Вход

Человек в дискурсе власти : на материалах современной философии

Курсовая работа* по философии
Дата добавления: 22 июня 2005
Язык курсовой: Русский
Word, rtf, 279 кб
Курсовую можно скачать бесплатно
Скачать
Данная работа не подходит - план Б:
Создаете заказ
Выбираете исполнителя
Готовый результат
Исполнители предлагают свои условия
Автор работает
Заказать
Не подходит данная работа?
Вы можете заказать написание любой учебной работы на любую тему.
Заказать новую работу
* Данная работа не является научным трудом, не является выпускной квалификационной работой и представляет собой результат обработки, структурирования и форматирования собранной информации, предназначенной для использования в качестве источника материала при самостоятельной подготовки учебных работ.
Очень похожие работы

Содержание.

Введение

Глава 1. Понятие «власть» в философском и политологическом значении

Глава 2. «Воля к истине» и дискурсивная природа власти (Мишель Фуко)

Глава 3. Симулякры власти и Потребитель (Ж. Бодрийар)

3.1 Функционально- инструментальный статус человека в «системе вещей»

3.2 «Симулякры» повседневности и перспективы культуры потребления

3.3 «Субъект-шизофреник» как продукт «симулякра»

Заключение

Библиография

Введение

Проблема власти во всех ее аспектах продолжает занимать умы, как профессиональных политиков, так и теоретиков - философов, социологов, политологов, ученых самых разных специальностей. Без преувеличения можно сказать, что любая социально-политическая доктрина отводит проблеме власти и механизмам ее реализации центральное место. Это одна из основных категорий и одна из самых дискуссионных проблем политической философии и политической науки. "Тайна власти" порождает небывалое многообразие подходов и теорий, пытающихся ответить на вопрос о генезисе, сущности, формах властных отношений в обществе. Концепции власти простираются от проблем рассмотрения этого феномена в рамках коллективного социального действия до акцентирования отдельных сторон "неравного обмена" санкциями и ресурсами в условиях классического двухстороннего взаимодействия между двумя индивидами в обществе. Многие теории представляют собой большой интерес, но вопрос об их актуальности и применимости на современном этапе развития общества встаёт всё более и более остро. Власть уже не принадлежит одному человеку или группе людей, она уже представляет собой (как отмечает Фуко) не просто отношение субъектов, а своего рода модальность общения, т.е. «отношение отношений», неперсонифицированное и неовеществлённое, поскольку его субъекты находятся каждый момент в постоянно изменяющихся энергетических линиях напряжений и соотношениях взаимных сил. Происходит растворение властных отношений их «символизация». Следуя этому утверждению, я ставлю своей целью определить специфику и формы воздействия власти на человека в культуре постмодерна .

Реализация этой цели предполагаеи решение следующих задач исследования:

• проследить смену механизмов власти в современном обществе по сравнению с традиционными культурами;

• Показать символическую природу власти в современной социокультурной ситуации;

• Проанализировать статус человека в структуре современных властных отношений.

 В качестве основных источников выступают работы Мишеля Фуко « Воля к истине» , Жана Бодрийяра « Система вещей» , «Символический обмен и смерть» , Жиля Делёза и Ф. Гваттари «Капитализм и шизофрения: Анти-Эдип» , Тоффлера « Метаморфозы власти», а также критическая литература и электронные интернет- статьи .

Глава 1. Понятие «власть» в философском и политологическом значении

Понятие "власть" относится к числу широко употребляемых: "власть родителей", "власть семьи", "власть привычки", "власть чувств", "власть предрассудков", "власть разума", "власть старших", "власть денег", "власть религии", "власть идеологии", судебная власть", "власть мафии", "партийная власть" и т.д. При всей разнородности и неоднозначности этих понятий можно, однако, отметить одну объединяющую их характеристику: все они отражают отношения, в которых воля и действия одних господствуют над волей и действиями других.

Исторический опыт показывает, что там, где появляется необходимость в согласованных действиях людей (будь то отдельная семья, группа, социальный слой, нация или общество в целом), там происходит подчинение их деятельности достижению определенных целей. И одновременно определяются ведущие и ведомые, властвующие и подвластные, господствующие и подчиненные. Мотивы подчинения весьма разнообразны. Они могут быть основаны на заинтересованности в достижении поставленной цели, на убежденности в необходимости выполнения распоряжений, на авторитете властвующего и, наконец, просто на чувстве страха перед нежелательными последствиями в случае неподчинения. Сами по себе перечисленные мотивы имеют большое значение для эффективности власти и ее долговечности. Здесь важно подчеркнуть, что властные отношения объективно присущи общественной жизни. "Это своеобразная плата за жизнь в обществе, ибо жить в обществе и быть свободным от его правил невозможно". Другими словами, без отношений власти человеческая цивилизация невозможна.

Сказанное позволяет дать в самом первом подходе определение власти как таковой (т.е. независимо от ее конкретных форм). В своем общем значении понятие "власть" означает право и возможность одних повелевать, распоряжаться и управлять другими; способность и возможность одних осуществлять свою волю по отношению к другим, оказывать определяющее влияние на их поведение и деятельность, используя при этом авторитет, право, насилие и другие средства.

Конечно, каждая форма проявления власти заслуживает внимания и изучения. И этим занимаются соответствующие научные дисциплины. Социологию же интересует власть, являющаяся ядром социальной системы общества, ее организационным и регулятивно-контрольным началом. Она определяет все другие институты и отношения в самой социально-экономической системе общества. Прямо или косвенно власть в обществе воздействует на развитие всех других общественных систем - экономической, политической, духовной и др.

