Евгений Онегин свободный роман в стихах. Особенности жанара

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
1. ИЗ ИСТОРИИ СОЗДАНИЯ РОМАНА «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»
2. «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН» - ПЕРВЫЙ РЕАЛИСТИЧЕСКИЙ РОМАН В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
3. О ПОЭТИКЕ РОМАНА В СТИХАХ
4. ХУДОЖЕСТВЕННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА»
5. ЖАНРОВОЕ СВОЕОБРАЗИЕ РОМАНА В СТИХАХ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Пушкин, напротив, видел в романе широкое и правдивое изображение жизни, какою она представляется наблюдателю в ее двойном облике: общества, с его устойчивыми типами и нравами, и личности, с ее всегда новыми замыслами и притязаниями [23, 77].
Эта направленность к реализму совпадала с выражающим дух нового века, но в двадцатых годах еще глухим тяготением европейской мысли, утомленной мечтательностью и чувствительностью. Пушкин не только отвечает на еще не сказавшийся определительно запрос времени, но делает и нечто большее: он находит ему образ воплощения в ритмах поэзии, дотоле заграждавшейся в своих строгих садах (кроме разве участков, отведенных под балаганы сатиры) от всякого вторжения низменной действительности, и тем открывает новые просторы для музы эпической.
Преодоление романтизма, которому Пушкин в первых своих поэмах принес щедрую дань, сказывается в объективности, с которой ведется рассказ о происшествиях, намеренно приближенных к обиходности и сведенных в своем ходе к простейшей схеме. Сказывается оно и в значении изображенных участей. Татьяна - живое опровержение болезненного романтического химеризма. В Онегине обличены надменно самоутверждающееся себялюбие и нравственное безначалие - те яды, которые гонящаяся за модой блистательная чернь успела впитать в себя из гениальных творений, принятых за новое откровение, но в их последнем смысле не понятых.
Вчерашний ученик и энтузиаст уже готов объявить себя отступником. Впрочем, учеником еще надолго остается. Порою почти Пушкин подражает своенравным отступлениям рассказчика фантастических похождений Дон-Жуана: эти отступления, правда, служат у Пушкина его особенной, тонко рассчитанной цели, но они нравятся ему непринужденною и самоуверенною позой, отпечатком Байронова дендизма. Учится он у Байрона и неприкровенному реализму, но опять с особым расчетом, намереваясь дать ему другое применение и вложить в него совсем иной смысл. Натурализм Байрона, насмешливый и подчас цинический, остается в круге сатиры, корни же свои питает в так называемой «романтической иронии», болезненно переживаемом сознании непримиримого противоречия между мечтой и действительностью. Пушкин, напротив, привык невзначай заглядеться, залюбоваться на самую прозаическую, казалось бы, действительность; сатира отнюдь не входила в его планы, и романтической иронии был он по всему своему душевному складу чужд.
Во многом разочарованный и многим раздраженный, вольнолюбивый и заносчивый, дерзкий насмешник и вольнодумец, он, в самом мятеже против людей и Бога, остается благодушно свободен от застоявшейся горечи и закоренелой обиды. К тому же не был он ни демиургом грядущего мира, ни глашатаем или жертвою мировой скорби. Над всем преобладали в нем прирожденная ясность мысли, ясность взора и благодатная сила разрешать, хотя бы ценою мук, каждый разлад в строй и из всего вызывать наружу скрытую во всем поэзию, как некоторую другую и высшую, потому что более живую жизнь. Его мерилами в оценке жизни, как и искусства, были не отвлеченные построения и не самодержавный произвол своего я, но здравый смысл, простая человечность, добрый вкус, прирожденный и заботливо возделанный, органическое и как бы эллинское чувство меры и соответствия, в особенности же изумительная способность непосредственного и безошибочного различения во всем - правды от лжи, существенного от случайного, действительного от мнимого.
Байрон открыл Пушкину неведомый ему душевный мир - угрюмый внутренний мир человека титанических сил и притязаний, снедаемого бесплодной тоской. Но то, что в устах британского барда звучало личною исповедью, для русского поэта было только чужим признанием, посторонним свидетельством [17, 129].
