Характерные особенности власти в России 16-20 веков

Введение
Кормленческая функция самодержавной власти
Кормленческая функция советской власти
Заключение
Литература

Характерные особенности власти в России 16-20 веков

3) Смешение административной и судебной власти, сохранявше­еся до судебной реформы 1864 г., также упоминается как ответ­ственный фактор.
Кормленческая функция советской власти
Распределение продуктов и промтоваров в за­висимости от социального положения, трудовой значимости и по­литической ориентации декретировалось чаще в духе уравнения, а в жизнь проводилось путем применения мер то эгалитарного, то прагматически привилегирующего характера. Порядок, желатель­ный на бумаге, был малоприемлем в жизни и плохо соответствовал реальному состоянию распределения. Даже прибегая к насиль­ственной продразверстке, государство не добилось полного изъя­тия всей сельхозпродукции. То, что удавалось получить от крес­тьян, не только изначально было недостаточно для снабжения армии и горожан, но, кроме того, еще и портилось и разворовы­валось на пути к ним.
Свободная торговля, запрещенная для некоторых продуктов (хлеб, чай, сахар) или строго контролируемая для остальных, кое-как все же сохранялась. Более 50% товаров развозили по стране мешочники. Часто ценой собственной жизни они преодолевали военные кордоны, и благодаря им тысячи семей сумели выжить. Губернские власти не подчинялись невыполнимым директивам Народного комиссариата продовольствия, боясь вызвать ярость крестьян. Иногда они использовали свое право мобилизации людей в Красную армию, чтобы избавиться от слишком рьяных поборников продразверстки на своей территории. Другим сред­ством, особенно в конце 1920 г., стали правдивые или клеветни­ческие доносы на них в ЧК.
В 1921 г. централизованное распределение развалилось, так и не став «единым всенародным кооперативом».
Можно ли объяснить выбор большевиков особыми обстоятель­ствами, порожденными разрушительной Первой мировой и граж­данской войнами? Сегодня мнения расходятся. Историкам, которые продолжают ставить на первый план принуждающие обстоятельства, много­численные авторы отвечают, взвешивая и нюансируя все аргумен­ты. Бесспорно, войны и революции принуждали ко многому, и рус­ские, как царские администраторы, так и большевики, ответили на это принуждение, приняв с начала Первой мировой войны немецкую модель военной экономики. Однако при большевист­ском режиме эта модель соблюдалась все меньше и меньше. Зимой 1920—1921 гг., когда гражданская война приостановилась, боль­шевики вели политику, которую трудно квалифицировать иначе как коммунистический опыт: национализация вплоть до мелкой промышленности, закрытие банков, запрещение всякой торговли, бесплатные коммунальные услуги. Целью такой политики был отказ от денежной системы в пользу принудительной регламентации всех сфер жиз­ни государством.
Лучшие экономисты, такие, как Чаянов или Базаров, проводи­ли исследования и создавали проекты в соответствии с идеальным образцом национальной экономики, понимаемой как «единая фабрика», руководимая государством. Они защищали этот идеал в прессе, противопоставляя его хаосу капиталистического рынка. Поборники натуральной зарплаты, коллективного снабжения, научной организации потребления (А. Хольцман) активно вмеши­вались в руководство страной и влияли на принятие решений. Однако эйфория ученых и руководителей продлилась недолго. Они были вынуждены отказаться от попыток движения в футури­стическом направлении в пользу НЭПа.
Провал централизованного распределения, освобождение рынка и оздоровление денежной системы вследствие НЭПа меняли ситуацию и со временем должны были изменить отно­шение и доступ к продуктам. Руководители страны должны были бы довериться рыночной экономике и полностью заменить натуральную оплату денежной. Если в конце 1922 г. бесплатные пайки и натуральная заработ­ная плата были официально упразднены, то продукты и вещи по заниженным ценам, а то и бесплатно, продолжали распреде­ляться благодаря вновь созданному Кремлевскому кооперативу через номенклатурные столовые и магазины.
