Сергей Ромашко "Раздуть в прошлом искру надежды..."

Сергей Ромашко РАЗДУТЬ В ПРОШЛОМ ИСКРУ НАДЕЖДЫ ...: ВАЛЬТЕР БЕНЬЯМИ Н И ПРЕОДОЛЕНИЕ ВР ЕМЕНИ Настоящее воспоминание в т о же время должно быть отображением того , кто вспоминает. Беньямин. Воспоминания и раскопки Все, что связано с тезисами «О понятии истории», очень напоминает их авто ра, его характер и судьбу. Вальтер Беньямин давно и прочно заслужил славу человека, который упрямо все делал «не так», пытался соединить несоедини мое, постоянно оказывался не там, куда направлялся. Тезисы были написаны для себя (для печати, заметил Беньямин, он на такое никогда бы не осмелился 1 ), а стали одним из наиболее известных его про изведений. Они были написаны как программа будущей работы, а стали его за вещанием. Они были написаны о понятии истории, а по сути лишали это поняти е смысла. Они были обращены к прошлому, а несли в себе тревогу о будущем. Он и были написаны как образец диалектики, а призывали мысль и время «замер еть», что не могло не раздражать «классических» диалектиков Они были нап исаны как попытка присоединиться к марксистской интерпретации истории , а рассматриваются чаще всего как свидетельство чуждости Беньямина мар ксизму. В начале 1940 года, когда Вальтер Беньямин работал над тезисами «О понятии и стории», пошел восьмой год его жизни в эмиграции. Покидая Германию вскор е после прихода нацистов к власти, он не рассчитывал на быстрое возвраще ние. Но время шло, а ситуация только ухудшалась. Лишившись родины, Беньями н лишился и большинства возможностей публикации, а значит и заработка. О н был даже готов трудиться библиотекарем или библиографом, но его услуги никому не понадобились. Средств не хватало на самое необходимое, у Бенья мина не было постоянного жилья, он был вынужден перебираться с место на м есто, время от времени отправляясь к кому-нибудь «в гости», чтобы получит ь хоть небольшую передышку и не думать о деньгах, вернее — их катастрофи ческой нехватке. Беньямин не отказывался ни от каких возможностей публи кации — по всей Европе, от Москвы и Праги до Парижа; какое-то время он даже мог еще печататься и в Германии, под псевдонимом 2 . Несмотря ни на что, он продолжал исследовательскую и литературную работу, завершая начатое в Германии и начиная новые эссе, а главное — соб ирая материалы для основного проекта этого времени, «Пассажей» 3 . Крохотная стипендия, которую он получал как нешт атный сотрудник франкфуртского Института социальных исследований (про должавшего деятельность также за границей, главным образом в США), была в течение всего эмигрантского времени его единственным постоянным доход ом. В октябре 1937 он был вынужден отправить директору института, Максу Хорк хаймеру, прошение о повышении стипендии, чтобы позволить себе снять нако нец-то однокомнатную квартиру и оборудовать нормальное место для работ ы, распаковав часть своей библиотеки, которую ему удалось спасти 4 . Под конец институт был согласен перевести его в ш татные сотрудники, но воспользоваться этим Беньямину уже не пришлось. Хо д истории перечеркнул все планы. С началом Второй мировой войны растерянное французское правительство решило обезопасить себя от нацистской пятой колонны. Для этого было прин ято решение интернировать всех, кто прибыл во Францию из Германии. Не име я возможности разобраться в ситуации, власти арестовывали всех подряд. Н е играли роли ни политические убеждения — тем более, что после подписан ия пакта Риббентропа — Молотова даже коммунисты не были свободны от под озрений в связях с фашистами, — ни тот факт, что политэмигранты (в том чис ле и Беньямин) были к тому времени лишены германского гражданства. В спеш но созданные лагеря отправили людей, большинство из которых бежало в сво е время от Гитлера, чтобы теперь оказаться под подозрением в сотрудничес тве с нацистской