Антиутопическая стратегия повести (Замятин, Леонов, Пильняк, Булгаков, Платонов)

СОДЕРЖАНИЕ
Введение
1. Жанровая природа антиутопии
2. Антиутопические произведения первой половины 20 века
2.1 Антиутопия Е. Замятина
2.2 Антиутопия А. Платонова
2.3 Антиутопия М.Булгакова
Заключение
Список используемой литературы

Антиутопическая стратегия повести (Замятин, Леонов, Пильняк, Булгаков, Платонов)

Вбирая утопию в свою структуру, антиутопия достигает наиболее высокой степени эстетической проявленности в ХХ веке, что напрямую связано с исторической реальностью века, выдвинувшего перед человечеством много проблем, к решению которых оно оказалось не готово. Кроме того, самые тяжелые последствия возымело крушение религиозного сознания, что обусловило мировоззренческое расслоение общества, раскол общественного сознания на множество духовно-идейных предпочтений: от повсеместного распространения мистических настроений до увлечения экстремистскими идеологиями.
Актуальность исследования. В России изучение утопии/антиутопии началось много позже, нежели на Западе, что вполне объяснимо особенностями отечественной истории. Значительная доля исследований в этой области приходится на 1980-90-е годы, когда проявился тотальный интерес к явлению утопии-антиутопии. К этому моменту в западной утопиологии уже были выявлены и разработаны почти все основные проблемы «классической» утопии/антиутопии: ее связи с мифом, сказкой, фантастикой; определение жанра; особенности структуры утопических текстов; классификация и др. Утопия оказалась в фокусе научного интереса ученых различных гуманитарных сфер: литературоведческой, лингвистической, философской, исторической, культурологической. Основным объектом исследований становятся проблемы жанровой природы, генезиса, места литературной утопии среди утопий другого типа (социальных, философских и пр.).
В процессе дальнейшего бытования утопии и особенно антиутопии обнаруживаются недостаточно исследованные проблемы, связанные с данной темой, поскольку в условиях изменившейся парадигмы межкультурных коммуникаций эти вопросы все чаще ставят то или иное общество и все человечество перед необходимостью совместного решения глобальных проблем близкого или неблизкого будущего. А будущее – это и есть объект утопии или антиутопии, и в любом случае (утопическом, позитивном, или антиутопическом, негативном) авторы подобных произведений предлагают метафорические проекты и антипроекты будущего мироустройства, извлекая их из уже существующих, но чаще скрытых и не замечаемых в повседневности тенденций, открывая необъятность и универсальность русского утопического поля. Следовательно, актуально и дальнейшее исследование литературных утопических и антиутопических образов, ситуаций, коллизий, уже выявивших и сформулировавших главный вопрос сегодняшнего момента: быть или не быть человечеству? Современная русская и особенно мировая (в частности, американская) антиутопия рисует апокалиптические картины человеческого мира, в большинстве случаев связанные с научно-технической цивилизацией, последствия которой становятся все более непредсказуемыми.
Цель данного исследования – исследование антиутопической стратегии повести на материале произведений Замятина, Булгакова, Платонова и др.
Для этого необходимо решить следующие задачи:
1. Изучить и систематизировать истоки происхождения, формирования и жанрового развития русской антиутопии в ближних и дальних контекстах.
2. Обосновать ведущие черты жанра антиутопии.
3. Проанализировать выдающиеся классические произведения русской антиутопии.
Практическое значение исследования состоит в возможности учета выводов для дальнейшей разработки обозначенных проблем в работах историко-литературного и теоретического профиля, в исследованиях творчества целого ряда писателей; кроме того, материалы можно использовать в процессе школьного и вузовского преподавания литературы.
