Живописное полотно и икона в прозаических циклах Н.В.Гоголя ("Вечера на хуторе блих Диканьки", "Миргород", "Петербургские повести")

Глава I. Гоголь и искусство
§1. Писатель и художники
§2. Петербургская жизнь Гоголя
Глава I. Живописное полотно в прозе Гоголя
§1. Живопись в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» и «Миргороде»
§3. Живопись в повести «Портрет»
Глава II. Икона в произведениях Гоголя
§1. Набожность писателя
§2. Икона, как христианский символ
Заключение
Список использованной литературы

Та и другая признают одного и того же Спасителя нашего…».
Как видим, убеждения Гоголя были достаточно широки: сохраняя верность православию, он признавал и правоту католичества, не ставил одну «веру» выше другой.
Поэтому он никогда не забывал свою веру и использовал атрибуты церковные, в том числе свечи и иконы во многих своих известных произведениях.
§2. Икона, как христианский символ
Часто Гоголь вводил в свои произведения атрибуты церкви, например иконы.
Наглядным примером является повесть «Страшная месть» из цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки».
«Дивилися гости белому лицу пани Катерины, черным, как немецкий бархат, бровям, нарядной сукне и исподнице из голубого полутабенеку, сапогам с серебряными подковами…
…Старый есаул вынес две иконы благословить молодых. Те иконы достались ему от честного схимника, старца Варфоломея.
Не богата на них утварь, не горит ни серебро, ни золото, но никакая нечистая сила не посмеет прикоснуться к тому, у кого они в доме.
Приподняв иконы вверх, есаул готовился сказать короткую молитву…»
В данном контексте иконы представлены как атрибуты свадебного обряда.
Интересна повесть «Вий» из цикла «Миргород» с точки зрения атрибутов церкви.
Сборник «Миргород» создавался писателем почти пять лет петербургской жизни, когда непосредственные детские воспоминания об Украине потускнели, переосмыслились в новом плане.
Главный герой повести «Вий» Хома Брут – человек спокойный, с виду, кажется, непоколебимый. Хома невозмутимый в своей душевной ясности.
Он круглый сирота, один как перст на земле, он бездомный, он нищ; жизнь его, при всей забавности той манеры, в которой автор описывает эту жизнь, тяжела и безрадостна: постоянный голод, изнурительная схоластическая зубрежка, непрерывные «секуляции».
И нет у него близкого существа на свете, которому было бы важно то, что происходит в его жизни.
А происходит в ней нечто грозное. Он на краю гибели.
Известно, что философ Хома Брут был нрава веселого.
Любил очень лежать и курить люльку. Если же пил, то непременно нанимал музыкантов и отплясывал тропака.
Он часто пробовал крупного гороху, но совершенно с философским равнодушием, – говоря, что чему быть, того не миновать.
Панночка дочь сотника, богатого помещика, находящаяся при смерти, завещала отцу, чтобы тот во что бы то ни стало заставил «философа» Хому Брута читать отходную по ней и молитвы в церкви в продолжение трех дней после ее смерти.
Панночка – ведьма, оседлавшая однажды Хому и решившая погубить его в отместку за то, что он не подчинился ее воле, сбросил ее с плеч и, защищаясь от ее цепкой дьявольской силы, избил ее.
Панночка хочет взять свое и хоть после смерти, да насладиться муками и гибелью Хомы.
А он чувствует, что если подчиниться приказу ректора и поедет в имение сотника, то это кончится для него плохо.
«Темное предчувствие говорило ему, что ждет его что-то недоброе». Но ректор вежливо говорит ему («он в некоторых случаях объяснялся очень вежливо со своими подчиненными» – мы ясно представляем язвительную вежливость ханжи, привыкшего истязать юнцов, кто победнее):
«тебя никакой чорт и не спрашивает о том, хочешь дли ты ехать или не хочешь.
Я тебе скажу только то, что если ты еще будешь показывать свою рысь, да мудрствовать, то прикажу тебя по спине и по прочему так отстегать молодым березняком, что и в баню больше не нужно ходить».
Кто из нас не жил чувствами философа, кто не входил вместе с ним каждую ночь в церковь, кто не жалел этого простака, любящего ясную и веселую жизнь, кто не желал ему мужества и – юмора!