Далекий от мысли соперничать с «певцом гордости» в его демоническом метании промеж головокружительных высот и мрачных бездн духа, Пушкин, выступая простым бытописателем, уменьшает размеры гигантского Байронова самоизображения до рамок салонного портрета: и вот, на нас глядит, в верном списке, один из рядовых люциферов обыденности, разбуженных львиным рыком великого мятежника, - одна из бесчисленных душ, вскрутившихся в урагане, как сухие листья. «Молодой приятель», «причуды» которого поэт решил «воспеть» (на самом деле, он просто его исследует), - человек недюжинный, по энергии и изяществу ума его можно даже причислить к людям высшего типа; но, расслабленный праздною негой, омраченный гордостью, обделенный, притом, даром самопроизвольной творческой силы, он беззащитен против демона тлетворной скуки и бездеятельного уныния.
Столь беспристрастный портрет и столь вглядчивый анализ едва ли могут составить предмет поэмы; зато они дают вполне подходящую тему для одного из тех романов, в которые сам Онегин, будь то из самодовольства или из самоучительства, гляделся, как в зеркало, - одного из романов, «в которых отразился век и современный человек изображен довольно верно»... Так в незамысловатый светский рассказ, анекдотическая фабула которого могла бы в восемнадцатом веке стать сюжетом комедии под заглавием, например, «Урок Наставнику», вмещается содержание, выражающее глубокую проблему человеческой души и переживаемой эпохи.
«Дон-Жуан» Байрона, очередной список его самого в разнообразных и ослепительных по богатству и яркости фантазии маскарадных нарядах, есть произведение гениальное в той мере, в какой оно субъективно. Автору чужда та объективная и аналитическая установка, которая обратила бы романтическую поэму в роман. «Дон-Жуан» еще не был «романом в стихах», каким стал впервые «Онегин». С другой стороны, «Беппо» Байрона, другой образец Пушкина, есть стихотворная новелла, написанная, как на то указывает сам автор, по итальянским образцам. Последние не остались неизвестными и Пушкину: светский день Евгения (в первой главе) рассказан под впечатлением «Дня» Парини [45, 115].
Есть еще и другой, прямой признак принадлежности «Онегина» к литературному роду романа. Поэт не ограничивается обрисовкой своих действующих лиц на широком фоне городской и деревенской, великосветской и мелкопоместной России, но изображает (что возможно только в романе) и постепенное развитие их характеров, внутренние перемены, в них совершающиеся с течением событий: достаточно вспомнить путь, пройденный Татьяной.
Лирические, философические, злободневные отступления в «Дон-Жуане» всецело произвольны; у Пушкина они подчинены объективному заданию реалистического романа. Поэт выступает приятелем Евгения, хорошо осведомленным как о нем самом, так и о всех лицах и обстоятельствах случившейся с ним истории; ее он и рассказывает друзьям в тоне непринужденной, доверчивой беседы [51, 165]. И так как, особенно в романе, хотящем оставить впечатление достоверного свидетельства, рассказчик должен не менее живо предстать воображению читателей, чем сами действующие лица, то Пушкину, для достижения именно объективной его цели ничего другого не остается, как быть наиболее субъективным: быть самим собою, как бы играть на сцене себя самого, казаться беспечным поэтом, лирически откровенным, своевольным в своих приговорах и настроениях, увлекающимся собственными воспоминаниями порою до забвения о главном предмете. Но - чудо мастерства - в этом постороннем рассказу и отдельно от него привлекательном обрамлении с тем большею выпуклостью и яркостью красок, с тем большею свободой от рассказчика и полнотой своей самостоятельной, в себя погруженной жизни выступают лица и происшествия.
И, быть может, именно эта мгновенная, трепетная непосредственность личных признаний, какой-то таинственною алхимией превращенная в уже сверхличное и сверхвременное золото недвижной памяти, являет предка русской повествовательной словесности столь неувядаемо и обаятельно свежим, более свежим и молодым, чем некоторые поздние его потомки.