1. Жанровая природа антиутопии
Поскольку речь идет о литературном произведении, закономерно должен быть поставлен вопрос о его жанровой природе. Утопия/антиутопия оказалась в ситуации жанровой обособленности, в ней задействовано такое множество самых различных факторов, что проблема утопического жанра остается актуальной, равно как и более общая проблема - литературного жанра – вызывает различные толкования в современном литературоведении. Жанры позиционируют себя во многом в зависимости от эпохи. На тесную связь жанра с эпохой, выделение жанров «под влиянием совокупности меняющихся факторов» уже указывал Д.С.Лихачев, и это положение отчетливо приложимо к антиутопии: она становится знаковым жанровым явлением в литературе ХХ века, представляя собой новое жанрообразование, внутри которого взаимоположение утопии и антиутопии резко меняется, а именно: нарастает тенденция парадоксального сближения и даже слияния полярно разведенных жанровых кодов, смысловые центры которых тяготели до сих пор к противоположным полюсам [4]. Одним из «меняющихся факторов», обусловивших неизбежность подобного процесса, становятся открытия и достижения научно-технической цивилизации, которая на протяжении всего ХХ века набирает независимую, самодовлеющую энергию, влияющую на культуру не всегда позитивно, то есть очевидным способом начинают исполняться предупреждения философов (О.Шпенглер, Х.Ортега-и-Гассет) и одновременно предсказания самой антиутопии. В сочетании с трагическими событиями века (две мировых войны, революции, установление тоталитарных режимов в государственных структурах ряда стран, нарастание терроризма), которые поставили человечество перед угрозой уничтожения едва ли не всех прежних ориентиров существования, цивилизация обретает все более опасную инерцию разрушения духовных скрепов человеческого сообщества. Разум и здравый смысл оказались бессильны удержать свой самый надежный регулятор в сфере общественных отношений – культуру. Все это вызвало соответствующую эстетическую реакцию литературы, выразившуюся в активизации антиутопии. В данный момент (рубеж ХХ – ХХI в.в.), еще не ставший историческим, но уже таящий в себе знаки кардинальных перемен, ожидающих человечество в ХХI веке, обостряется вопрос о будущем. А это значит, что утопия, антиутопия, или амбиутопия (М.Эпштейн) не только не сойдет с литературной сцены, причем с самых видимых ее площадок, но приобретет инерцию дальнейшего укрепления.
Поскольку специфика утопии в том, чтобы оперировать образами масштабно-обобщенными, воплощающими идеи общества (всего человечества), а единичные судьбы отдельных людей ее не интересуют, утопия и антиутопия рассматриваются в соотношении с кардинальными историческими событиями, определившими судьбу человечества в ХХ веке. Общество, государство, человек – важнейшие категории человеческого мироустройства, многообразно отраженные в мировой художественной литературе, специфически преломляются в утопии и антиутопии, определяя их эстетическое поле. Утопия строит идеальное государство, обеспечивающее монолит общества как множество одинаково счастливых человеко-единиц. Антиутопия опровергает эту счастливую версию путем ее логического продолжения и доведения до трагически-абсурдного финала, обнаруживающего на месте идеального государства – идеальную машину для подавления личности, а вместо монолита общества – некую безликую общность, утратившую цель и смысл существования, потому что с достижением совершенного будущего останавливается социальное время и замирает жизнь. Именно эта тема к концу ХХ века расширяет свои границы и сюжетно трансформируется в жанровые структуры, близкие к антиутопическим. Подобные сюжеты захватывают все более широкий диапазон социально-политических преобразований в мировом пространстве, обнажая их грандиозный, глобальный масштаб. Кроме того, темы, связанные с культурой и духовно-нравственным состоянием общества и личности, также становятся предпочтительной частью антиутопической проблематики, поскольку неблагополучное состояние общества в этой сфере проявилось отчетливо [6].
Многовековое существование утопии, ее постоянное воспроизводство на каждом новом исторически поворотном этапе, необозримое количество самых разнообразных утопий – все это говорит о том, что утопия – необходимый и естественный элемент в структуре духовного освоения мира, как объективного, лежащего вовне человека, так и субъективного, внутреннего, индивидуального «я». И некоторые явления этого мира ничем иным, кроме утопии, объяснить нельзя. Утопия явилась как духовный феномен, получивший значение методологического принципа исследования «поврежденной» действительности – коррелятивизма - и объясняющий такие направления мысли в российской истории идей, как масонство, славянофильство, народничество. Что же касается русской литературы в самой взлетной, гениальной ее части – Х1Х века, - то она также несет на себе утопический налет, который проявляется в наличии идеального героя во многих произведениях или позиции абсолюта, с которой писатели создают свой художественный мир. Утопический духовный феномен играет особую роль в подходе к пониманию уникума личности, к положению которой в структуре общества и государства в конечном итоге сводятся все утопические проекты по общественному устройству и антиутопические их разоблачения. Проблема личности по-разному решалась в каждой большой, переломной эпохе, что порождало соответствующий личностный дискурс в литературе, внутри которого наблюдается преобладание утопического или антиутопического подхода к проблеме личности.