И веры в простой, ясный день, который наступит после взвихренной, больной, зловещей ночи.
С лютой злобой навалились на Хому темные силы, решившие во что бы то ни стало донять его. Есть у них тонкие и сладкие дурманы, лживая красота.
Когда панночка-ведьма заставила Хому, как верхового коня, мчать ее над лесами, лугами, долинами, Хома «чувствовал какое-то томительное, неприятное и вместе сладкое чувство, подступавшее к его сердцу».
Странное колдовское сочетание манящего и неприятного, сладкого и отвратительного такою тонкою струной отзывалось в сердце Хомы и так мучило его, стремясь околдовать, покорить…
«Философ остался один. Сначала он зевнул, потом потянулся, потом фыркнул в обе руки и наконец уже обсмотрелся.
Посредине стоял черный гроб.
Свечи теплились пред темными образами.
Свет от них освещал только иконостас и слегка середину церкви. Отдаленные углы притвора были закутаны мраком. Высокий старинный иконостас уже показывал грубую ветхость; сквозная резьба его, покрытая золотом, еще блестела одними только искрами.
Позолота на одном месте опала, в другом вовсе почернела; лики святых, совершенно потемневшие, глядели как-то мрачно…
Он принялся прилепливать восковые свечи ко всем карнизам, налоям и образам, не жалея их нимало, и скоро вся церковь наполнилась светом. Вверху только мрак сделался как будто сильнее, и мрачные образа глядели угрюмей из старинных резных рам, кое-где сверкавших позолотой».
Перед Хомой лежала красавица.
Ему казалось, что никогда еще черты лица не были образованы в такой резкой и вместе гармонической красоте.
«Она лежала как живая. Чело прекрасное, нежное, как снег, как серебро, казалось, мыслило; брови – ночь среди солнечного дня, тонкие, ровные, горделиво приподнялись над закрытыми глазами, а ресницы, упавшие стрелами на щеки, пылавшие жаром тайных желаний; уста – рубины, готовые усмехнуться…
Но в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно-пронзительное.
Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе.
Рубины уст ее, казалось, прикипали кровию к самому сердцу. Вдруг что-то страшно знакомое показалось в лице ее. «Ведьма!» – вскрикнул он не своим голосом…»
Далее опять идет описание атрибутов церкви:
«Он опять увидел темные образа, блестящие рамы и знакомый черный гроб, стоявший в угрожающей тишине и неподвижности среди церкви».
Поэтическое своеобразие повести сказывается в необычайно сильном контрасте ясного спокойствия, простоты обыкновенного белого дня – с фантастическим черным бешенством ночи.
В тех красках, которые относятся к дневной части, много доброго юмора.
Мы так успели привыкнуть ко всем трем героям повести, что улыбаемся при одном воспоминании о богослове Халяве, который «был рослый, плечистый мужчина и имел чрезвычайно странный нрав: все, что ни лежало, бывало, возле него, он непременно украдет.
В другом случае характер его был чрезвычайно мрачен, и когда напивался он пьян, то прятался в бурьяне, и семинарии стоило большого труда его сыскать там», – и так ясно видим совсем еще мальчишку «ритора» по имени и фамилии Тиберий Горобець; все он трое – добрые парни, наделенные особенностями нравов бурсы…
День – ясный, простой день – связан с этими образами. Жить бы да жить философу Хоме Бруту.
Но нет! Поддался вражьей силе, не устоял перед страхами – и погиб.
В финале прямо раскрывается эта простая и глубокая мысль.
Сияет во всей своей силе светлый день, и два друга Хомы, погибшего при взгляде на чудовищного Вия, поминают беднягу философа.
Богослов Халява к тому времени уже сделал высокую карьеру:
«Счастье ему улыбнулось: по окончании курса наук его сделали звонарем самой высокой колокольни, и он всегда почти являлся с разбитым носом, потому что деревянная лестница на колокольню была чрезвычайно безалаберно сделана», а Тиберий Горобець «в то время был уже философ и носил свежие усы».
«Славный был человек Хома!» – сказал звонарь, когда хромой шинкарь поставил перед ним третью кружку. – «Знатный был человек. А пропал ни за что».