Германией. Освобожденный через два с половиной месяца благодаря вмешательству св оих французских друзей и при участии ПЕН-клуба, Беньямин в конце 1939 года ве рнулся в Париж и снова принялся за труды. Главное место среди них по-прежн ему занимал проект о пассажах — культурологический анализ сдвигов в об разе жизни, происходиших на протяжении XIX века в Париже, названном им миро вой столицей того времени. В 1938— 1939 годах он вычленил из общего комплекса о бширнейших исследований работу о Бодлере («Шарль Бодлер — лирик эпохи з релого капитализма») и сосредоточил свое внимание на этом фрагменте, вид имо подозревая, что вся работа о пассажах может затянуться на слишком пр одолжительный срок. Перед самым началом войны он закончил статью «О неко торых мотивах у Бодлера», посвященную фланеру, человеку городской толпы . Предстояла работа над следующими разделами. Готовясь к ней, Беньямин и н аписал тезисы «О понятии истории». Тезисы стали тем самым сочетанием актуальности и истории, о котором в ни х говорится. Они родились на пересечении отчаяния от нарастающего абсур да исторических событий, невольным свидетелем и даже участником которо го был Беньямин, и его философских размышлений о сущности человеческого бытия, которым он предавался на протяжении долгого времени, обращаясь к истории, литературе, философии. Заключение договора между Германией и Со ветским Союзом было для него, как и для большинства левых интеллигентов, ударом, оправиться от которого было нелегко. Все минусы страны советов — а Беньямин знал о них и по своему опыту поездки в Москву — уравновешив ались уверенностью в том, что именно Советский Союз является наиболее мо щной реальной силой, противостоящей фашизму. Теперь, когда эта увереннос ть обратилась в дым (именно об этом говорят горькие строки 10-го тезиса 5 ), трагический разрыв между марксистской теорие й и реальным социализмом стал и для Западной Европы непосредственно ося заемой реальностью. Но Беньямин не был бы Беньямином, если бы строил свои рассуждения о насто ящем и будущем исходя только из текущих событий. Даже не зная его замечан ий о том, что в «Тезисах» отразились размышления, которые он хранил в тайн е — «даже от себя» — лет двадцать 6 , но и прост о сопоставляя текст тезисов с другими работами Беньямина, нетрудно заме тить множество перекличек между ними, а порой и просто куски из других ра бот, «вмонтированные» в тезисы 7 . В первую оче редь это касается опубликованной в 1937 статьи «Эдуард Фукс, коллекционер и историк», фрагменты которой вошли в тезисы V, XI, XIV и XVII. Но работа о Фуксе отсыл ает, в свою очередь, к книге «Происхождение немецкой барочной драмы», нап исанной в середине 20-х, то есть к раннему Беньямину. При всем своем актуаль ном звучании и значении тезисы «О понятии истории» вырастали из всего пр едшествовавшего творчества Беньямина. Беньямин общался с людьми настолько разными, что никогда не смог бы собр ать их вместе. Сионисты, партийные и беспартийные коммунисты, неортодокс альные марксисты, консервативные эстеты, французские сюрреалисты — ко го среди них только не было 8 . В его произведен иях смесь невозможного была, как правило, не менее гремучей. Тезисы «О пон ятии истории» вполне соответствуют привычной манере Беньямина. Это под тверждает уже беглый взгляд на эпиграфы, цитаты и реминисценции: Эдгар П о, Гегель, Шолем, Ницше, Маркс, порядком забытый в наше время Дицген, Карл Кр аус, Брехт, — почти полный набор тех основных источников, с которыми уже в течение долгого времени работал Беньямин (не хватает разве что Стефана Георге и Бодлера). Самое вызывающее для многих в то время смешение — марксизма и теологии, открывающее тезисы. Правда, для Беньямина смешение теологии и политики н ачалось гораздо раньше, возможно, еще до знакомства с марксизмом, если пр инять раннюю датировку