С «Евгения Онегина» начинается тот расцвет русского романа, который был одним из знаменательных событий новейшей европейской культуры. Историко-литературные исследования с каждым днем подтверждают правду слов Достоевского о том, что и Гоголь, и вся плеяда, к которой принадлежал он сам, родились как художники от Пушкина и возделывали полученное от него наследие. Отражения и отголоски пушкинского романа в нашей литературе бесчисленны, но большею частью они общеизвестны.
На Западе находили в русских романах сокровища чистой духовности. Если эта похвала заслужена, то и здесь проявляется их семейственное сходство с предком. Есть под легким и блистательным, как первый снег, покровом онегинских строф, «полусмешных, полупечальных», - неисследованная глубина.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
«Евгений Онегин» — одно из самых значительных явлений русской классической литературы. Пафосом борьбы нового со старым, утверждением высоких нравственных идеалов, верой в человека эта книга близка нашей современности.
«Евгений Онегин» — в высшей степени оригинальное и национально-русское произведение. Роман в стихах, созданный Пушкиным, открывал первую страницу в истории великого русского романа XIX века. Жанровое своеобразие «Евгения Онегина» во многом обусловлено временем его возникновения. Оно впитало в себя черты переходной поры в движении мировой литературы от романтизма к реализму.
Роман живет свыше ста пятидесяти лет, оставаясь одним из важнейших звеньев в цепи явлений отечественного и мирового литературного развития. Роман в стихах не столько культурно-исторический памятник пушкинской эпохи, сколько нестареющий «учебник жизни», всегда потрясающий своим художественным совершенством.
Анализ «Евгения Онегина» следует проводить через поэтику стихотворного романа. Именно такой проход в текст поможет увидеть роман с самых различных сторон и на разной глубине его устройства и смысла. На этом пути читателя ждут известные трудности. Поэтика «Онегина» плохо проектируется в линейный, последовательно проведенный логический ряд ввиду огромной сложности «лабиринта сцеплений» текста. Его компоненты таковы, что их трудно аналитически расчленить и отграничить друг от друга без больших потерь. В каждом звене они выглядят и слитными и вдавленными друг в друга, как бы обладая свойствами сверхпроводимости и сопротивления одновременно. Такова вся поэтическая ткань «Евгения Онегина», в которой ни один смысл не может быть понят буквально, так как в ней все связано, перекликается и отсвечивает, хотя в то же время каждое место заключает в себе свой смысл и значимо само по себе. Важно лишь не застрять в этом ограниченном смысле. Слишком четкое аналитическое расчленение онегинского текста грозит излишней атомарностью, упрощением, потерей смыслового объема и тавтологией. Анализ тогда хорош, когда, разрезая текст, не оставляет его в разъятом виде, как бы спрыснутым лишь мертвой водой, но восстанавливает его в живой органике, в многосоставной совокупности, просвеченной пониманием.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. Ахматова А.А. Болдинская осень (8-я глава «Онегина») // Ахматова А. О Пушкине. М., 1997.
2. Бaeвcкий B. Сквозь магический кристалл. Поэтика «Евгения Онегина» — романа в стихах А. С. Пушкина. М., 1999.
3. Баевский B. C. Пушкин и русская культура. Новгород, 1996.
4. Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1995.
5. Беликова А. В. «Евгений Онегин» А. С. Пушкина и «Дон Жуан» Дж. Г. Байрона — «романы в стихах». М., 2000.
6. Белинский В.Г. «Евгений Онегин» А.С. Пушкина. М., 1997.
7. Благой Д. Д. «Евгений Онегин» в кругу великих созданий мировой литературы СПб., 2004.
8. Бонди С. М. О романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Работа Пушкина над «Евгением Онегиным» и изменения в плане романа (Пояснительные статьи) // Пушкин А. С. Евгений Онегин. М., 1997.
9. Борисов Ю. Н. «Евгений Онегин», «Горе от ума» и традиция байронической поэмы. М., 1998.
10. Бродский Н.Л. «Евгений Онегин» - роман А.С. Пушкина. М., 1997.