К понятию "политическая власть", конечно, применимо общее, приведенное выше определение власти как таковой, как широкого понятия, имеющего многочисленные формы проявления. Политическая власть, как и любая другая власть, означает способность и право одних осуществлять свою волю в отношении других, повелевать и управлять другими. Но вместе с тем она имеет в отличие от других форм власти свою специфику. Ее отличительными признаками являются:

• верховенство, обязательность ее решений для всего общества и, соответственно, для всех других видов власти. Она может ограничить влияние других форм власти, поставив их в разумные границы, либо вообще устранить их;

• всеобщность, т.е. публичность. Это означает, что политическая власть действует на основе права от имени всего общества;

• легальность в использовании силы и других средств властвования в пределах страны;

• моноцентричность, т.е. существование общегосударственного центра (системы властных органов) принятия решений;

• широчайший спектр используемых средств для завоевания, удержания и реализации власти.

Таким образом, политическая власть характеризуется способностью и возможностью для тех, кто ею обладает, проводить свою волю в руководстве и управлении всем обществом (государством), оказывать определяющее воздействие на поведение народных масс с помощью средств, находящихся в распоряжении государства, мобилизовывать на достижение поставленных целей и программ большие массы людей, регулировать отношения между отдельными группами людей (в том числе ради стабильности и общественного согласия).

Понятие власти, таким образом, применяется ко многим сферам межличностных взаимодействий, создавая возможность для незаметной подмены плоскостей рассмотрения, а следовательно, перенесения выводов, сделанных, например, в организационной области, на политическую, и наоборот. Вследствие этого исследователи, занимающиеся проблемой власти, часто вынуждены признавать зыбкость, теоретическую ненадежность результатов исследований власти, а также "смутность" самого этого понятия. Вполне естественно поэтому на первое место выдвигается проблема определения власти, связанная с наличием той или иной концепции властных отношений, создаваемой на базе определенной философской или общесоциологической теории.

На современные исследования власти, включающие как определение этого понятия, так и последующую концептуализацию, сильное влияние оказал М.Вебер. Многочисленные последователи продолжили и развили в свете новых эмпирических и теоретических изысканий основные линии признанного "классическим" веберовского анализа. Вебер не ограничивал формы проявления власти исключительно принуждением и насилием, признавая роль убеждения, влияния, авторитета и т.п. Феномен власти анализируется им с различных точек зрения: психологической, социологической, экономической, политической, этической. Этот многосторонний подход в дальнейшем распался в западной политической науке и философии на множество дивергирующих подходов, сконцентрированных на каком-либо одном аспекте власти - психологическом, социальном или политическом.

Одни исследователи рассматривают власть прежде всего как политическую категорию, которая не может быть применена к индивидуальным отношениям. Власть есть "функция организации ассоциаций, создания и упорядочивания групп или функция самой структуры общества". Сторонники более "широкого" подхода к изучению власти предлагают одновременно признать также существование индивидуальной формы власти, отличной от политической власти, но имеющей с ней определенное сходство.

Т.Парсонс, например, усматривает суть индивидуальной власти в том, что она выражает отношение господства одного индивида над другим посредством манипулирования позитивными и негативными санкциями. Это отношение, по Парсонсу, может быть сравнимо с обменом в экономической области, посредством которого стороны взаимно предлагают друг другу материальные блага или инструментальные услуги. Политическая же власть в отличие от индивидуальной - символическое и интернализованное средство господства, цель которого - организация коллективного действия. Парсонс проводил параллель между природой и ролью власти в политической сфере и властью денег в экономике.

Наконец, третья категория политологов и политических философов полагает, что власть во всех ее формах представляет единый феномен. Так, согласно Г.Лассуэллу и А.Каплану, уделявшим большое внимание проблеме соотношения политики и психологии, "политическая наука занимается властью в целом, во всех ее существующих формах. Основной тенденцией рассмотрения властных отношений является их психологизация.

Власть определяют чаще всего как межличностное отношение, позволяющее одному индивиду изменять поведение другого. Фокусирование внимания на том, что власть есть отношение, т.е. на реляционном аспекте - характерная черта веберианской традиции, подразумевающей возможность волевого воздействия одних индивидов и групп на другие. Согласно обобщенному "реляционному" определению, власть - это такие "отношения между социальными единицами, когда поведение одной или более единиц (ответственные единицы) зависит при некоторых обстоятельствах от поведения других единиц (контролирующие единицы)". Для более смягченного варианта этого определения власть есть "потенциальная способность, которой располагает группа или индивид, чтобы с его помощью влиять на другого".

Сохраняя момент принудительности, характерный для Вебера, некоторые авторы определяют власть как "способность одного индивида или группы осуществлять свою волю в отношении других - либо через страх, либо отказывая в обычных вознаграждениях, либо в форме наказания и вопреки неизбежному сопротивлению; все эти способы воздействия представляют собой негативные санкции".

Общим моментом этих определений является то, что властные отношения интерпретируются в них прежде всего как отношения двух партнеров, воздействующих друг на друга в процессе взаимодействия.

Глава 2. «Воля к истине» и дискурсивная природа власти ( Мишель Фуко)

У постмодернистких авторов понятие власти интерпретируется совершенно иначе, ей придается метафизический и надындивидуальный статус.