Линии различения утопии и антиутопии: (а) спор между утопией и антиутопией по поводу социальных проектов ведется в сфере проблемы их исполнимости и практической реализации в жизни. В пределах единого метажанра воплощаются два диаметрально противоположных ценностных отношения к идеальному миру. Кроме того, полемическая энергия антиутопии направлена против утопического мышления вообще; (б) герой утопии - идеальный носитель авторской концепции, разработчик проекта по улучшению жизни, руководитель нового общества. Герой антиутопии - индивидуум, сопротивленец, вступающий в конфликт с государством. Утопическое общество безличностно («социоцентрично»), антиутопическое общество «делегирует» личность для дискуссии с государством. Герой утопии не знает сомнений, поскольку вера в возможность лучшей жизни блокирует все другие участки сознания. Герой антиутопии – человек сомнения, которое становится коррелятом поврежденного общественного сознания и открывает новые возможности для более широкого взгляда на мир; (в) сюжет в утопии основан на наглядной демонстрации социального проекта. Интрига, ситуации, коллизии и эпизоды строятся на отдельных пунктах проекта; описание того, как они были реализованы, составляет сюжетное событие. Фабула исключает всякий динамизм действия, застывшего на описании достигнутых точек вечного счастья. Форма повествования – специфический (непропорциональный) диалог, в котором нарушены коммуникативные пропорции собеседников: один из них – слушатель, другому предоставляется полноценный монолог, содержащий основную информацию всего текста. Сюжет антиутопии основан на истории жизни героя, вступающего в противостояние с государством. Фабула динамична, события составлены из встреч, диалогов, столкновений человека с государством. Различаются в основном две формы повествования: (1) от первого лица (Ich-Erzählung) – эта форма воплощает первоначальную точку зрения героя-рассказчика на положение собственного «я» в обществе: он принадлежит обществу, слит с ним, разделяет его идеалы и готов искренне прославить Единое государство; в то же время постепенно прорастает «встречный» сюжет разочарования, ведущий к отчуждению героя от мира «мы» (роман Е.Замятина «Мы»); (2) от лица автора – эта форма воплощает изначальную отделенность героя от общества, его враждебность по отношению к государству, страх перед всеми и недоверие ко всем (роман Дж.Оруэлла «1984»). При этом типовые ситуации утопии в антиутопическом преломлении обретают множественность вариантов, в которых стереотип может быть незаметен [2].
2. Антиутопические произведения первой половины 20 века
2.1 Антиутопия Е. Замятина
Роман Е.Замятина «Мы» (1920) рассматривается как точка отсчета, начало, завязка «классической» мировой метаутопии ХХ века. В структуре романа отмечен ряд взаимных утопических и антиутопических трансформаций: голубая аура неба, содержащая мотив открытого утопического космоса, переходит в безрадостное однообразие синих юниф; упорядоченная красота танца – архетип стройных рядов Нумеров – трансформируется в тоталитарный режим Единого государства; направленная к освобождению деятельность подпольной организации «Мефи» запускает новый круг утопической революции, результат которой предопределен. Название группы - «Мефи» - загадочно, оно выводит на ассоциацию с «Фаустом» И.В.Гете, и на это указывал сам Замятин, утверждавший, что настоящий человек - всегда Фауст, и настоящая литература – непременно Мефистофель, в котором сошлись скептик и одновременно величайший романтик и идеалист. Но писатель только затемняет загадку: провокационная подоплека любовной ситуации лежит на поверхности текста. I-330 как член «Мефи» (и не рядовой) вряд ли «величайший романтик»: она расчетливо соблазняет Д-503, предлагая не любовь, а подделку, в сущности шантажируя любовью «нумера», душа которого погребена под тысячелетним грузом политики расчеловечения. Д-503 не продает, как Фауст, а отдает едва проснувшуюся душу дьяволу в иксообразном (неизвестном) облике. Смысловой компонент пародийной структуры - неосведомленность героя о скрытой подоплеке «любви» I-330, обман архетипа, его трансформация в симулякр. Строитель «Интеграла» - образцовый нумер, не подготовленный к возможным изменениям устоявшихся стереотипных ситуаций, не обученный защите от соблазнов и провокаций. Поэтому процесс его преображения проходит мучительно и болезненно.