его «Теолого-политического фрагмента» 9 , в котором впервые были сведены теология и политичес кая история. Впрочем, сочленение марксизма и теологии могло показаться н евероятным только для поверхностного взгляда. Более пристальные наблю датели знали о теологических, мессианских аспектах теории социализма 10 , да и сами отцы-основатели учения не чужды бы ли мессианского духа и не боялись религиозных параллелей 11 . Беньямин, безусловно, был «страннейшим» 12 мар ксистом, марксистом «негодным» (как, впрочем, был бы «негодным» представ ителем любой идеологии или любого большого общественного движения). Все его попытки марксистской деятельности не устраивали не только партийн ых функционеров всех стран и разновидностей, но и неортодоксальных левы х теоретиков франкфуртской школы. В стремлении быть таким как надо Бенья мин оказывался настолько прямолинеен, что напугал даже Радека, когда тот увидел в Москве его статью о Гете, предназначенную для первого издания Б СЭ 13 . В то же время переход на левые позиции для Беньямина был неразрывно связан с определенными личными мотивами, с пер еживаниями: это были его встречи с Анной Лацис, с Бертольтом Брехтом и с Со ветской Россией. Персонифицированность, непосредственность были важне йшими побудительными силами, заставлявшими его идти этим путем, далеко н е легким. Каждый из этих мотивов открывал для него неведомый, до конца не п остигаемый мир, будь то мир отдельной личности или мир огромной страны. В се они были притягательны для Беньямина, как компания трудных подростко в для мальчика из хорошей семьи (каким он и был), притягательны своей непос тижимостью, недоступной ему брутальностью (не случайно для эстета Адорн о Брехт был «диким»). Эти отношения объясняли невероятную терпимость Бен ьямина даже в тех случаях, когда что-то должно было его отталкивать. Так он , даже поняв уже, что в России ему не место, сохранял симпатию к стране, вопр еки всему тому, что происходило в ней в тридцатые годы. Так он сносил от Бр ехта любой резкости замечания 14 . Появление Брехта — в виде эпиграфа — в тезисах вообще не случайно. Сохр анившиеся предварительные материалы содержат ссылку еще на один брехт овский текст, более актуальный на тот момент, чем «Трехгрошовая опера». Э то стихотворение «К потомкам», написанное уже в изгнании. В нем, по мнению Беньямина, заключен «подлинно исторический» взгляд: «Мы ждем от потомко в не благодарности за наши победы, а памяти о наших поражениях» (GS I, 1240) 15 . Размеется, в «левизне» Беньямина был и момент провокации, была и определ енная вынужденность, связанная с его полной зависимостью от Института с оциальных исследований 16 . Была вынужденност ь и историческая: как и многие, Беньямин ждал от коммунизма ответного уда ра по наступавшему фашизму (и эксцессы коммунизма его не пугали, по крайн ей мере теоретически, потому что он полагал, что одолеть фашизм может тол ько такая же грозная и дикая сила). И все же нет необходимости «спасать» ег о от марксизма, доказывая, что марксистом он не был или стал случайно («из- за женщины»). Он был таким марксистом, каким мог быть, каким он себе предст авлял возможность марксизма. И тезисы «О понятии истории» вряд ли случай но напоминают «Тезисы о Фейербахе» Маркса — и по форме, и по «критическо му» запалу. Беньямин видел в них, очевидно, такой же пролог к новому воспри ятию человеческой истории, тот же выход за пределы интерпретации в возмо жность «изменять мир». Было бы, однако, несправедливо обрывать истоки тезисов Беньямина на ранн ем социализме. «Критический» подход в Германии обладал гораздо более ра нней историей, и Беньямин, писавший свою первую диссертацию о романтиках , прекрасно знал об их варианте критического взгляда на историю. Как лите ратурный критик Беньямин также многим обязан романтическому наследию. Положение