 Прежде всего хотелось бы отметить смещение «властных стратегий» с классического периода вплоть до наших дней. Фуко раскрывает данный процесс через переход общества «крови» к обществу «секса». До начала 17-го века основной привилегией суверенной власти было право на жизнь и на смерть. Право на жизнь при этом маркируется только правом на смерть, т.е. заставить умереть или сохранить жизнь. Власть осуществлялась преимущественно в качестве инстанции взимания, характеризующейся , в первую очередь, правом захвата - над вещами, временем, телами и, в конечном счете - над жизнью; ее кульминацией была привилегия завладеть жизнью для того, чтобы ее уничтожить. Причем кровь представляет собой одну из важнейших ценностей; цена ее определяется одновременно ее инструментальной ролью (возможность пролить кровь), ее функционированием внутри порядка знаков (иметь определенную кровь, быть той же крови, согласиться рисковать своей кровью), а также ее непрочностью (легко проливается, способна иссякать, слишком легко смешивается, быстро поддается порче). Однако уже в 18-м веке Фуко намечает переход к обществу «секса», обществу «телесности» . Увеличение производительности и ресурсов, демографический рост, отсутствие голода и эпидемий, зарождение капитализма – все это вынуждает разного рода технологии власти и знания принимать во внимание процессы жизни и приняться за их контроль и изменение. «Несомненно, впервые за всю историю биологическое здесь отражается в политическом; "жить" - этот факт не выступает уже больше недоступным подпольем, лишь изредка обнаруживающим себя в случайности смерти и в ее неизбежности; факт этот частично переходит в поле контроля со стороны знания и вмешательства власти. Эта последняя теперь уже имеет дело не только с субъектами права, крайний способ обращения с которыми - смерть, но с живыми существами, и тот способ обращения, который власть теперь по отношению к ним сможет отправлять, должен располагаться отныне на уровне самой же жизни; именно это бремя опеки над жизнью, а не угроза смерти тела позволяет власти добраться до жизни».[22. c.248] Отныне власть культивирует, оберегает, умножает и распространяет жизнь. Такое смещение

вынуждает ее «…квалифицировать, измерять, оценивать, иерархизировать, нежели демонстрировать себя во всем своем смертоносном блеске; ей не подобает прочерчивать границу, отделяющую врагов суверена от послушных подданных,- она производит распределения относительно нормы. Я не хочу сказать этим, что закон стирается или что институты правосудия обнаруживают тенденцию к исчезновению,- я хочу сказать, что закон все в большей степени функционирует как норма и что институт суда все больше интегрируется в некоторый континуум аппаратов (медицинских, управленческих и т.д.), функции которых по преимуществу регулятивные…»[22. c. 249] Таким образом происходит постепенное «растворение» и интеграция института власти в общество.

В более общем смысле власть в концепции М. Фуко выступает как совокупность различных «властей-к-знанию» является иррациональным перводвигателем истории. Как пишут М. Моррис и П. Пэттон в исследовании «Мишель Фуко: Власть, истина, стратегия» (1979), начиная с 1970 г. Фуко стал одновременно исследовать как «малые или локальные формы власти, — власти, находящейся на нижних пределах своего проявления, когда она касается тела индивидов», так и «великие аппараты», глобальные формы господства», осуществляющие свое господство посредством институализированного дискурса.

Власть, как и желание, бесструктурна; фактически Фуко и придает ей характер слепой жажды господства, со всех сторон окружающей индивида и сфокусированной на нем как на центре применения своих сил.

Самым существенным в общем учении Фуко явилось его положение о необходимости критики «логики власти и господства» во всех ее проявлениях. Именно это было и остается самым привлекательным тезисом его доктрины, превратившимся в своего рода «негативный императив», затронувший сознание очень широких кругов современной западной интеллигенции.

Дисперсность, дискретность, противоречивость, повсеместность и обязательность проявления власти в понимании Фуко придает ей налет мистической ауры, обладающей характером не всегда уловимой и осознаваемой, но тем не менее активно действующей надличной силы. Специфика понимания «власти» у Фуко заключается прежде всего в том, что она проявляется как власть «научных дискурсов» над сознанием человека. Иначе говоря, «знание», добываемое наукой, само по себе относительное и поэтому якобы сомнительное с точки зрения «всеобщей истины», навязывается сознанию человека в качестве «неоспоримого авторитета», заставляющего и побуждающего его мыслить уже заранее готовыми понятиями и представлениями. Как пишет Лейч, «проект Фуко с его кропотливым анализом в высшей степени регулируемого дискурса дает картину культурного Бессознательного, которое выражается не столько в различных либидозных желаниях и импульсах, сколько в жажде знания и связанной с ним власти» .

Этот языковой (дискурсивный) характер знания и механизм его превращения в орудие власти объясняется довольно просто, если мы вспомним, что само сознание человека как таковое еще в рамках структурализма мыслилось исключительно как языковое. С точки зрения панъязыкового сознания нельзя себе представить даже возможность любого сознания вне дискурса. С другой стороны, если язык предопределяет мышление и те формы, которые оно в нем обретает, — так называемые «мыслительные формы», — то и порождающие их научные дисциплины одновременно формируют «поле сознания», постоянно его расширяя своей деятельностью и, что является для Фуко самым важным, тем самым осуществляя функцию контроля над сознанием человека.