«А я знаю, почему пропал он: оттого что побоялся. А если бы не боялся, то бы ведьма ничего не могла с ним сделать…
Я знаю уже все это. Ведь у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре – ведьмы».
На это звонарь кивнул головою в знак согласия.
Но, заметивши, что язык его не мог произнести ни одного слова, он осторожно встал из-за стола и, пошатываясь на обе стороны, пошел спрятаться в самое отдаленное место в бурьяне. Причем не позабыл, по прежней привычке своей, утащить старую подошву от сапога, валявшуюся в лавке».
«Улыбкой заканчивается повесть о чудовищном Вие, о мучительнице панночке, о гибели славного человека.
Без комических штрихов в финале мы не почувствовали бы с такой ясностью решительного изменения всей художественной атмосферы, перехода от ночных кошмаров к ясному дню, когда отбрасываются. Отдаляются ужасы в какую-то далекую даль, как будто всего страшного и не было…
Подумаешь, в самом деле: «у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре, – все ведьмы».
Это сообщение юного философа переводит все в область юмора, как будто зачеркивает ночную дьявольщину.
Кажется, только Гоголь владел тайной такого переключения из одной художественной атмосферы в прямо противоположную, когда новое как будто совсем рассеивает старое.
Мы даже улыбаемся в финале «Вия» над небылицей отбушевавших страхов; и вместе с тем именно эта же полная, исключающая противоположность нового старому играет другую роль.
Эта роль контрастно оттеняет старое; отдаляя его в область воспоминаний, она одновременно и сгущает, усиливает в нашем сознании его художественную реальность.
В глубоком овладении законами художественных контрастов у Гоголя нет соперников в литературе».
Образ Вия, навеянный народным творчеством, показывает, как Гоголь глубоко чувствовал духоту, мрак угнетения.
В примечании к повести писатель сказал, что образ Вия представляет собою «колоссальное создание простонародного воображения».
От первоисточников – украинского фольклора – сюжет гоголевского «Вия» отличается гибелью героя.
Этим писатель придал народной сказке начало трагедии и усилил зловещее значение образа, по имени которого названа повесть.
«Весь был он в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его, засыпанные землею, ноги и руки.
Тяжело ступал он, поминутно отступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли.
С ужасом заметил Хома, что лицо было на нем железное.
Его привели под руки и прямо поставили к тому месту, где стоял Хома.
«Подымите мне веки: не вижу!» сказал подземным голосом Вий – и все сонмище кинулось подымать ему веки.
«Не гляди!» шепнул какой-то внутренний голос философу.
Не вытерпел он, и глянул.
«Вот он!» закричал Вий и уставил на него железный палец».
Вий – воплощение подземной тьмы.
Тема угнетенного народа, прозвучавшая в повести, связана и с образом панночки и с образом Вия, погубивших Хому.
Страшно в Вие то, что у него веки опущены до земли: он не видит света. Но в этом же его слабость: он то и дело отступается.
Здесь иконы и образа темные, они не защитили героя от гибели, даже церковь не смогла ничего сделать против сил зла.
Заключение
Итак, мы увидели, как гениально изображает в своих прозаических циклах Гоголь живописное полотно, так как он долго общался с самыми знаменитыми художниками и знал их отношение к живописи, поэтому писатель мог не только показать нам внутренний мир художника, но и детально описать мир природы, показать всю широту умения передать мельчайшие детали сюжета.
В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» выразилась вся сила человеческая, могучее духовное и нравственное здоровье, чистота и мудрость народной души, разума, языка, всего характера представлений о жизни, о добром и злом, о красивом и некрасивом.
«Вечера на Хуторе…» – это народный праздник, но не идиллия, они окрашены всеми, в том числе и темными красками; это поэзия народной жизни, включающая в себя и комические, и трагические и фантастические, и жанровые бытовые картины.
Здесь мы может видеть и прекрасные картины во дворце императрицы и «размалеванную» картину с изображением черта, которая очень удалась кузнецу Вакуле.
В «Петербургских повестях» обращает на себя внимание «Портрет», в «Миргороде» интересна повесть «Вий», где хорошо показаны атрибуты церкви.
Религиозность были в Гоголе с детства. В окружающей жизни писателя остро волновала ее бездуховность, господство узкоэгоистических и меркантильных интересов.