Если на кремлевском микроуровне руководители продолжали отовариваться в соответствии с найденной прагматической логи­кой, на макроуровне всей страны переход от идеологического экспериментирования, каким был военный коммунизм, к прагма­тической логике НЭПа разворачивался на катастрофическом фоне. Еще до того, как новая экономическая политика могла принести свои первые плоды, засуха в Поволжье, совпавшая со всеобщим разорением, вызвала страшный голод.
Правительство боролось с ним, нормируя распределение и со­гласившись на то, чтобы голодающими занималась международ­ная организация помощи. Потря­сения, связанные с голодом 1922—1923 гг., и его отголоски до 1924 г., а также трудный запуск НЭПа, делали снабжение населе­ния ненадежным. Но к середине 1920-х гг. частное предприни­мательство и разветвленный рынок сделали свое дело, и снабже­ние перестало создавать серьезные проблемы. Перестали быть актуальными и затихли дискуссии о пайках. Позднее советские люди, измученные дефицитом, будут вспоминать об этом времени чуть ли не с восторгом, считая НЭП периодом «изобилия и про­цветания». Не приукрашивая, как они, все же можно сказать, что крестьянское хозяйство укрепилось, а это значило, что 80% насе­ления могли сами обеспечить свое существование.
Начиная с 1924 г. насилие, сопровождавшее сбор государствен­ных налогов, прекратилось. Продналог, заменивший продразвер­стку еще в 1921 г., к этому времени уже взимался деньгами в со­ответствии с прогрессивной шкалой. Это позволяло крестьянам после выплаты обязательных налогов сбывать полученную про­дукцию по своему усмотрению. К концу НЭПа, по сравнению с дореволюционным временем, крестьянин ел больше, хотя прода­вал и покупал меньше. Он сам и его семья производили почти все необходимое (одежду, инструменты, домашнюю утварь). Пром­товары были дороги, и их не хватало, поэтому в деревенских лав­ках покупались только жизненно необходимые мелочи (соль, спич­ки, керосин, мыло, табак).
Горожане снабжали себя благодаря крестьянскому рынку и свободной торговле, преумножавшейся по мере утверждения но­вой экономической политики. В частной торговле возможность выбора быстро росла, так как мелкие предприниматели активно производили предметы первой необходимости и пищевую про­дукцию. Мелкие торговцы увеличивали свою активность, быстро передвигаясь повсюду и живо реагируя на спрос. Нередко сами являясь производителями или имея хороших поставщиков, они продавали продукты питания и ремесленные изделия более высо­кого качества, чем мог предложить государственный сектор.
Иностранные предприниматели, получившие концессии, так­же способствовали увеличению производства легкой и пищевой промышленности, вводя в эксплуатацию заброшенные или возво­дя новые фабрики и заводы среднего размера.
Государственная легкая промышленность и торговля сильно отставали. Роль кооперативов, через которые государство реализовывало 80% своей продукции, и собственно государственных ма­газинов была минимальной. Они занимались главным образом оптовыми операциями в провинции или большими универмагами в крупных городах.
К этой картине можно добавить, что объем сельскохозяйствен­ного экспорта был незначительным при НЭПе, что шло на пользу населению.
Итак, резюмируя ситуацию со снабжением и потреблением на уровне всей страны в середине 1920-х гг., можно сказать, что укрепившееся крестьянское хозяйство спо­собствовало развитию мелкого производства и частной торговли. Имея возможность вести свое хозяйство, крестьянин мог про­кормить свою семью и вынести на рынок необходимое для про­питания горожан. При этом промышленных товаров по-прежне­му не хватало.
Попечительская роль государства вырисовывалась все яснее: планирование, организация производства в промышленности, в колхозах и совхозах, концентрация промышленной и сельскохо­зяйственной продукции в государственном секторе и ее распреде­ление — все это сосредоточивалось в Москве. Здесь принимались решения, и отсюда давались директивы и указания по всей стране.