Как утверждает Фуко, «исторический анализ этой злостной воли к знанию обнаруживает, что всякое знание основывается на несправедливости (что нет права, даже в акте познания, на истину или обоснование истины) и что сам инстинкт к знанию зловреден (иногда губителен для счастья человечества). Даже в той широко распространенной форме, которую она принимает сегодня, воля к знанию неспособна постичь универсальную истину: человеку не дано уверенно и безмятежно господствовать над природой. Напротив, она непрестанно увеличивает риск, порождает опасности повсюду... ее рост не связан с установлением и упрочением свободного субъекта; скорее она все больше порабощает его своим инстинктивным насилием» [26. c. 163]

В книге «Воля к знанию» — части тогда замысливаемой им обширной шеститомной «Истории сексуальности» (1976) Фуко выступает против тирании «тотализирующих дискурсов», легитимирующих власть (одним из таких видов дискурса он считал марксизм), в борьбе с которыми и должен был выступить его анализ «генеалогии» знания, позволяющий, по мнению ученого, выявить фрагментарный, внутренне подчиненный господствующему дискурсу, локальный и специфичный характер этого «знания».

Однако, понятие власти не носит у Фуко однозначно негативного смысла, оно скорее имеет характер фатальной метафизической неизбежности. В интервью 70-х гг. на вопрос: «если существуют отношения сил и борьбы, то неизбежно возникает вопрос, кто борется и против кого?», Фуко не смог назвать конкретных участников постулируемой им «борьбы»: «Эта проблема занимает меня, но я не уверен, что на это есть ответ... Я бы сказал, что это борьба всех против всех. Нет непосредственно данных субъектов борьбы: с одной стороны — пролетариат, с другой — буржуазия. Кто против кого борется? Мы все сражаемся друг с другом. И всегда внутри нас есть нечто, что борется с чем-то другим» . [27. c.206-207]

Фактически понятие «власти» у Фуко несовместимо с понятием «социальной власти»; это действительно «метафизический принцип», и, будучи амбивалентным по своей природе и, самое главное, стихийно неупорядоченным и сознательно неуправляемым, он, по мысли Фуко, тем самым «объективно» направлен на подрыв, дезорганизацию всякой «социальной власти».

У позднего Фуко понятие власти подверглось существенному переосмыслению. Теперь для Фуко «термин «власть» обозначает отношения между партнерами» . Власть как таковая приобретает смысл в терминах субъекта, поскольку лишь с этих позиций его можно рассматривать «в качестве отправного пункта формы сопротивления против различных форм власти» , при этом «в любой момент отношение власти может стать конфронтацией между противниками» . По этой же причине Фуко отвергает мысль, «что существует первичный и фундаментальный принцип власти, который господствует над обществом вплоть до мельчайшей детали».

Проблема «власти», пожалуй, оказалась наиболее важной для тех представителей деконструктивизма и постструктурализма (это касается прежде всего так называемого «левого деконструктивизма» и британского постструктурализма с их теорией «социального текста»), которые особенно остро ощущали неудовлетворенность несомненной тенденцией к деполитизации, явно проявившейся в работах Дерриды конца 60-х и практически всех 70-х гг. Но в первую очередь это недовольство было направлено против открыто декларируемой аполитичности Йельской школы.

«Власть» как проявление стихийной силы бессознательного «принципиально равнодушна» по отношению к тем целям, которые преследуют ее носители, и может в равной мере служить как добру, так и злу, выступая и как репрессивная, подавляющая, и как высвобождающая, эмансипирующая сила. Наиболее последовательно этот процесс поляризации «власти» был разработан Делезом и Гваттари.

Очевидно, мифологема власти, воспринятая людьми самых разных взглядов и убеждений, отвечает современным западным представлениям о власти как о феномене, обязательно и принудительно действующем на каждую отдельную личность в ее повседневной практике, и в то же время обладающем крайне противоречивым, разнонаправленным характером, способным совершенно непредсказуемым образом обнаруживаться неожиданно в самых разных местах и сферах.

Глава 3. Симулякры власти и Потребитель (Ж. Бодрийар)

3.1 Функционально- инструментальный статус человека в «системе вещей»

"Вся биосфера целиком в пределе грозит превратиться в некий архаический остаток, место которого - на помойке истории. Впрочем, сама история оказалась выброшенной на собственную помойку, где скапливаются не только пройденное нами и отошедшее в прошлое, но и все текущие события; не успев закончиться, они тут же лишаются всякого смысла в результате демпинга средств массовой информации, способных превратить их в субстанцию, непосредственно готовую для употребления, а затем и в отбросы. Помойка истории превратилась в информационную помойку... Сами человеческие существа бесконечно воспроизводит себя в виде отбросов или в виде обыкновенных статистов, удел которых - обслуживать этот холостой механизм, символизирующий порочный круг производства, когда, вопреки требованиям истории, уже не Труд воспроизводит Капитал, а Капитал бесконечно воспроизводит Труд. Горька участь этого разрастающегося персонала, которому суждено перейти в отходы; так у человека и после смерти продолжают расти ногти и волосы. Итак, наша культура превратилась в производство отходов. Если другие культуры, в результате простого обменного цикла, производили некий излишек и порождали культуру излишка (в виде нежеланного и проклинаемого дитяти), то наша культура производит огромное количество отбросов, превратившихся в настоящую меновую стоимость. Люди становятся отбросами своих собственных отбросов - вот характерная черта общества, равнодушного к своим собственным ценностям, общества, которое самое себя толкает к безразличию и ненависти... У ненависти нет истории, она характерна для конца социальности и конца истории" . [5]