Фридриха Шлегеля о том, что историк — это «обернувшийся назад пророк», подробно обсуждается в предварительных материалах к тезисам « О понятии истории». И не удивительно, поскольку с этим положением органи чно связан не только пафос самих тезисов, но и вообще принцип исследоват ельской работы Беньямина, постоянно обращавшегося к прошлому не ради пр ошлого, а ради настоящего и будущего. Удивительно то, что афоризм Шлегеля в конце концов никак не вошел в окончательную редакцию тезисов. Тем не ме нее именно исторические размышления романтиков питали недоверие Бенья мина к прогрессу, к мощи техники 17 . Романтики о ткрыли, что прогресс — всегда не только созидание, но и разрушение. В рома нтизме заключен один из источников восприятия Беньямином истории как д раматического процесса, и данное тем же Шлегелем определение Великой фр анцузской революции: «трагическая арабеска» — как нельзя лучше перекл икается с образами, на которых строятся тезисы «О понятии истории». Другим источником методики, контуры которой были прочерчены в тезисах, б ыла морфология Гете 18 . С Гете Беньямина родни ло стремление отыскать некий первофеномен, вроде «прарастения», позвол яющий объяснить все многообразие ряда явлений, подобно тому как прараст ение должно было объяснить многообразие мира растений, вернее — явить е го реальное основание. Ведь первофеномен — это не «идея», не абстракция, а реальность того же ряда, его можно увидеть, ощутить, познать непосредст венно, на опыте (erfahren). Эту свою позицию Беньямин пытался разъяснить в «Теоре тико-эпистемологическом введении» к «Происхождению немецкой барочной драмы». Гораздо яснее метод проступил в исследованиях 30-х годов, когда вых ваченные из жизни XIX века явления — пассажи, или фланер, или альбом с семей ными фотографиями — становились такими первофеноменами, объясняющими всю эпоху, не потому что они для нее типичны (и здесь Беньямин находился в прямой оппозиции и к историческому позитивизму, и к художественному реа лизму), поскольку ни пассажи, ни фланера нельзя считать типичными явлени ями, — а потому, что они для эпохи характерны. Метод Беньямина заключался в том, чтобы поймать ту точку, в которой, «как в интеграле», сходятся все ос новные черты реальности, и понять всю действительность (или какой-либо и з ее массивов) через эту точку, реальную и в то же время в познавательном а спекте, как и точка математическая, не имеющую измерения (эпоху через отд ельное событие или биографию, жизнь через отдельный поступок, творчеств о через отдельное произведение). За этим уже почти магическим приемом (св оего рода «хитростью», как и понимал, в общем-то, диалектику Беньямин) прог лядывает еще более отдаленная перспектива немецкой мысли — раннее Нов ое время, монадология Лейбница, ничуть не менее причудливый познаватель ный ход, чем натуралистические опыты Гете или философско-филологически е парадоксы романтической иронии. Этот «хитрый» ход причудливым образом связывает у Беньямина материали зм и мистику. В самом деле, первофеномены, поисками которых был занят Бень ямин, были абсолютно реальными вещами, и в то же время задача исследовате ля состояла в том, чтобы заставить их «заговорить», найти резонирующую ч астоту, на которой реальность оживает, вступая в определенные отношения с тем, кто к ней обращается. Беньямин и правда был историческим материалистом. Только он был историч еским материалистом в том смысле, что для него ничто из однажды случивше гося никогда не исчезало, даже если оно было чем-то отринутым историей и в семи забытым. Все однажды вошедшее в область существования из нее навсег да не уходило, оставаясь в ней на правах реальности — по крайней мере до с кончания времен («произведение прошлого... не является завершенным» — GS II, 477). По этой же причине для Беньямина не имело существенного значения, от