Сегодня в результате многочисленных дискуссий, исследований и публикаций документов больше не является загадкой, почему и как был свернут НЭП. Идеологическая и политическая мотива­ции со стороны руководства и партийного большинства, недо­вольство материальным и производственным положением со сто­роны крестьян и рабочих, обветшание промышленной базы страны — все эти факторы давили, требуя перемен. Выбор был сделан и навязан сверху, в особенности на XVI конференции ВКП(б) в апреле 1929 г., под громким названием «программа раз­вернутого наступления социализма по всему фронту».
К середине 1930-х гг. форсированное ускорение индустриали­зации и милитаризации, насильственная коллективизация, куль­турная революция преобразовали общество, а партия и государ­ство слились воедино под властью диктатора. Автор выделяет один результат процесса: симбиоз­ное новообразование партия-государство сделалось единственным хозяином богатств страны и распорядителем «материальных благ». Однако несправедливым. Вопреки утверждениям Сталина в 1936 г., социализм не построили, социальное неравенство било в глаза, особенно после отмены карточной системы. Однако следует сказать, что не ради коммунистического будущего большевики построили систему, которая получила название сталинской, хотя их призывный дис­курс взывал только к этому. Не соответствуя ни научному, ни утопическому коммунизму, постро­енная ими система все же имела смысл. Можно уловить этот смысл, проследив по главным вехам за действиями сталинского руководства по самоутверждению себя в роли хозяина, обращая внимание на превращение хаотического распределения кризисно­го периода (1928—1931 гг.) в карточную, а затем в упорядоченную систему планово-распределительной экономики.
Официальный дискурс того времени, объясняя дефицит про­дуктов и товаров, ссылался на трудности строительства социа­лизма в условиях капиталистического окружения и саботажа, призывал к признанию приоритетов в области распределения в зависимости от степени активности граждан в реализации пяти­летних планов и других революционных начинаний. Государство предлагало советским людям терпеть лишения сегодняшнего дня ради счастливого будущего их детей. Пропагандистский дискурс представлял картину, в которой партия и государство нового типа проявляли заботу о трудящихся, распределяя по справедливости и наказывая воров и расхитителей социалистической собственно­сти. Однако в свете наших наблюдений можно сказать, что из офи­циального дискурса вырисовывался и другой образ власти: той, которая претендовала на роль проявляющей «постоянную заботу о благосостоянии народа» по давно практикуемому примеру. Не бу­дучи благодетельницей на деле, власть сама строилась и людей диф­ференцировала по иерархическому признаку. Опознавательными знаками иерархии были привилегии одних перед другими.
Вследствие «революции сверху» (насильственная коллективи­зация и ускоренная индустриализация) партия-государство при­своило себе все ресурсы страны. Оно заявило о своем намерении распределять материальные блага в интересах промышленных ра­бочих и армии, но не смогло быть на высоте этой задачи. И оно потерпело полный крах в своей политике централизованного пла­нового распределения, что касается всего остального населения. В результате на несколько десятилетий советские люди оказались в условиях хронического дефицита и продуктов, и товаров широ­кого потребления.
Так называемый «рынок», при монополии государства на тор­говлю, был всего лишь фикцией. По-настоящему торговал и процветал только черный рынок. Для советского человека накопле­ние денег не помогало улучшить существование, тогда как приоб­щение к власти с этой целью было доступно немногим, да и нра­вилось далеко не всем. С этой точки зрения, похвалы, касающиеся системы «планового социалистического распределения», лживы. Зато партии-государству удалось выстроить иерархию распределе­ния внутри тонкого слоя руководителей, которые стали воплоще­нием самого этого симбиозного образования.
Другими словами, эти руководители приобрели для себя власть, которую не предполагала идеология. Вместо «диктатуры пролета­риата» или позднее «всенародного социалистического государства», они обладали властью, легитимность которой определялась ее кормленческой функцией. Распределение стало их «фетишем», как удачно выразился специалист по истории советского крестьянства В.В.Кабанов.
