Характерные особенности власти в России 16-20 веков

Введение
Кормленческая функция самодержавной власти
Кормленческая функция советской власти
Заключение
Литература

Распределение стало их «фетишем», как удачно выразился специалист по истории советского крестьянства В.В.Кабанов.
Преобразования 1928—1935 гг., опирающиеся на грандиозные проекты модернизации, устремленные в будущее, оживили промышленное производство. Традиционное сельское хозяйство было разрушено. Население, дезорганизованное этой «второй революцией», существовало в условиях крайне жесткой карточной системы и пережило страшный голод. Именно во время этого второго испытания отличительные признаки социального положения по питанию умножились, отражая собой усложнение и разрастание привилегированных руководящих структур.
Организовалась гибридная система, известная под названием «партия-государство», отличительной чертой которой стала взаимосвязь постоянного дефицита товаров с осуществлением власти. Номенклатура во всех сферах деятельности опиралась на организацию, неписаные принципы которой восходили к модели Кремля, наблюдаемой в этом месте в XVI—XVII вв. По аналогии, количество и качество продуктов питания, которые могли купить «особо ответственные работники», имея при этом чувство, что получают их в дар, соответствовали их месту в иерархии.
Строители «плановой централизованной системы распределения» не имели никакого намерения возвращаться к прошлым формам правления, их речи и проекты были направлены на самую высокую рационализацию труда и повседневной жизни. Можно сказать, что кормленческая функция власти приобрела важность независимо от их воли, благодаря динамике взимоотношений между их «полем опыта» и «горизонтом ожидания». В ходе «социалистического наступления» прошлое и будущее переплетались друг с другом, но не равным образом. Элементы культурной антропологии превалировали, явно способствуя активизации форм и способов правления, не вписанных в ленинскую теорию государства и революции.
«Кормленческая функция власти»: такая характеристика тоталитарного режима, знаменитого новыми практиками террора, кажется на первый взгляд парадоксально неприемлемой. Тем не менее, не включив в анализ этого режима XX в. культурно-антропологическое измерение, можно упустить нечто важное для понимания функционирования власти и поведения советских людей. Принимая во внимание столетние привычки кормлений, нельзя ограничиться заявлением о том, что большевики по идеологическим соображениям (социализм в одной стране, коммунистическое равенство) попали в заколдованный круг: плановое распределение, дефицит, планирование. Это возможно лишь при взгляде со стороны, когда сравнивают с более социально справедливыми демократическими режимами. В глазах советских людей в течение десятилетий речь шла о власти, доступ или даже просто приближение к которой означали улучшение материальных условий существования. И наоборот, оставшиеся вне круга власти должны были ей поклоняться, т.е. приносить дары (подношения чиновникам, как правило, представляли собой подарки в натуре: меховая шапка, икра, водка или коньяк). В то время как лозунги политической пропаганды, иначе говоря, властного дискурса, утверждали на стенах зданий и служебных помещений: «Мы строим общество коммунистического труда», остроумная скороговорка пересмешников уточняла, что именно делали советские люди: «Мы строим общество кому-нести-чего-куда». Не стоит доказывать, что эта фраза-омоним в юмористической форме выражала правила адекватного поведения.
Руководствуясь таким кодом поведения, да и вообще, как правило, советские люди недвусмысленно понимали друг друга в отношении того, как надо делать дела. Это в конечном итоге было сутью того, что социологи, используя западное научное выражение, называют «социальные связи». Однако тех, кто, понимая логику системы, доводил ее до конца и вел себя в открытую как социальные иждивенцы, не терпели.
Автор также делает вывод, что система, будучи лживой и неэффективной для общества, позволила большевикам сохранить власть, что благодаря политике кнута и пряника, составлявшей сущность самой системы, руководители на всех уровнях обеспечивали себе привилегированные условия жизни.
Власть побуждала своих сторонников подниматься вверх по социальной лестнице ради получения доступа в элитарную среду, которая тяготела к Кремлю. Уже веками это место имеет свой способ функционирования, который демонстрирует подданным властителя чередование милости и опалы: при милости — подача, при опале — лишение куска, изгнание, а то и казнь. Управление из этого места предполагает активацию кормленческой функции.
Читая прессу перестройки, нередко можно встретить утверждения, подобные следующему: «По сути власть в России всегда была способом кормления. Не служения (государству), а именно способом кормления».
Сюда же добавляется еще одно размышление о русской мафии: «Что сейчас выгодно криминалитету? [...] Общее снижение культурного уровня, потому что, чем ниже культурный уровень, тем проще становится человек в своем поведении, с ним проще "работать" и его проще контролировать. В связи с этим посмотрите, чем насыщены "под завязку" наши средства массовой информации сегодня? Брутальностью и стандартизацией. Причем той стандартизацией, которая делает человека очень легко прикармливаемым. Такая культура вполне устраивает криминалитет. И, конечно, криминалитет всегда заинтересован в дефиците, это его питательная среда».