носится ли какое-то явление к «великим» или «малым»; больше того, для мето да, которым он пользовался, оказывалось, что именно малое, незначительно е — в общепринятой оценке — оказывается той критической точкой, в кото рой и есть смысл выпытывать действительность. Это как тупиковые ветви ра звития или драгоценные жилы, залегающие в самых неприметных местах. Отсю да любовь Беньямина к мелочам быта, к детским книгам и игрушкам, к тому, чт о солидные люди привыкли считать не стоящими внимания, вещами, о которых следует забывать, когда надобность в них отпадает. Прообразом, «первофеноменом» нового отношения к истории была для Бенья мина фигура коллекционера. В конце концов, и Гете на самом деле был не стол ько естествоиспытателем или историком искусства, сколько коллекционер ом, в чем нетрудно убедиться при посещении его дома в Веймаре. Коллекцион ером был и сам Беньямин, собиравший детские книги и игрушки. Первые свои м ысли о методике «исторического материализма» Беньямин совсем не случа йно изложил в статье о коллекционере Эдуарде Фуксе. Это для коллекционер а не существует общепринятой шкалы значимости вещей или равномерной вр еменной шкалы (того самого «пустого времени», которое, по Беньямину, не мо жет ничего дать для понимания истории): его связывают с коллекцией совер шенно особые, интимные отношения обладания, благодаря которым ценность и значимость вещи определяется совершенно специфическим образом. Это д ля коллекционера имеют первоочередное значение пограничные зоны и «кр айности» 19 . Это коллекционер вырывает вещь из исторического континуума, присваивая ее себе, потому что только так она становится его вещью 20 . Предметы коллекции жи вут потому, что их одушевляет страсть коллекционера 21 . Состав коллекции не определяется некоторыми «объективными» последовательностями исторических событий: состав коллекции определя ет брошенный назад заинтересованный взгляд коллекционера (в этом смысл е он — тоже «обернувшийся пророк»). Беньямин не мог быть объективен в поз итивистском смысле: он коллекционировал события истории, выхватывая, ка к редкие книги на книжных развалах. Точно так же читал он и тексты, выхваты вая из них цитаты и отдельные места и соединяя в свою коллажную коллекци ю, на первый взгляд совершенно беспорядочную. Своим основным достижение м в книге о происхождении немецкой барочной драмы Беньямин считал не авт орский текст, а мастерскую подборку редких цитат. Разрыв континуума истории не значит, по мнению Беньямина, отсутствия ист орических связей как таковых. Но они пролегают совершенно иначе, чем пре дставлял себе это позитивизм, выстраивавший каузальные цепочки. Картин а прошлого проявляется, по Беньямину, со временем, как фотография в лабор аторной кювете. Современность открывает нам прошлое, она связана с ним, н о скорее обратной связью, чем каузально: прошлое открыто для переживаемо го сейчас момента (Jetztzeit), поэтому проигранные битвы былых времен на самом де ле не будут окончены до тех пор, пока не будет завершена история как таков ая. Не будь у этих ангелов привязанных к спинам крыльев, они, возможно, были бы даже настоящими. Беньямин. Франц Кафка Подобный выход в мистическую симпатию событий несомненно связан с насл едием иудаизма и иудейской мистики. Беньямин не был ни традиционным иуда истом, ни сионистом, и, несмотря на все усилия его друга Шолема, таким и ост ался 22 . В зажиточных семьях берлинских евреев не слишком усердно соблюдали традицию, и Беньямин знакомился с иудаизмо м скорее через его отражения в культуре XX века — через М. Бубера, Ф. Розенцв ейга, через своего друга Шолема 23 и других. Сов ершенно особое значение имел для него Кафка, которым он усердно занималс я в 30-е годы 24 . В Кафке он нашел во многом родстве нную душу — человека, выпавшего из традиции и не нашедшего другой, в кото рую