз студент, срезавшийся на экзамене и просивший Платона Степаныча уговорить профессора прибавить балл, тоже по обычаю уверял, что он «все знает» и только случайно смешался и не ответил. «Нет, ты ничего не знаешь, - отвечал с добродушною улыбкой Платон Степаныч, - очень уж часто ты через пролив – то плаваешь». Проливом Платон Степаныч называл улицу, отделявшую «Британию» от университета. Несмотря на то, Платон Степанович просьбу студента исполнил».
Состав профессоров представлял собою почти такое же смешение, как нравы студенчества, то погружавшегося в науку или философские и эстетические споры, то кутившего и храбро сражавшегося с полицией, на что власти смотрели сквозь пальцы, лишь бы эти столкновения свидетельствовали об удали «буршей», а не об их «образе мыслей». Профессора разбились как бы на две партии – «старых» и «молодых»; большинство последних получило образование за границею, но к ним примыкали и старые годами, как к «старикам» принадлежали и более молодые по летам.
Относительно «стариков» можно сказать, что они напоминали порою то время Московского университета, когда профессор философии так определял скептицизм: «мужик ведет по дороге поросенка, а прохожий, встретив его, говорит: полно, так ли, не поросенок ли ведет мужика?» – вот скептицизм»; или профессор зоологии, перемешав свои тетрадки, читал о зайце, что у него есть грива и когти, а следующую лекцию начинал заявлением, что прочитанное на прошлой – надо относить ко льву» <...>.
«Веселье безумное, безопределенное – девиз Татьянина дня. Этот день – праздник безудержного, своевольного духа, сбросившего своевольную оболочку…
Этот день всеобщего безумия бывает раз в году. Он необходим, как необходимо переживание всякого настроения: иначе жизнь не была бы полна... Это сверхпраздник.
День начинается торжественно актом в университете. Большая зала. Темная зелень тропических растений. Ряды стульев. Кафедра. Отсутствие яркого света. Важные лица, звезды, ленты через плечо, мундиры, корректные фраки, профессорская корпорация в полном составе. За колоннами синие воротники студенческих сюртуков. Чинно, строго, невозмутимо…
Академическая речь. Речь размеренная, тягучая, без увлечения и без эффектов… Затем университетский отчет… Скоро конец. Студенты начинают перешептываться. Раздача медалей. Тушь. Зала подает признаки жизни. Народный гимн. Несмелые крики ура… Акт кончен. Важные лица удаляются… Откуда – то сзади доносятся отдельные голоса:
-«Gaudeamus!», «Gaudeamus!!»
Эти крики растут. Постепенно заполняют всю залу.
-«Gaudeamus!», «Gaudeamus!!»
Музыка играет «Gaudeamus».
Поднимается рев. Невообразимый шум. Своевольный дух вступает в свои права. Опьянение начинается…
Далее действие переносится в трактиры, в пивные, в рестораны средней руки…
К 6-ти часам вечера толпы студентов с песнями направляются к Эрмитажу… Замирает обычная жизнь улиц и Москва обращается в царство студентов. Только одни синие фуражки видны повсюду. Быстрыми, волнующимися потоками студенты стремятся к Эрмитажу – к центру…Но вот Эрмитаж. До 5 часов здесь сравнительно спокойно. Говорят речи, Обедают. К пяти часам Эрмитаж теряет свою обычную физиономию. Из зала выносятся растения, все, что есть дорогого, ценного, все, что только можно вынести. Фарфоровая посуда заменяется глиняной. Число студентов растет с каждой минутой. Сначала швейцары дают номерки от платья. Потом вешалок не хватает. В роскошную залу вваливается толпа в калошах, фуражках, пальто… Поднимается невообразимая кутерьма…
В девять часов Эрмитаж пустеет. Лихачи, ваньки, толпы студентов пешком – все едет, стремительно несется к Тверской заставе – в «Яр» и «Стрельну», где разыгрывается последний акт этой безумной феерии…В «Яру» темп настроения повышается... Каждый хочет превзойти другого в безумии. Один едет на плечах товарища к стойке, выпивает рюмку водки и отъезжает в сторону. Другие лезут на декоративное растение. Третьи взбираются по столбам аквариума вверх. Кто – то купается в аквариуме…Вдруг раздаются бешеные звуки мазурки. Играет духовой оркестр и все, кто есть в зале, бросаются танцевать мазурку… И это продолжается до трех часов ночи. Потом студенты едут и идут в город. Иногда устраиваются факельные шествия со свечами до Тверской заставы. Потом постепенно все стихает, испаряется, исчезает в предрассветном тумане. Зарождается тусклый день. Унылый день мелочных забот и житейской повседневности…».
«Никода не были так шумны московские улицы, как ежегодно в этот день. Толпы студентов до поздней ночи ходили по Москве с песнями, ездили, обнявшись втроем и вчетвером на одном извозчике и горланили. Недаром, во всех песенках рифмуется: «спьяна» и «Татьяна»? Это был беззаботно-шумный гулящий день. И полиция, – хотя она имела расчеты и указания свыше, – студентов не арестовывала. Шпикам тоже было приказано не попадаться на глаза студентам.
Тогда любимой песней была «Дубинушка». 12 января утром – торжественный акт в университете в присутствии высших властей столицы. …По окончании акта студенты вываливают на Большую Никитскую и толпами, распевая «Gaudeamus igitur!», движутся к Никитским воротам и к Тверскому бульвару, в излюбленные свои пивные…
Зарядившись в пивных, студенчество толпами спускается вниз на Трубную площадь, с песнями, но уже «Gaudeamus» заменен «Дубинушкой»… Перед «Московскими ведомостями» все останавливаются и орут: «И вырежем мы в заповедных лесах на барскую спину дубину…». И с песнями вкатываются толпы в роскошный вестибюль «Эрмитажа», с зеркалами и статуями, шлепая сапогами по белокаменной лестнице, с которой предусмотрительно сняты, ради этого дня, обычные мягкие, дорогие ковры.