 Как видно из выше приведенной цитаты, стратегия властных структур направленная по Фуко на жизнь, производство и воспроизводство в своем развитии зашла в тупик. Не потребности являются основанием для производства товара, а наоборот — машина производства и потребления производит "потребности". В акте потребления потребляются не товары, а вся система объектов как знаковая структура. Вне системы обмена и потребления нет ни субъекта, ни объектов. Субъект, чтобы остаться таковым, вынужден конструировать себя как объект, все это осознается потребителем как свобода — свобода владеть вещами. Бодрийяр считает, что быть свободным в обществе потребления, на самом деле, означает лишь свободно проецировать желания на произведенные товары и впадать в "успокоительную регрессию в вещи". Нет индивидуальных желаний и потребностей, есть машины производства желаний, заставляющие наслаждаться, эксплуатирующие наши центры наслаждения. Объекты есть категории объектов, тирания которых задает категории личности. Места в социальной иерархии помечены обладанием вещами определенного класса. Знаковый код — всегда обобщенная рациональная модель — и снятый в нем принцип эквивалентности монопольно организуют поля власти и порядка. Потребление — это тоже своего рода бизнес, труд, когда мы инвестируем собственные смыслы и значения в систему дискурса объектов. В самом акте потребления, в "волшебстве покупки" совершается, по Бодрийяру, бессознательное и управляемое принятие всей социальной системы норм. Дискурс объектов как парадигма языка, коммуникации и идентичности вытеснил символический обмен — тот социальный институт, который в архаических обществах определял поведение и коммуникацию до и без всякого осознания и рационализации. Символический обмен выстраивается относительно субъекта и символов его присутствия; принципом проявления здесь является не симметрия эквивалентного обмена, а асимметрия дара, дарения, жертвоприношения. Потребительская стоимость и ее функциональная, жизненно-практическая основа подменяются меновой — т.е. рыночной, основанной принципом эквивалентности: все равно абстрактному эквиваленту денег, все рационально обобщается до эквивалентности. Однако далее и этот "фетишизм потребительской стоимости", также известный в марксистской политэкономической теории как проблема отчуждения, становится жертвой диктатуры знаковой стоимости, подпадая под "монополию кода" (торговая марка, стэндинг). Объект становится единством знака и товара; отныне товар — это всегда знак, а знак — всегда товар. Знак провоцирует отчуждение стоимости, смысла, референта, а значит реальности. В дискурсе рекламы, организующем приобретение вещи через приобретение ее смысла и управление желаниями, воображаемое и бессознательное переходят в реальность. Эту работу проделывает знак, однако при этом он сам производит свои референты и значения. И теперь отчуждение уже исчерпало себя — наступил "экстаз коммуникации", как позже отметит Бодрийяр. В этом пункте Бодрийяр радикально критически расходится со структурализмом и марксизмом: в знаковой форме стоимости доминирует означающее, что разрушает основную структуралистскую пару означаемое/означающее; политэкономические формулы стоимости перестают работать в мире диктатуры знака. Бодрийяр подчеркивает, что знаки в принципе стремятся порвать со значениями и референциями, что они стремятся взаимодействовать только между собой. Вся эта машина обосабливается в самодостаточную систему, которая в пределе стремится поглотить вселенную. Система порождает свое иное, своего Другого. Цензура знака отбрасывает и вытесняет смерть, безумие, детство, пол, извращения, невежество. Именно эту монополию кода стремится захватить идеология, полагает Бодрийяр. В результате непрерывной эксплуатации языка кода в качестве инструмента социального контроля к концу 20 в. знаки окончательно отрываются от своих означаемых и получают полную автономность сигналов — "симулякров", воспроизводящих и транслирующих смыслы, неадекватные происходящим событиям, и факты, не поддающиеся однозначной оценке. По мысли Бодрийяра, произошла "истинная революция" — революция симуляции знака-кода (симулякра), закрывшая повестку дня двух предшествующих (тоже "истинных" — в отличии от пролетарской) революций — революции про-симулякров "подделки" Ренессанса и "производства" индустриального века. Утрачивают свою состоятельность как симулякры-подделки эпохи Возрождения — т.е. принципы традиции, касты, естественного закона, сакрального и религии, так и симулякры-продукции индустриальной революции — принципы эквивалентности, авангарда, класса, идеологии, труда и производства. Закрыта, согласно Бодрийяру, и повестка дня теорий, рожденных индустриализмом: антропологии, политэкономии, структурализма, семиотики, психоанализа, которые лишь маскировали террор системы, создавали ей "алиби". Восшествие симулякра стирает и сам механизм революции, а взамен симуляция порождает мир катастроф.

