Экономическая теория конвенций Л.Тевенко.

Введение
Экономическая теория конвенций Л.Тевено
Список литературы

люди могли соревноваться в укорененности своей интерпретации справедливости или несправедливости происходящего. В режимах вовлеченности, менее публичных, чем режим оправдания, вещам дается другая роль, чем роль подпорок реальности. Как показали работы М. Бревильери о греческом понятии chresis, "использование", даже простое пользование вещью включает аспект не только правилосообразности, но праведности и справедливости [16]. Русское "польза", как и греческое chresis, предлагает это понимание: пользоваться - значит делать по-льзе; не так как нельзя, а так, как льзя. В этой интерпретации моральный запрет не "навешивается" на реальность "сверху", вдобавок к неморальным вещам, к которым обращаются, проверяя, сколь справедливы претензии морализатора. Тезис здесь более радикален: в самой вещи встроена мораль, вещь моральна и личностна с самого начала.Такие качества очевидны в вещах, с которыми человек находится в режиме близости. Подобно кофейнику с отбитой ручкой или носиком, которыми с трудом пользуются даже друзья, мы окружены вещами, которые как бы вписаны в наше тело и личность. Например, ведущий финский социолог Р. Алапуро поражает коллег тем, что ездит на работу на одном велосипеде с конца 1950-х годов, и на этом велосипеде может кататься только он, настолько велосипед дисфункционален с точки зрения иного пользователя. У каждого из нас есть фотокамеры со сломанными кнопочками, которой умеем пользоваться только мы, ящики стола или дверь с замками, которые открываются при специальном надавливании и подергивании, которое не объяснить словами. Оставляя эти вещи другому, приходится показывать, как ими пользоваться, даже тренировать другого. Это относится не только к механическим вещам, но и к тем, что хранят воспоминания, пробуждают эмоции и т.п. Передать их другому - значит сделать их дисфункциональными; для другого их голос молчит.Тевено рассматривает данные вещи, как части дисперсной личности, которая состоит из облака подобных личностных элементов в дополнение к тому, что мы рассматриваем как центр собственных действий и принятия решений [17]. Мы несем облако таких вещей по жизни, добавляя и убавляя элементы, иногда реконфигурируя его. В отношениях, описываемых традиционной социологией, которые обычно подпадают под режим планового взаимодействия, облака этих вещей незначимы. Да и переходя к взаимодействию в режиме плана, мы, например, вычищаем комнату от личных вещей (прежде чем сдать ее абстрактному съемщику с улицы) - поэтому личностные вещи даже не фигурируют в описаниях традиционной социологии. Однако как толькомы переходим к другим режимам вовлеченности - дружбы, знакомства, и т.п., роль личностных вещей велика.Дружба, например, может интерпретироваться не как неожиданно возникшая межперсональная привлекательность двух эго, а как взаимоналожение двух облаков личностных вещей. Это взаимоналожение включает как совместное пользование вещами, так и циркуляцию вещей между облаками, когда книги, музыка, техника, партнеры и события отдаются в пользование другому после соответствующей тренировки и наладки. Иными словами, режимы вовлеченности, близкие к приватному полюсу спектра "публичное - приватное", требуют внимания к личностным вещам, которые вовлечены в координацию, или, лучше сказать - которые завлечены туда после частичного взаимопроникновения облаков и потому привлекательны для участвующих сторон.Трудности перевода французского термина regimedefamiliarite указывают на интересные исследовательские проблемы. Действительно, если это режим фамильярности, то термин не схватывает отношения с близкими нам вещами. Если "режим близости", под этот термин попадут как близкие люди, так и близкие вещи. Но не становится ли тогда этот термин слишком общим? И как убрать интимно-сексуальные коннотации? Представляется, что термин можно прояснить, подчеркнув корневую основу -famille. семья. Базовые примеры Тевено по поводу этого режима, как правило, подразумевают семейную обстановку, когда человек находится chezsoi, у себя дома. Наверное, это не случайно. Только учтя роль семьи как аппарата диахронической передачи навыков обращения с вещами и людьми, можно понять, что такое режим близости.