Преобразования 1928—1935 гг., опирающиеся на грандиозные проекты модернизации, устремленные в будущее, оживили про­мышленное производство. Традиционное сельское хозяйство было разрушено. Население, дезорганизованное этой «второй револю­цией», существовало в условиях крайне жесткой карточной систе­мы и пережило страшный голод. Именно во время этого второго испытания отличительные признаки социального положения по питанию умножились, отражая собой усложнение и разрастание привилегированных руководящих структур.
Организовалась гибридная система, известная под названием «партия-государство», отличительной чертой которой стала взаи­мосвязь постоянного дефицита товаров с осуществлением власти. Номенклатура во всех сферах деятельности опиралась на органи­зацию, неписаные принципы которой восходили к модели Крем­ля, наблюдаемой в этом месте в XVI—XVII вв. По аналогии, коли­чество и качество продуктов питания, которые могли купить «особо ответственные работники», имея при этом чувство, что получают их в дар, соответствовали их месту в иерархии.
Строители «плановой централизованной системы распределе­ния» не имели никакого намерения возвращаться к прошлым формам правления, их речи и проекты были направлены на самую высокую рационализацию труда и повседневной жизни. Можно сказать, что кормленческая функция власти приобрела важность независимо от их воли, благодаря динамике взимоотношений между их «полем опыта» и «горизонтом ожидания». В ходе «соци­алистического наступления» прошлое и будущее переплетались друг с другом, но не равным образом. Элементы культурной антропо­логии превалировали, явно способствуя активизации форм и спо­собов правления, не вписанных в ленинскую теорию государства и революции.
«Кормленческая функция власти»: такая характеристика тота­литарного режима, знаменитого новыми практиками террора, ка­жется на первый взгляд парадоксально неприемлемой. Тем не менее, не включив в анализ этого режима XX в. культурно-антро­пологическое измерение, можно упустить нечто важное для пони­мания функционирования власти и поведения советских людей. Принимая во внимание столетние привычки кормлений, нельзя ограничиться заявлением о том, что большевики по идеологиче­ским соображениям (социализм в одной стране, коммунистиче­ское равенство) попали в заколдованный круг: плановое распреде­ление, дефицит, планирование. Это возможно лишь при взгляде со стороны, когда сравнивают с более социально справедливыми демократическими режимами. В глазах советских людей в течение десятилетий речь шла о власти, доступ или даже просто приближе­ние к которой означали улучшение материальных условий суще­ствования. И наоборот, оставшиеся вне круга власти должны были ей поклоняться, т.е. приносить дары (подношения чиновникам, как правило, представляли собой подарки в натуре: меховая шап­ка, икра, водка или коньяк). В то время как лозунги политиче­ской пропаганды, иначе говоря, властного дискурса, утверждали на стенах зданий и служебных помещений: «Мы строим общество коммунистического труда», остроумная скороговорка пересмеш­ников уточняла, что именно делали советские люди: «Мы строим общество кому-нести-чего-куда». Не стоит доказывать, что эта фраза-омоним в юмористической форме выражала правила адек­ватного поведения.
Руководствуясь таким кодом поведения, да и вообще, как пра­вило, советские люди недвусмысленно понимали друг друга в от­ношении того, как надо делать дела. Это в конечном итоге было сутью того, что социологи, используя западное научное выраже­ние, называют «социальные связи». Однако тех, кто, понимая логику системы, доводил ее до конца и вел себя в открытую как социальные иждивенцы, не терпели.
Автор также делает вывод, что система, будучи лживой и неэффективной для общества, позволила большевикам сохранить власть, что благода­ря политике кнута и пряника, составлявшей сущность самой си­стемы, руководители на всех уровнях обеспечивали себе привиле­гированные условия жизни.
Власть побуждала своих сторонников подни­маться вверх по социальной лестнице ради получения доступа в элитарную среду, которая тяготела к Кремлю. Уже веками это место имеет свой способ функционирования, который демонстри­рует подданным властителя чередование милости и опалы: при милости — подача, при опале — лишение куска, изгнание, а то и казнь. Управление из этого места предполагает активацию кормленческой функции.