3.2 «Симулякры» повседневности и перспективы культуры потребления

«Наслаждение знаками вины, отчаяния, насилия и смерти заменяет, по мнению Бодрийара, настоящие вину, тревогу и даже смерть в полной эйфории симуляции. Поэтому реальное и воображаемое в сегодняшней жизни перемешаны... Нет больше Искусства как творчества (отмечает Бодрийар с заглавной буквы), умерла Душа искусства, нет больше искусства как формы проникновения реальности в ирреальное, искусства, уводящего в трансцендентность. Не требуются сегодня для художественного творчества ни вдохновение, ни интуиция, ни воображение, а нужен лишь тот, кто умеет программировать, ибо машина может воспроизвести любые возможные формы; поэтому "художником" может быть каждый. Благодаря средствам массовой информации, компьютерной науке и видеотехнологии, любой становится потенциальным творцом. Искусство не является теперь священной ценностью...Искусство размножается повсюду, пишет Бодрийар, но способность воспроизводить реальность исчезает. Вывод, к которому он приходит, сводится к тому, что сегодня все формы современного искусства, все стили без исключения вступили в трансэстетический мир симуляции (от франц. transe - оцепенение)" [13] Вся культура превращается Ж.Бодрийяром в симулякр, в её подделку, в её иллюзию, в её симуляцию. Она, по Ж.Бодрийяру, - пародия на подлинную культуру, а участники этой пародии, хотим мы того или не хотим, - все мы, потому что все мы стали носителями не подлинной культуры, а её симулякра. То же касается науки, политэкономии и даже пола. В симулякров сейчас превратилась вся сильная половина человечества - мужчины, ибо они феминизировались. Но женщины в свою очередь маскулинизировались. "Все бесполо, - констатирует Бодрийяр, - зато все сексуализировано. Утратив свою особость, мужское и женское тоже получают возможность безграничного посмертного существования". [7.c.187]

Симулякр у Бодрийяра "превзошел" историю: он создал своего субъекта, субъекта( бесполого, инертного; способного на все, а значит ни на что) "масс" (вместо классов), которые остановили исторический процесс. "Массы" — молчаливое большинство, черная дыра, поглощающая социальное; они тяготеют к физической и статистической форме, одновременно не социальной и сверхсоциальной, совершенно социальной. Они не могут быть управляемы никакой политической властью, но массы порождают иллюзии власти, иллюзии быть властью; функционирование всех современных систем привито на теле этого смутного существа масс. Массы нигде, никем и ничем не могут быть представлены. Они существуют помимо и вне демократической репрезентации; они парадоксальным образом сочетают в себе сверхуправляемость и катастрофическую угрозу полной неподконтрольности . Их невозможно сбить с пути или мистифицировать, ведь они никуда не движутся и ничем не заняты. Они поглощают всю энергию и информацию, растворяя при этом все социальное и все антисоциальное. Массы дают тавтологичные ответы на все вопросы, ибо на самом деле они молчат — они безмолвны, как звери. Наивно полагать, считает Бодрийяр, что массы созданы манипуляциями средств массовой информации. Массы сами по себе являются сообщением [''mass(age) is the message"]. Вероятно, массы превосходят в этом СМИ, но в любом случае и те и другие находятся в одном общем процессе. СМИ — это своего рода направляющая, движущая изменением реального в гиперреальность; она излучает социальное в черную дыру масс, за счет чего последние набирают критический "вес" и необьяснимым образом обращают систему в состояние , заставляющее ее давать всегда больше и принуждая себя всегда больше потреблять — все что угодно ради какой угодно бесполезной и абсурдной цели. Симулякр формирует среду где ничего не может быть утаено или сокрыто. Все, наоборот, становится сверхвидимым, приобретает избыток реальности. Бодрийар называет это гиперреальностью. Она порождена "техническим безумием совершенного и сверхточного воспроизведения" (образов, звуков и пр.). Бесконечная репродукция, превращение обьектов в модельные серии — вот определение "реального" как гиперреальности. Здесь реальные объекты «растворяются» и «всасываются» симулякрами. Вещи теперь слишком правдивы, слишком близки, слишком детально различимы (детали пола порнографии, атомы звука в квадрофонии и пр.) Прозрачность упраздняет дистанцию, в жадной "прожорливости взгляда" мы сливаемся с объектом в непристойной близости. Поэтому в гиперреальности безраздельно царствует новая непристойность: "Это какой-то раж... стремление все вывести на чистую воду и подвести под юрисдикцию знаков... Мы погрязли в этой либерализации, которая есть ни что иное, как постоянное разрастание непристойности. Все, что сокрыто, что еще наслаждается запретом, будет откопано, извлечено на свет, предано огласке и очевидности".[ 7.c 216] Непристойность означает гипер-представленность вещей, детализованность, приближенность. Именно в непристойности Бодрийяр видит суть социальной машины производства и потребления, поэтому именно вокруг непристойного в псевдосакральном культе ценностей прозрачности выстраиваются ритуалы коллективного поведения. Мы, отмечает Бодрийяр, поглощены гиперреальностью, а значит ввергнуты в непристойность. Гиперреальность и непристойность характеризуют фатальный и радикальный антагонизм мира. Все стремится вырваться за пределы, стать экстремальным; все захвачено симулякром и превращено в бесконечную собственную гипертрофию: мода — более прекрасна, чем само прекрасное; порнография более сексуальна, чем сам секс; терроризм — это больше насилие, чем само насилие; катастрофа более событийна, чем само событие. Это более не трагедия отчуждения, а экстаз коммуникации. Войдя в это экстатическое состояние, пережив экстремальное свершение, все в мире гиперреальности, согласно Бодрийару, перестает быть собой. Вселенная становится холодной и объектной; на ее сцене больше невозможен спектакль — в лучшем случае состоится банальная церемония; порнография сменила сексуальность; насилие замещено террором; информация упразднила знание. Амбивалентность катастрофы обозначает границы кода — это смерть. Нет более никакой диалектики, есть движение к пределу и за предел — к смерти. Главное действующее лицо этой культуры катастроф — средства массовой информации и современных телекоммуникаций, экран как поверхность знака, компьютер и передовые технологии, молчаливое большинство масс.