он мог бы войти. Многое из того, что Беньямин говорит о Кафке, с успехом может быть приложено и к нему самому. Симпатия к потепевшему поражение, п роходящая через тезисы, перекликается со словами Беньямина о Кафке как ч еловеке, «потерпевшем крах» 25 . Эсхатологичес кие мотивы тезисов «О понятии истории» безусловно восходят к разным про явлениям иудейского мессианизма, но восходят множеством переплетающих ся линий, по большей части опосредованно, через искусство, литературу, фи лософию, революционные учения, наконец. Беньямин и здесь не обходится бе з «хитрости»: объявив союз исторического материализма и теологии, он, ка к и в интерпретации произведений Кафки, от теологии скорее уходит — ока зываясь в гораздо более привычной для себя сфере агады — притчи, сказки, анекдота, сравнения, в сфере примечательного и удивительного. Да и какой из Беньямина теолог 26 . Девятнадцатый век был воодушевлен паровой машиной. Беньямин цитирует в статье о Фуксе одного из идеологов техницизма: «Нет никакой нужды станов иться ангелом... железная дорога более стоящая вещь, чем пара самых прекра сных крыльев!» 27 А Беньямин не желал расстава ться с ангелом. Ангел был с ним постоянно, в детских воспоминаниях, которы е он хранил и в зрелом возрасте, и в любимой им акварели Пауля Клее «Angelus Novus», п риобретенной им в 1921 году и сопровождавшей его всю оставшуюся жизнь 28 . Беньямин никогда не был на той стороне, где была с ила. Он не принимал простых и готовых решений. Он не вступал в партии и не п ринимал на себя обязательств, закрывавших для него свободу выбора. Он ни кому не принадлежал целиком, это была его «хитрость» взрослого ребенка, даже тогда, когда окружающие воспринимали его уже как пожилого человека . «О понятии истории» — это прощание с ангелом. Он вот-вот сорвется и улет ит, подхваченный ветром истории. Останется только искра надежды, зажженн ая в прошлом, неистребимая память о неудачах и поражениях будет до конца оставаться залогом грядущего избавления. Разбухавший в конце тридцатых годов нарыв политического абсурда након ец прорвало, когда в мае 1940 немецкие войска обошли линию Мажино и двинулис ь на Париж. «Странная война» кончилась, теперь все было по-настоящему. Вме сте со множеством других беженцев Беньямин бросился на юг, чтобы успеть добраться до Португалии, а оттуда — в Америку. Там он мечтал продолжать с вои занятия, сидя где-нибудь на двадцатом или тридцатом этаже небоскреба . Всю жизнь Беньямин вел гонку со временем, оглядываясь назад. Тезисы «О по нятии истории» к этому времени уже были закончены и он успел познакомить с ними тех немногих, кому он мог их доверить. До его смерти оставалось три месяца. 1 Именно так формулировал Беньямин это в пись ме Гретель Адорно в апреле 1940: «Нет необходимости говорить тебе о том, наск олько далек я от мысли публиковать эти заметки (тем более в той форме, в ка кой ты их получила)» (GS, I, 1223 — здесь и далее под этим сокращением с указанием тома и страницы даются отсылки к собранию сочинений Беньямина : W. Benjamin. Gesammelte Schriften. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1972— 1989). Там же Беньямин указывает на то, что рассуждения носят «редуцированный» и «экспериментальный» характер. 2 Порой встречающиеся замечания о том, что Бен ьямин сам был виноват в сложившейся ситуации из-за присущего ему эгоцент ризма (см., например: I. Scheurmann. Als Deutscher in Frankreich: Walter Benjamins Exil 1933— 1940 // F Я r Walter Benjamin. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1992. S. 84) трудно принимать всерьез. Беньямин был к этому времени сложи вшимся человеком, и только очаровательная в своей наивности Анна Лацис м огла писать ему письма с призывом отправиться в Испанию и писать репорта жи о гражданской войне (можно себе представить, что написал бы Беньямин, е сли бы он добрался все же до Испании в то время и, главное, сумел бы вернуть ся оттуда живым). Беньямин, разумеется, не вписывался во всякого рода эмиг рантские группировки и не присоединялся к разного рода бессмысленным п о своей сути воззваниям, но винить его в этом невозможно. 