Здесь процитирована лишь мизерная часть речей, в которых упоминается кормленческая функция власти, но они повторяются без конца по всякому поводу. «Эссе о колбасе» историка и журналиста Сергея Королева, написанное с большим юмором, позволяет судить, до какой степени банальным представляется в повседневном дискурсе аспект власти. То, что в современной России кажется само собой разумеющимся и заслуживающим лишь шуток, с исторической точки зрения вовсе не кажется ни легкомысленным, ни тем более второстепенным сюжетом. Сопоставление двух удаленных друг от друга эпох, проведенное в этом исследовании, ставит проблему природы политических режимов в царской и советской России. Несмотря на то что царский и советский режим опирались на разную по своему суверенитету верховную власть, разные государственные учреждения и идеологии, материал, привлеченный в книге, заставляет констатировать, что государственное устроение происходило и в том, и в другом случае не без активного участия представлений о власти, которые западноевропейская политология определяет как «домашнюю» модель. Под этим следует понимать модель, которая вызывает образ не семьи, а большой группы или даже целого общества по признаку внутренних отношений зависимости деспотической природы. Семья здесь метафорична, все члены такой общности являются как бы домочадцами, подвластными хозяину дома.
С этой точки зрения Кремль не был нейтральной территорией. Возрождая домашнюю модель, он символически охватил, как мы видели, две иерархические системы, одухотворенные формулами «православие, самодержавие, народность» и «народ и партия едины».
Эти формулы выражают идеологический выбор и отсылают к хорошо известным системам референций. Таким образом, они исключают параметры поведения, которые определяются в иных сферах мысли и действия: в юридической, экономической и политической (последняя понимается в современном смысле как одна из составляющих культуры).
Домашняя модель функционирует столь ясно, что привычные объяснительные формулы, такие, как «деспотизм самодержавного государства» и «вездесущность тоталитарного государства», вдруг становятся очень туманными. Рассуждения по поводу домашней модели сами по себе не новы. Веберианская типология господства, не говоря уже о других социологических и политических теориях, давно позволяет думать, что советская власть прибегала к способам легитимации, называемым «традиционными» и «харизматическими». Понятие «патримониального государства», введенное Максом Вебером, оказывается очень удачным для советского случая, поскольку описывает тип господства, характеризующийся распределением общественных ресурсов в различных слоях общества через личные или семейные связи людей. Они-то и являются опорой домашней модели.
Основной целью автора книги было показать конкретное функционирование этой модели в русской истории. Вопрос заключался в том, чтобы понять, какое историческое содержание скрывается за такими абстрактными терминами, как «харизматическое правление» или «патернализм». Прослеженная через века история кормленческой функции власти дает пусть не исчерпывающий, но развернутый ответ. Более того, она выявляет одно устойчивое представление о власти, которое позволяло всем членам общества приспосабливаться к институциональным переменам и идеологическим разрывам. Несмотря на прокламирование рациональной легитимности советской власти (научный коммунизм), по отношению к ней вновь возникла религиозность, хотя и обновленная идеологией, а значит, возникла и подпитка отношений зависимости по домашней модели.
Банализация «кормлений» в повседневном расхожем дискурсе по сегодняшний день выдает собой силу инерции отношений зависимости и в то же время свидетельствует о препятствиях, которые мешают россиянам оценить и сделать своими на практике другие референции, такие, как причастность к ведению государственной политики, гражданская ответственность, экономическая самостоятельность. Под углом зрения, заданным в книге, законопроект о замене льгот для депутатов Думы денежными компенсациями (12 августа 2004 г.) обещает быть более эффективным (тем более, если за ним последует и монетизация льгот служащих), чем установка видеокамер в кабинетах, подверженных повышенному риску взяточничества (сентябрь 2005).
Заключение
Акцентируя внимание на взаимоотношении между традиционным культурным опытом и реализацией революционных проектов, автор пытается показать, как прошлое интегрировалось в повседневность, устремленную в будущее (коммунизм), как различные исторические темпоральности переплетались в советской жизни.
В книге обсуждаются главным образом два символа власти, которые, будучи разделены двумя веками, удивляют своей аналогией. Речь идет о даре в виде продуктов (подача), практикуемом в Кремле XVI—XVII вв., и о «кремлевке», которая обозначала прежде всего столовую Кремля в XX в.
Автор делает вывод, что исчезновение дара в виде продовольствия из повседневной жизни двора не исключает других властных практик, в которых сохраняются представления о хозяине-кормильце: оказывается, что веяний рационализма или ростков капитализма было недостаточно для того, чтобы коренным образом изменить взаимоотношения между населением и властью.
Литература
Кондратьева Т. Кормить и править: О власти в России XVI-XX вв. / Пер. с фр. – М.: РОССПЭН, 2006.
2