3.3 «Субъект-шизофреник» как продукт «симулякра»

Смерть субъекта – термин полемически направлен против представления о своевольном, своевластном индивиде «буржуазного сознания» — просветительской, романтической и позитивистской иллюзии, игнорировавшей реальную зависимость человека от социальных — материальных и духовных — условий его существования и от той суммы представлений — т. е. от идеологии, — в которые эти условия жизни облекались, создавая более или менее реальную или совершенно мистифицированную картину. Теория «смерти субъекта» была прежде всего направлена против этих представлений; другое дело, какую конкретную форму она принимала у различных исследователей и насколько рационально (или иррационально) она ее объясняла. Но как бы то ни было, постструктуралистские теории субъекта несомненно претендуют на более сложное понимание природы человека, на более глубокий анализ его сознания. Их смысл заключается в том, что они пытаются обосновать социально-духовную зависимость субъекта прежде всего на уровне его мышления, причем последнее в первую очередь обуславливается действием коллективного бессознательного. Это, разумеется, лишь общая тенденция: и степень этой зависимости, и природа этого бессознательного различными исследователями определяются по-разному.

Парадокс постструктуралистского мышления заключается в том, что все попытки, и казалось бы весьма успешные, по теоретической аннигиляции субъекта неизбежно заканчивались тем, что он снова возникал в теоретическом сознании как некая неуловимая и потому неистребимая величина. Фуко в свой последний период кардинально пересмотрел проблематику субъекта. Если раньше, в его структуралистско- археологический период, субъект «умирал» в тексте как его автор, и основной акцент делался на несамостоятельности автора, рассматриваемого лишь как место «пересечения дискурсивных практик», навязывавших ему свою идеологию вплоть до полного стирания его личностного начала, то теперь как «носитель воли и власти» субъект и в роли автора текста обретает некоторую, хотя и ограниченную легитимность (а заодно и относительную свободу) как активный «воспроизводитель дискурсивных и социальных практик»

У Бодрийара параноидального субъекта индустриальной эпохи "стирает" новый субъект-шизофреник, "больной" шизофренией неотделимой распущенности, что вовсе не означает для него потерю реальности в клиническом понимании шизофренических расстройств. Наоборот, речь идет о полном гипер-контакте с объектами, постоянной гиперблизости миру. Шизофреник "становится чистым экраном, чистой абсорбирующей и ресорбирующей поверхностью...". Его тело постепенно превращается в искусственный протез, бесконечную серию протезов, позволяющих продлевать тело до бесконечности. Субъект и его тело подвергаются изменению в гиперрепродуктивной модели клона-двойника. Двойник — таков совершенный протез, симулякр тела. Шизосубъект — атом молчаливого большинства масс — гипертрофирует свое частное пространство, он присутствует везде и нигде. Поэтому здесь мы существуем как адресаты, терминалы сетей, тогда как созидательная игра субъекта-демиурга, актора-игрока уже сыграна. Согласно Бодрийару, "банальная стратегия" контроля рационального или ироничного субъекта над объектом более невозможна. Шизофрения не оставляет выбора: в нашем распоряжении только одна стратегия - переход на сторону объекта, признания его гениальности и его цинизма, вхождение в игру по его правилам. Объект должен нас совратить, а мы должны отдаться объекту. Очарование "совращения" и бессмысленности аннулирует метафизический "принцип Добра". Эта фатальная стратегия следует "принципу Зла", который находится вне логики стоимости и исключает позицию и категории субъекта — причинность, время, пространство, целеполагание и т.д. Следовать фатальной стратегии в "прозрачности Зла" и требует постмодерный мир, который Бодрийар характеризует как состояние "после оргии". Оргия закончена, все уже сбылось, все силы — политические, сексуальные, критические, производственные и пр. — освобождены, утопии "реализованы". Теперь остается лишь лицедействовать и симулировать, бесконечно воспроизводить идеалы, ценности, делая вид, что этого еще не было. Все, что освобождено, неизбежно начинает бесконечно размножаться и мутировать в процессе частичного распада и рассеивания. Идеи и ценности (прогресса, богатства, демократии и пр.) утрачивают свой смысл, но их воспроизводство продолжается и становится все более совершенным. Они распространяются по миру и проникают везде, просачиваясь и друг в друга. Секс, политика, экономика, спорт и т.д. теперь присутствуют везде и значит нигде. Политика сексуальна, бизнес — это спорт, экономика неотличима от политики и т.д. Ценности более невозможно идентифицировать, культура стала транскультурой, политика — трансполитикой, сексуальность — транссексуальностью, экономика — трансэкономикой. Все подверглось "радикальному извращению" и погрузилось в ад воспроизводства, в "ад того же самого". Не даром многие считают адом не пекло, а бесконечное повторение и воспроизведение.Другой как принцип различения стал знаком-товаром на рынке, стал ресурсом рыночной игры отличий, стал сырьевым ресурсом, который уже исчерпан. На место Другого, по мысли Бодрийара, возведен Тот же самый (=объект) — главный участник Оргии, которого мы старательно маскируем под Другого. На симулякре Другого, на теле Того же самого паразитируют и вынашивают свое могущество машины: сверхскоростной и сверхпродуктивный аутичный разум-мутант компьютеров так эффективен потому, что он "отключен от Другого". Как полагает Бодрийар, нет больше сцены, нет спектакля, нет иллюзии, нет Другого, который единственный "позволяет мне не повторяться до бесконечности". По Бодрийару, "между тем, все наше общество с присущими ему антисептическими излияниями средств коммуникации, интерактивными излияниями, иллюзиями обмена и контакта нацелено на то, чтобы нейтрализовать отличия, разрушить Другого как естественное явление. При существовании в обществе средств массовой коммуникации оно начинает страдать аллергией на самое себя... Весь спектр отрицаемых отличий воскресает в виде саморазрушительного процесса. И в этом тоже кроется прозрачность Зла. Отчужденности больше не существует. Нет Другого, который ощущался бы нами как взгляд, как зеркало, как помутнение. С этим покончено". [ 4 ]

Заключение.