Еще с семидесятых годов хозяин «Эрмитажа» француз Оливье отдавал студентам на этот день свой ресторан для гулянки. Традиционно в ночь на двенадцатое января огромный зал «Эрмитажа» преображался. Дорогая шелковая мебель исчезала, пол густо усыпался опилками, вносились простые деревянные столы, табуретки, венские стулья…. В буфете и на кухне оставлялись только холодные кушанья, водка, пиво и дешевое вино. Это был народный праздник в буржуазном дворце обжорства.
В этот день даже во времена самой злейшей реакции это был единственный зал в России, где легально произносились смелые речи. «Эрмитаж» был во власти студентов и их гостей, – любимых профессоров, писателей, земцев, адвокатов. Пели, говорили, кричали, заливали пивом и водкой пол. В зале дым коромыслом! Профессоров поднимали на столы, ораторы сменялись один за другим… На стол вскочил косматый студент в красной рубахе и порыжелой тужурке. Покрыл шум голосов неимоверным басом, сильно ударяя на букву «о», по – семинарски:
- То – оварищи! товарищи!
- Долой! Долой! – закричали студенты, увлеченные речами своих любимых профессоров.
- То – оварищи! – упорно гремел бас.
- До – о – олой! – вопил зал. И ближайшие пытались сорвать оратора со стола.
Но бас новым усилием покрыл шум:
- Да, долой! - грянул он, грозно подняв руки, и ближайшие смолкли.
- Долой само – державие! – загремел он еще раз и спрыгнул в толпу. Произошло нечто небывалое… Через минуту студента качали, и зал гремел от крика. А потом всю ночь на улице студенты прерывали свои песни криками: - Долой самодержавие!..».
Заключение
Таким образом, в упомянутых мемуарах сосредотачиваются важные сведения о студенческой жизни и о формировании выдающихся личностей, благодаря университетской атмосфере.
В описании студенческой жизни примечателен быт - распорядок дня, выбор место жительства, организация жилого пространства, привычные городские маршруты, различные формы заботы о своем теле, география отдыха и развлечений, — а также «духовные» проявления студенческой повседневности, как то: круг чтения, любимые театральные постановки, предпочтения в музыке, изобразительном искусстве.
Круг предпочтений формировался студентом так же рутинно, прозаически, как и «рождение» языка и мира университетской жизни.
Квартира или комната (последнее — чаще) нередко снималась на двоих или более студентов, деливших арендную плату и коммунальные расходы. Обстановка или оставалась от хозяев, или ограничивалась (как правило) самыми элементарными объектами: стол, кушетка, настольная лампа. К ним могли добавляться платяной шкаф и книжная полка. Насколько аскетическим полагали студенты свой скудный быт? Аскетизм, если и упоминается в письмах, мемуарах и «этнографических» текстах, то как вынужденный, обусловленный низкими доходами: нет и следа от идеологического аскетизма студенчества эпохи «хождения в народ».
Распорядок студенческого дня сильно варьировался от индивида к индивиду и со дня на день. Неопределенность была его наиболее характерной чертой, сближавшей студента по образу жизни с маргиналами всех мастей и литературно-артистической богемой, т.е. тоже маргиналами особого рода. Однако ординарный студент все же довольно часто присутствовал на лекциях и семинариях в вузе и участвовал в жизни студенческих организаций. Если он был в достаточной мере дисциплинирован, то его день начинался довольно рано, с тем, чтобы можно было успеть на утренние лекции и в библиотеки, имевшие обыкновение закрываться в 3—5 часов пополудни. Остаток дня мог быть посвящен студенческим делам, друзьям и знакомым или чтению и самостоятельной работе. Часто студенческие развлечения продолжались далеко за полночь, делая день московского вузовца длинным и разнообразным по впечатлениям. Однако здесь обрисован своего рода идеальный образ. Не стоит забывать, что многие прирабатывали уроками, забиравшими изрядную долю времени. Немало было и тех, у кого не было ни гроша на развлечения и даже на книги, а нередко — и на сколько-нибудь сносную комнату. Недаром «этнограф» московского студенчества начала века П. Иванов вывел образ быстро деградирующего студента-бомжа. Его день мог проходить в поиске пропитания и «бесцельном времяпрепровождении». Нам остается еще раз подчеркнуть удивляющие наблюдателя разнообразие и нестабильность студенческого расписания, ставшие чертой самосознания (как, впрочем, и желание добиться некоторого порядка, нормализовать свою жизнь). «Типичный студент таков — и он должен быть таковым».
Список литературы:
Свербеев Д.Н. Из воспоминаний. М. 1992.
Костенецкий Я.И. Воспоминания из моей студенческой жизни. М. 1988.
Полонский Я.П. Московский университет в воспоминаниях современников. Издательство Московского университета, 1956.
В.Е. Чешихин (Ч. Ветринский) Т.Н. Грановский и его время. – М., 1897.
П. Иванов «Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы (очерки)». – М., 1903.
В.А. Гиляровский «Москва и москвичи». – Минск, 1980.



Московский университет в воспоминаниях современников. Я.П.Полонский. Издательство Московского университета, 1956. С. 125- 156.
Из книги В.Е. Чешихина (Ч. Ветринского) Т.Н. Грановский и его время. – М., 1897. С. 120 – 123.
Из книги П. Иванова «Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы (очерки)». – М., 1903. с. 266 – 270.
Из книги В.А. Гиляровского «Москва и москвичи». – Минск, 1980. с. 171 – 172.
1