11. Веселовский А. Н. Этюды и характеристики. М., 1997.
12. Герасименко Л. «Евгений Онегин» и «Паломничество Чайльд-Гарольда»: проблемы жанровых связей. Кишинев, 1993.
13. Городецкий Б. П. К истории одного неосуществленного замысла Пушкина. М., 1996.
14. Дашкевич Н. П. А. С. Пушкин в ряду великих поэтов нового времени. М., 2001.
15. Долинина Н. Прочитаем «Онегина» вместе. СПб., 1998.
16. Достоевский Ф.М. Пушкин. Очерк. М., 1990.
17. Драгомирецкая Н. В. А. С. Пушкин. «Евгений Онегин»: манифест диалога-полемики с романтизмом. М., 2000.
18. Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. М., 1998.
19. История русской литературы / Под ред. проф. Ф.М. Головенченко, проф. С.М. Петрова. М., 1993.
20. Катков М. Н. Пушкин. М., 1990.
21. Кузнецова О. В. «Евгений Онегин» А. С. Пушкина и «Дон Жуан» Дж. Г. Байрона: Соотношение типов лиризма. Свердловск, 1999.
22. Купреянова Е. Н., Макогоненко Г. П. Национальное своеобразие русской литературы: Очерки и характеристики. М., 1996.
23. Кутепов К. А. О байронизме в произведениях Пушкина в связи с некоторыми обстоятельствами жизни поэта на юге России (1820–1824). СПб., 2001.
34. Лотман Ю. М. Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин». М., 1995.
35. Макогоненко Г.П. Роман Пушкина «Евгений Онегин». М., 1993.
36. Маранцман В.Г. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». М., 1993.
37. Маркович В.М. Сон Татьяны в поэтической структуре «Евгения Онегина». Горький, 1990.
38. Мережковский Д. Пушкин // Пушкин в русской философской критике. М., 1998.
39. Милюков А. П. Очерк истории русской поэзии. СПб., 2002.
40. Михайлова Н.И. «Собранье пестрых глав»: О романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин». М., 1994.
41. Монахова О.П., Малхазова М.В. Русская литература XIX века. М., 1994.
42. Незеленов А. И. Александр Сергеевич Пушкин в его поэзии: Первый и второй периоды жизни и деятельности (1799–1826). М., 1992.
43. Непомнящий В. Книга, обращенная к нам. «Евгений Онегин» как «проблемный роман» // Литература в школе. 2000. № 16.
44. Нусинов И. М. Пушкин и мировая литература. М., 1991.
45. Потемина Е. И. «Байронизм» в «Евгении Онегине» в откликах критиков первой трети XIX века. Псков, 1996.
46. Пушкин в русской философской критике: Конец XIX – первая половина XX вв. СПб., 1999.
47. Пушкин. Временник пушкинской комиссии. М., 1996. Вып. 1.
48. Розанов М. Н. Пушкин и итальянские писатели ХVIII и начала XIX века //
Русская критическая литература о произведениях А. С. Пушкина / Собр. В. Зелинский. М., 1997.
49. Сиповский В. В. Пушкин: Жизнь и творчество. СПб., 1997.
50. Смирнов М. П. Два Дон Жуана: Новые мотивы из истории влияния Байрона на Пушкина. М., 19902.
51. Соловей Н.Я. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». М., 1992.
52. Спасович В. Д. Байронизм у Пушкина и Лермонтова: Из эпохи романтизма. СПб., 2001.
53. Стороженко Н. И. Из области литературы. М., 1992.
54. Тихомиров Н. Пушкин в его отношении к Байрону. Витебск, 1999.
55. Тынянов Ю. Н. История литературы. Критика. СПб., 2001.
56. Фомичев С. А. «В роде Дон Жуана...»: (о замысле романа «Евгений Онегин») // Проблемы современного пушкиноведения. Псков, 1991.
57. Шалыгин А. О байронизме Пушкина. М., 1996.
58. Штильман Л. Н. Проблемы литературных жанров и традиций в «Евгении Онегине» Пушкина. М., 2003.
59. Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1997.
2