3 Вот основные работы, написанные и подготовл енные Беньямином в эмиграции: «О современной социальной ситуации франц узского писателя» (1933); «Автор как производитель» (1934); «Франц Кафка» (1934); «Берл инское детство на рубеже веков» (промежуточная редакция — 1934, окончатель ная редакция — 1938); «Проблемы социологии языка» (1934— 35); «Париж, столица XIX сто летия» (1935); «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводи мости» (первая редакция — 1935, вторая — 1935— 36, третья — 1936— 39); «Рассказчик» (1936); «Эдуард Фукс, коллекционер и историк» (1937); «Париж Второй империи у Бодле ра» (1937— 38); «Комментарии к стихотворениям Брехта» (1938— 39); «О некоторых мотив ах у Бодлера» (1939). 4 О том, что значила для Беньямина его библиот ека, можно судить по его эссе « Я распаковываю свою библиотеку» (1931). 5 «...когда политики, бывшие надеждой противни ков фашизма, повержены и подтверждают это поражение предательством сво его дела...» 6 См. GS, I, 1223. 7 О «монтажной» технике Беньямина, как и вообщ е о его манере работы, написано до сих пор крайне мало. Некоторые общие соо бражения можно найти у Ханны Арендт (H. Arendt. Walter Benjamin. Bertolt Brecht. MЯnchen: Piper, 1971). Об одном из прим еров «монтажа» см. также: С. А. Ромашко. Детская фотография: О мотивах детст ства у Вальтера Беньямина // Логос. 2000. № 3. C. 101— 107. 8 Достаточно посмотреть по письмам и другим с видетельствам, как отзывались друг о друге Шолем, Брехт, Адорно. Шолем, нап ример, побывав в 1938 году в Америке и встретившись, наконец, с сотрудниками И нститута социальных исследований, называл их не иначе как «онанистами д уха» (H. Puttnies, G. Smith. Benjaminiana. Giessen: Anabas Verlag, 1991. S. 209). 9 Такова позиция издателей собрания сочинен ий Беньямина (GS, II, 946— 949), представляющаяся наиболее убедительной; фрагмент можно считать материальным подтверждением слов Беньямина о том, что он р азмышляет над этими проблемами «лет двадцать». 10 Примечателен в этом отношении следующий фр агмент из воспоминаний Сомы Моргенштерна, человека, поддерживавшего бл изкие отношения с Беньямином весь период эмиграции: «В отличие от больши нства коммунистов... с ходу оправдывавших Сталина или даже полагавших, бу дто хитрый грузин обманул Гитлера, чтобы выиграть еще пару лет на подгот овку к войне, Беньямин был уверен, что коммунистической идее нанесен уще рб, от которого она не скоро оправится... Я полагаю, что уже в ту неделю у нег о зародился план позднее написанных тезисов... Когда он снова заговорил с о мной о том, что этот пакт разрушил веру в спасение мира марксизмом-ленин измом, я спросил его, не приходило ли ему в голову, что эта его вера сродни и удейской вере в мессию, несущего избавление миру. “Вы можете пойти и даль ше, — сказал он, конечно иронически, — и утверждать, что Карл Маркс и вооб ще весь социализм XIX века были иной формой мессианской веры”. На это я ему о тветил, что не могу брать на себя такое утверждение, потому что его уже сде лал и опубликовал совсем другой человек. И это был даже не еврей, а француз , Эрнeст Ренан» (H. Puttnies, G. Smith. Benjaminiana. S. 196— 197.). В набросках к тезисам обнаруживается име нно эта формулировка: «В представлении о бесклассовом обществе Маркс се куляризировал представление о мессианском времени. И правильно сделал » (GS, I, 1231). 11 Энгельс, например, сам указывал в своих рабо тах о происхождении христианства на сходство раннего христианства и ра ннего социалистического движения. 