Не случайно он использует в своих произведениях как атрибут, например, венчания или торжества.
В конце работы хотелось бы пожелать российским историкам литературы побольше написать новых монографий о творчестве замечательного русского писателя, так как по данной теме очень немного написано статей, например, практически ничего не рассказывается о религиозности Гоголя и почему он использовал атрибуты церкви в своих произведениях. Также мы не можем полностью рассказать об влиянии живописи на творчество поэта, так как об этом также упоминается вскользь.
Список использованной литературы
1. Войтоловская Э. Л., Степанов А. Н. Н. В. Гоголь. Семинарий. – Л.: Просвещение, 1962. – 288 с.
2. Гоголь Н. В. Избранные сочинения в 2 т. Т. 1. / Вступ. ст. П. Николаева; примеч. Н. Степанова, А. Бушмина, Г. Фридлендера. – М.: Худож. лит., 1984. – 576 с.: ил. – (Б-ка классики. Рус. лит.).
3. Гоголь и апокалепсис. – М.: ЭЛЕКС-КМ, 2004. – 328 с.
Ермилов В. В. Гений Гоголя. – М.: Сов. Россия, 1959. – 406 с.
4. Знаменитые россияне XVIII XIX веков: Биографии и портреты. По изданию великого князя Николая Михайловича «Русские портреты XVIII и XIX столетий» / Сост. Е. Ф. Петинова. – СПб.: Лениздат, 1995. – 958 с.: ил.
5. Кулиш П. А. Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из собственных писем / Вступ. ст. и коммент. И. А. Виноградова. – М.: ИМЛИРАН, 2003. – 704 с.
6. Кулиш П. А. Опыт биографии Н. В. Гоголя; Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя; Котляревский Н. Н. В. Гоголь. – М.: Альтернатива-Евролинц, 2003. – 244 с.: ил.
7. Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. – М.: Coda, 1996. – 474 с.
8. Манн Ю. В. Смелость изобретения. Черты худож. мира Гоголя. – М.: Детская литература, 1979. – 142 с.
Машинский С. И. Художественный мир Гоголя. – М.: Просвещение, 1971. – 512 с.
9. Мильдон В. И. Эстетика Гоголя. – М.: ВГИК, 1998. – 126 с.
10. Поспелов Г. Н. Творчество Н. В. Гоголя. – М.: Учпедгиз, 1953. – 280 с.
11. Русская литература XIX века. 1800 – 1830-е годы: Хрестоматия мемуаров, эпистолярных материалов и литературно-критических статей / Под редакцией В. Н. Аношкиной. – 3-е издание, доп. – М.: Маркетинг, 2000. – 744 с.
12. Степанов Н. Л. Гоголь. – М.: Молодая гвардия, 1961. – 432 с. – (Жизнь замечат. людей).
13. Яковкина Н. И. История русской культуры: XIX век. – 2-е изд., стереотип. – СПб.: Изд-во Лань, 2002. – 576 с. – (Мир культуры, истории и философии).
Степанов Н. Л. Гоголь. – М.: Молодая гвардия, 1961. – С. 157.
Машинский С. И. Художественный мир Гоголя. – М.: Просвещение. – С. 9.
Там же. С. 131.
Там же. С. 232–233.
Яковкина Н. И. История русской культуры: XIX век. – 2-е изд., стереотип. – СПб.: Изд-во Лань, 2002. – С. 174.
Гоголь Н. В. Избранные сочинения в 2 т. Т. 1. – М.: Худож. лит., 1984. – С. 124.
Там же. С. 130–131.
Там же. С 197.
Там же. С 430 – 431.
Гоголь Н. В. Избранные сочинения в 2 т. Т. 1. – М.: Худож. лит, 1984. – С. 454.
Там же. С. 455.
Ермилов В. В. Гений Гоголя. – М.: Советская Россия, 1959. – С. 219.
Там же. С. 473.
Там же. С 474.
Там же. С. 221–222.
Ермилов В. В. Гений Гоголя. – М.: Сов. Россия, 1959. – С. 97.
Гоголь Н. В. Избранные сочинения в 2 т. Т. 1. – М.: Худож. лит., 1984. – С. 329.
Там же. С 324.
Там же. С. 332.
Там же. С.101.
Там же. С. 101.
Там же. С. 101–102.