Отмеченное Мишеле Фуко в работе «Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности» смещение властных стратегий от политики «меча» ( меч как символ несущий смерть и в тоже время дарующий право на жизнь) к био-политике, био-власти (культивирующей «жизнь» и включение тела человека в аппарат производства) продиктовано необходимостью развития капитализма, накоплением знаний о человеке, относительным благополучием. Что вызвало в свою очередь изменение способа взаимодействия субъекта права и регулятивно - судебного аппарата, его интеграцию в общество. Власть уже не выполняет «карательную» функцию, ей все более и более присуща нормализирующая и направляющая функции.

Процесс экономического и общественного развития, по мнению Жана Бодрийара, на сегодняшнем этапе утратил свой первоначальный смысл: «…уже не Труд воспроизводит Капитал, а Капитал бесконечно воспроизводит Труд…» Не потребности являются основанием для производства товара, а наоборот — машина производства и потребления производит "потребности". В акте потребления потребляются не товары, а вся система объектов как знаковая структура. Вне системы обмена и потребления нет ни субъекта, ни объектов. Вся культура превращается Ж.Бодрийяром в симулякр, в её подделку, в её иллюзию, в её симуляцию. Классов больше нет, есть только «молчаливые массы», атомом которых является субъект-шизофреник. Он инертен, безмолвен, бесконечно пролонгирован в пространстве за счет гиперреальности своего бытия. Все краски сгущены до предела и приближены вплоть до слияния с субъектом. Гипертрофированность, невозможность идентификации ценностей, превращение объектов в модельные серии вызывает потерю предметом своей объектности. Человек становится Потребителем знаковой системы совершая , по Бодрийяру, бессознательное и управляемое принятие всей социальной системы норм в акте «покупки» , как единственной свободы доступной ему.

Библиография

1. Автономова Н. С. Фуко. «Современная западная философия: Словарь / Сост.: Малахов В. С., Филатов В. П. -- М.. 1991. -- С. 361-363

2. Автономова Н. С. «Философские проблемы структурного анализа в гуманитарньк науках». -- М., 1977. -- 271 с.

3. Барт Р. Избранные работы М.: Прогресс, 1989

4. Бодрийар Ж. «В тени молчаливого большинства, или Конец социального». Екатеринбург. 2000

5. Бодрийяр Ж. Город и ненависть6. Бодрийар Ж. «Забыть Фуко». СПб., 2000.

7. Бодрийар, Ж. «Символический обмен и смерть». М., 2000.

8. Бурдье П. «Социальное пространство и символическая власть // Социология политики». М.: Sociologos, 1993

9. Вербицкий М. «О симуляции постмодернизма и умственной недостаточности». Вторжение № 6., апрель 2000 (7507)

10. Власть. Очерки современной политической философии Запада. М., 1986.

11. Делез Ж., Гваттари Ф. «Капитализм и шизофрения: Анти-Эдип». -- М., 1990. --107 с.

12. Деррида Ж. «Эссе об имени». Спб.: Алетейя, 1998.

13. Дианова В.М. Постмодернистская философия искусства: истоки и современность. С.-П., 2000:

14. Ильин И. П., «Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм.» --М., 1996.--256с.

15. Ильин. И. П., «ПОСТМОДЕРНИЗМ от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа». М., Интрада., 1998.

16. Ильин И. П. «Постструктурализм и диалог культур». -- М., 1989. -- 60 с.

17. Лакан Ж. «Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда». -- М., 1997. -- 183 с.

18. Лиотар Ж.-Ф. «Состояние постмодерна». М., 1998.

19. Лиотар Ж.-Ф. «Ответ на вопрос: что такое постмодерн?» // Ad Marginem ’93. M., 1994.

20. Рорти Р., «Хабермас и Лиотар о постсовременности»// Ступени, 1994, № 2.

21. Рорти, Ричард «Случайность, ирония и солидарность»\пер. с англ. И. Хестановой , Р. Хестанова \ Москва .- «Русское феноменологическое общество».— 1996.—219 с.

22. Тоффлер Э. « Шок будущего»: Пер. с англ. / Э. Тоффлер. — М.: ООО «Издательство ACT», 2002. —557

23. Тоффлер Э. «Метаморфозы власти». Пер. с англ. / Э. Тоффлер. — М.: ООО «Издательство ACT», 2003. — 669

24. Фуко М. «Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности». -- М" 1996. -- 448 с.

25. Фуко, Мишель «Порядок дискурса» // Воля к истине.— Москва.—1996 г. — с. 49 — 96

26. Фуко М. «Слова и вещи: археология гуманитарных наук». СПб.— A-cad.—1994г.

27. Фурс, Вероника Владимировна «Философия Мишеля Фуко и проблема человека во французском постструктурализме: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филос. наук: 09.00.03)» / Белорус. гос. ун-т.—Минск.— 1997г.— 15 с.

© Рефератбанк, 2002 - 2024