Действительно, повседневные вещи становятся личностными, когда они притираются к нам в процессе долгого пользования. Эта ложка мне дорога потому, что ей помешивали такую-то жидкость, а от этого замешалась такая история...; этой фотокамерой могу пользоваться только я, так как у нее когда-то отвалилась задвижка затвора. Первоначальное научение пользоваться ложкой или фотокамерой {независимо от того, насколько данную ложку и камеру я освоил самостоятельно и по инструкции) когда-то произошло потому, что руки родителей двигали ложкой в моей руке или нажимали на кнопочки камеры моими пальчиками, или я подражал этим движениям. Режим близости чаще всего был запущен в ход в семье, именно потому он включает и вещи и людей, связанных этими вещами на буквально близком расстоянии. Важно, однако, что связь в этом режиме - не только синхроническая (координация между живущими здесь и сейчас), а и диахроническая: вещи связывают нас с предыдущими поколениями, давая ощущение близости родных вещей, родины, обосновывая - то есть буквально давая опору и основание - национальной идентичности.С чего начинается родина? С картинки в родном букваре? Или с песни матери, буденовки деда и товарищей в соседнем дворе? Исследования диахронической координации такого режима вовлеченности как "родные", возможно, помогут ответить, почему исчезновение отсылок к буденовке зафиксировало демонтаж советской идентичности (ныне живущие не связаны с предыдущими поколениями этой советской вещью), но не привело к стабилизации новой российской идентичности. Может, потому, что стало меньше похожих опорных вещей, лично и морально значимых для связки поколений?Теория Тевенопосвящен анализу взаимоотношения между согласием (accord) и разногласием (discorde). Его главная цель — разработать теоретико-методологический инструментарий, с помощью которого можно было бы исследовать как критические суждения, высказываемые акторами в ситуациях разногласия, которое они пытаются разрешить ненасильственным путем, так и способы установления, выражения и укрепления более или менее устойчивых форм согласия.Проблема согласия — одна из основных проблем социальных наук, которые унаследовали ее от политической философии. Но при анализе этого вопроса нельзя обойти вниманием и проблему беспорядка, проявляющегося в ситуациях кризиса, дисбаланса, критики, спора. Не следует противопоставлять друг другу социологические теории консенсуса и конфликта, несмотря на различия интеллектуальных традиций, к которым они относятся. Напротив, Тевено предпочитает рассматривать согласие и критику как тесно взаимосвязанные моменты в рамках развития одной и той же ситуации.В социальных науках все разнообразие концептуальных построений нередко сводится к противопоставлению двух непримиримых теоретико-методологических позиций. Согласно первой, установление порядка связывается с понятием коллектива, как, например, в течениях социологии, следующих дюркгеймовской традиции.Согласно второй, любая форма согласия или равновесия представляет собой непреднамеренный результат принимаемых индивидами решений, как, например, в социологических направлениях, заимствующих у экономики подход к социальному действию как к рациональному выбору. Должны ли любые исследования в социальных науках неизбежно выбирать между альтернативами? Как следует рассматривать эмпирический материал и результаты, полученные в дисциплинах, каждая из которых настаивает на своем способе объяснения? Можно ли постараться сблизить эти методологические установки и снять противоречие между ними, иначе чем с помощью банального соположения понятий, отсылающих одновременно к экономической и социальной сфере, к индивидуальному интересу и силе коллектива?Сторонники объяснения человеческого поведения на основе индивидуального выбора критикуют подход, исходящий из коллективных фактов, за его «холизм», утверждая, что последний несет на себе слишком сильный отпечаток метафизики, что не отвечает требованиям научного знания. Согласно их точке зрения, объяснение не может основываться на допущении о существовании коллективных фактов. Необходимо, напротив, показать, что эти последние являются результатом деятельности преследующих свои цели индивидов — единственного целесообразного объекта исследования. Подход к людям как к индивидам, а не как к «агентам», пассивно реагирующим на внешнее воздействие (agents), является, с этой точки зрения, более уместным, поскольку он исходит из представления о людях как личностях, свободных от нормативных оков и способных действовать, руководствуясь своими предпочтениями. Эта линия рассуждений находит свое наиболее полное выражение в противопоставлении дисциплин, занимающихся коллективами, дисциплинам, интересующимся индивидами. При этом предполагается, что социологи признают в качестве эмпирических субъектов лишь людей, объединенных в группы, в то время как экономисты, следующие более реалистическому подходу, рассматривают людей как отдельных личностей.