Революция 1917 года провозгласила конечную цель своего шокирующего прорыва в будущее во вселенском масштабе, но не смогла соотнести эту фантастическую цель с бытовым содержанием последующего существования огромной страны и не сумела, таким образом, завершить свою реальность. Развитие страны пошло непредвиденным для многих адептов революционной веры путем. И только литература, в составе которой большое место тогда занимала утопия/антиутопия, интуитивно извлекала будущее революции и метафорически превращала незавершенность действительности в художественную законченность, то есть делала то, в чем сомневался тогда А.Белый («Революцию взять сюжетом почти невозможно в эпоху теченья ее…») [1].
Романы-антиутопии О.Хаксли «О дивный новый мир» (1932), А.Кестлера «Слепящая тьма» (1940), Дж.Оруэлла «1984» (1948) вкупе с романом Замятина «Мы» составляют Великую Антиутопию ХХ века, предельно ближний взаимный контекст, который позволяет увидеть в каждом из этих романов новые глубины [8].
2.2 Антиутопия А. Платонова
Антиутопия Платонова рассматривается как квинтэссенция русской метаутопии, в текст которой антиутопия Платонова вписывается как эстетический итог «классического», разоблачительного периода антиутопии и одновременно как открытие новых эстетических перспектив для продолжающейся антиутопии, в том числе антиутопии ХХI века, проблемы которой Платонов предсказал. В контексте литературы 1920-30-х годов, особенно поэзии, высвечивается мир Платонова как миф о городе, которого нет, о несуществующей стране, которая грезилась как некая новая реальность: Инония (С.А.Есенин), Гренада (М.Светлов), страна Муравия (А.Т.Твардовский), Лукоморье (Л.Мартынов). Часть исследователей художественного мира А.Платонова приходит к выводу о том, что главная тема писателя – изображение сознания как нового этапа «чувствующей души» (С.Бочаров). «Чувствующая душа» платоновского героя не успевает приблизиться к этапу сознания и так и остается на детски-эмпирическом уровне развития. Отец Саши Дванова бросается в озеро за «интересом смерти» и оставляет маленького сына на абсолютное сиротство, а сын, кое-как выросший и уже не оставивший своего сына, следует в конечном счете за отцом (финал «Чевенгура»), пытаясь разгадать его тайну и тем замыкая круг поиска ощущением: революция - это нечто вроде «интереса смерти». Поступательного движения из круга нет.
В мире Платонова отсутствует надежда не на какой-либо выход из трудной жизни в далеком ли, близком ли будущем – нет выхода из самой жизни, нет надежды как понятия для жизни, которая ни на что не похожа, не поддается описанию, не укладывается в определение, сравнение, метафору. У Платонова нет и предупреждения: там, где он находится, не о чем предупреждать, незачем, да и некого. Самый «чистый» отказ от настоящего могли осуществить лишь те, кому не от чего было отказываться, потому что они ничего не имели. Конструируется особая «технология» строительства коммунизма в Чевенгуре: сюда собирают «пролетариат», то есть самых нищих, полуживых от голода, равнодушных и инертных люмпенов и «прочих» обездоленных. И это было главное деяние первых строителей коммунизма, предопределившее качество жизни после революции, самого коммунизма и будущих его поколений, - отбор худших людей, могущих дать только худшее, нежизнеспособное потомство. В этом, как показал контекст советской истории, - самое дальновидное предвидение русской антиутопии ХХ века. В мире Чевенгура даже худшего будущего нет, потому что здесь нет воспроизводящей силы и энергии. Женщины не способны к осуществлению своей природной репродуктивной функции, не понимают смысла рождения детей, и автор-повествователь им подсказывает: смысл рождения детей – в их легкой, благостной смерти, как это показано в «увертюре» к роману с «лечением детей»; мужчины же должны видеть в женщине только товарища, которого они ведут по единственной знакомой дороге – на кладбище.