12 «Беньямин был, должно быть, страннейшим мар ксистом среди всех, котого породило это не бедное на странности движение » (H. Arendt. Walter Benjamin. Bertolt Brecht. S. 18). 13 B. Бен ьямин . Московский дневник . М .: Ad Marginem, 1997. C. 118. 14 Отношения Беньямина и Брехта — тема, до сих пор по-настоящему не раскрытая. Основная сложность ее заключается в том, что их дружба строилась на симпатии, не исключавшей серьезных противоре чий. Документы их разговоров, например, — чаще всего непримиримые споры. Вывести из них какую-то «линию» совершенно невозможно. Свидетели утверж дают, что больше всего они любили молча сидеть за шахматной доской. К этом у следует добавить еще и то, что «ортодоксальная» франкфуртская историо графия просто была не в состоянии совместить дружбу с Брехтом и выработа нный ею образ Беньямина. 15 Вы, которые вынырнете из потопа, Поглотившего нас, Вспомните, Говоря о наших слабостях, Также и о том мрачном времени, Которого вы избежали. [...] Но вы, которые доживете до дней, Когда человек будет помогать человеку, — Вспомните нас С состраданием! (пер. К. Богатырева) 16 Правка, которой подвергались порой тексты Б еньямина перед публикацией в журнале института, повергала, по свидетель ству современников, Беньямина на несколько дней в ярость и отчаяние, но в се это «руководство» ему тем не менее приходилось терпеть. 17 Самое яркое воплощение амбивалентное отно шение романтиков к технике нашло в страшных историях об автоматах: в это м смысле псевдоавтомат в беньяминовских тезисах — тоже отзвук романти ческих образов. 18 На это точно указала в свое время Ханна Арен дт (Н. Arendt. Op. cit. S. 16— 20). 19 Беньямин с особым удовольствием цитирует с лова Э. Фукса: «истина кроется в крайности» (GS, II, 483), объясняющие, каким образо м карикатурное изображение (Фукс был первым историком карикатуры) оказы вается содержательно не менее значимым, чем изображение «объективное». 20 «Подлинная, совершенно непонятая страсть к оллекционера всегда анархична, деструктивна. Вот ведь в чем состоит ее д иалектика: соединять с верностью вещи, единичному, скрытому в ней, своенр авный подрывной протест против типичного, классифицируемого» (Похвала кукле [1930] // GS, III, 216). 21 «Коллекционеры — физиогномисты мира веще й. Достаточно понаблюдать за кем-нибудь из них, как он обращается с предме тами своих ящиков. Едва он берет их в руки, как кажется, будто они пронизыв ают его своей духовной силой, будто он как маг всматривается через них в д аль» (GS, III, 217). 22 Беньямин принимался учить иврит — но броса л; оформлял визу для поездкив Палестину — и не ехал. Тема «Беньямин и иуда изм» еще ждет внимательного и тщательного рассмотрения. Здесь же она не более чем называется. 23 В одном из писем Беньямин писал Шолему, что т от был для него олицетворением «живого иудаизма» (Briefe, S. 513). 24 См. вышедший на русском языке сборник текст ов Беньямина о Кафке: В. Беньямин. Франц Кафка. М.: Ad Marginem, 2000. 25 «...чтобы воздать должное образу Кафки во все й его чистоте и всей его своеобычной красоте, ни в коем случае нельзя упус кать из виду главное: это образ человека, потерпевшего крах» (из письма Шо лему от 12.06.1938 // B. Беньямин. Франц Кафка. C. 178— 179). 26 «Мое мышление относится к теологии, как промокашка к черн илам. Оно полностью ею пропитано. Однако если бы все решала промокашка, ни чего из написанного не сохранилось бы» (GS, I, 1235). 27 GS, II, 475. 28 Об истории этой акварели и ее значении для Беньямина подробно написал Г . Шолем (см.: Walter Benjamins Engel // Zur AktualitКt Walter Benjamins. Frankfrut a. M.: Suhrkamp, 1972). При бегстве из Парижа Беньямину пр ишлось оставить картину в Париже вместе с рукописями. © 2001 Журнальный зал в РЖ , \ "Русский журнал\ " | Адрес для писем : zhz@russ.ru По всем вопросам обращаться к Татьяне Тихоновой и Сергею Костырко | О проекте