АдачаТевено — выявить элементы сходства в этих методологических позициях, которые кажутся столь непримиримыми, особенно если представить их в виде антиномии «индивидуальное» / «коллективное». Для этого необходимо более внимательно рассмотреть те аспекты этих двух экспликативных моделей, которые зачастую остаются в тени при их противопоставлении.Заметим, во-первых, что объяснение, исходящее из социальных фактов, не обязательно означает исключение из анализа отдельных людей (particuliers). То, что при таком объяснении значительное внимание уделяется вопросу об интериоризации частным лицом коллективных детерминаций (практически на бессознательном уровне), свидетельствует как раз о стремлении учесть в равной степени коллективный и индивидуальный аспекты социальной реальности.Точно так же нельзя сказать, что индивиды, какими их представляют себе экономисты, вступая в рыночные отношения, действуют исключительно как совершенно изолированные персонажи — вопреки тому, что обычно подразумевается под словом «индивид» как в трудах экономистов, следующих методологическому индивидуализму, так и в работах социологов, отрицающих индивидуализм и подвергающих сомнению аномию и произвольный характер социальных отношений, возникающих в результате конкуренции индивидов.Тевено полагает, напротив, что состояние экономического индивида подразумевает соблюдение актором определенных требований, позволяющих говорить о нем как о моральном лице. При этом «моральные» отношения он понимает не в узком значении доброжелательности (dispositionbienveillante) по отношению к другим людям, то есть своего рода компенсации за корыстный эгоизм, как это понимается в некоторых либеральных концепциях. Согласно подходу Тевено, моральная компетенция (capacitйmorale) лежит в основе самих отношений рыночного обмена. Ведь чтобы прийти к согласию по поводу внешних благ, перечень и определение которых носят обобщенный характер, индивиды должны суметь абстрагироваться от своих личных особенностей (particularitйs). Представление о благах как о благах частных и исключительных не позволяет задуматься над тем, что в основе универсального определения благ, возможно, лежит некое общее знание, общая договоренность. Именно благодаря этому соглашению или конвенции (convention) акторы могут координировать свои действия и интересы в конкуренции за обладание благами (dйsirsd’appropriation). Заметим, однако, что в экономической теории наличие подобного соглашения, как правило, специально не оговаривается и остается имплицитным, само собой разумеющимся.В связи с этим вспоминается попытка Адама Смита, предпринятая им в «Теории нравственных чувств», описать поведение индивидов, проявляющих подобную моральную компетенцию, с помощью понятий «симпатии» и «беспристрастного наблюдателя».Список литературыBoltanski L., Thevenot L. De la justification: les economies de la grandeur.P.:Gallimard, 1991.Джеймс У. Воля к вере. М: Республика, 1997. С. 285,292.Durkheim E. Pragmatismeetsociologie. P.: Vrin.1955.Дюркгейм Э., Мосс М. О некоторых первобытных формах классификации // Мосс М. Общества,обмен, личность. М.: Восточная литература. 1996.Bourdieu P. La Distinction.Critiquesociale du jugement. P.: Minuit. 1979.Boltanski L., Thevenot L. Finding One's Way in Social Space: A Study Based on Games // SocialScience Information. 1983. V. 22. P. 4/5.См., напр., Хархордин О. Обличать и лицемерить: генеалогия российской личности. СПб.:Издательство ЕУСПб, 2002 (особенно глава 4 о критике и самокритике).Болтански Л., Тевено Л. Социология критической способности // Журн. социологии исоциальной антропологии. 2000. № 3.Boltanski L. L'amouret la justice comme competences. P.: Metailie.1990.Макинтайр А. После добродетели. М.: Академ, книга, 2000.KharkhordinО. Main Concepts of Russian Policies. Lanham, MD: Univ. Press of America, 2005.Гельман А. Пьесы, М.: Советский писатель. 1985. С. 54.Вагнер П. Вслед за "Оправданием" // Журн. социологии и социальной антропологии. 2000. № 3.Boltanski L., Chiapello E. Le nouvel esprit du capitalisme. P.: Gallimard, 1999. По-русски см.отрывок: Л. Болтански и Э. Кьяпелло. О каком освобождении идет речь? // Неприкосновенныйзапас. 2003. № 29.ThevenotL. L'actionaupluriel.Sociologietiesregimesd'engagement. P.: Decouverte.2006. Описаниережимов вовлеченности см. в: Тевено Л. Креативные конфигурации в гуманитарных науках ифигурации социальной общности // Новое литератур, обозрение. 2006. № 77.Breviglieri M, L'usageetl'habiter. Contribution a unesociologie de la proximite.P.: Economica, 2005.Thevenot L. Le Regime de familiarite.De chosesenpersonne //Genese.V. 17.Septembre1994.Тема выходящей в издательстве ЕУСПб коллективной монографии о социологии дружбы.Печерская Н. Справедливость: социальная аналитика и прагматика представлений. Автореф.канд. дисс. СПбГУ, 2000.